Я – политик. Невысокого роста. Не брею бороду. Многим не нравится моя улыбка. Некоторым не нравится моя манера одеваться. Я, вообще, многим чем-то не нравлюсь. Я много где побывал в своей жизни. Я освоил много профессий. Но многого ещё не сделал, и многого не знаю. Да и невозможно знать всё. Но у меня есть позиция и те, кто её боятся. Они называют меня оппозиционером. Они знают: я хочу изменить мир.
Люди правы. Я – человек, который хочет изменить мир. К лучшему – это важное уточнение. И автоматически вернуть тех, кого сделали лишними, в разряд нужных. Кто-то скажет: желание утопичное. Но что, как не утопию, я могу предложить людям, живущим в иллюзии?
В детстве я увлекался самолетами. В шесть лет изучил их модели досконально – мог разобрать и собрать. Я тогда жил в Польше – у бабушки с дедушкой, они были дипломатами. Позже я собираюсь больше рассказать о дедушке. В некоторой степени, чтобы показать: я – человек с историей. С историей семейной.
Мы приехали на летное поле. Командир дивизии Копанёв – большой друг моего дедушки, предложил мне:
–Хочешь, прокатим тебя на самолете?
–Да нет, не надо… – ответил дедушка.
А я очень хотел.
–Почему не надо? – спросил Копанёв. – Прокатим!
Меня посадили в двухместную тренировочную версию настоящего истребителя. МИГ-23. Мы поднялись вверх к облакам. Я давил на ручки, нажимал на кнопки. Но это я не к тому, что с детства управлял чем-то. Я – о чувствах.
Тому, что я шестилетний испытал в тот день, есть только одно определение – счастье. Чистое и незамутненное. Самолет мелко дрожал, поднимаясь. В груди напряглось и отпустило. Придет день, когда я студентом вновь испытаю похожее чувство, но оно уже связано не с самолетами.
Мне восемнадцать. Мы с товарищами – студентами физфака – гуляем на Ленинских горах. Прекрасный весенний день, ничем не замутненный. К нам подходит бомж. Человек характерный. С опухлым лицом. С дурным запахом. А в глазах у него было… не знаю, нечто такое, чего я потом редко, когда встречал. Просит закурить. Дали. А потом спрашивает:
–Ребят, вы где учитесь?
–В МГУ, – отвечаем – физфак.
–А вот вы, физики, умеете чувствовать? – спрашивает он. А я отвечаю:
–Думаю, что умеем.
–Вот ты иди сюда, – говорит он, и выводит меня из компании метра на два. – Встань-ка сюда. Видишь – солнце? Тебе надо вот так повернуться, сощурить глаза, и ты почувствуешь, как весеннее солнце наполняет тебя. И как только ты это почувствуешь, то поймешь, что ничего другого тебе в жизни не надо. Потому что ты можешь слиться с солнцем.
Я повернулся к солнцу. Не знаю, удалось ли мне стать его частью, но почувствовал: оно наполняет душу.
2.
Я – человек рациональный, вижу смысл в метафорах, только когда знаю, зачем они нужны. Но то ощущение солнца, продолжающего тебя, и не обжигающего, а рождающегося внутри, согревающего и поднимающего всё выше что-то скрытое… Наверное, оно пробудило во мне свободу, и я впервые почувствовал её манящее дыхание. Хотя нет, всё же впервые было в тот день, когда я поднялся в небо на МИГ-23.
Обещал обойтись без метафор. Но с Ленинскими горами – без них не получится. Мне они всегда представлялись зеленым полукруглым рубцом на пыльно-желтом бетонно-каменном теле Москвы, укрепленным металлическими скобками мостов, чтобы скрытая им рана никогда не обнажилась. Но раскроешь – а там кровоточащая, забытая, изгнанная из других мест столицы и страны свобода. Здесь, на Ленинских горах я свободу всегда ощущал. В тот день благодаря бомжу я ощутил бескрайнюю энергию, исцеляющую через меня эту боль, выводящую из рабства свободу. Я понял, что это чувство – чувство полной внутренней свободы – возникает у особых людей в особых обстоятельствах.
Ты свободен, когда отказался от всего добровольно или все добровольно отказались от тебя, и ты больше
не привязан ни к чему в этом мире видимых и мнимых свобод. У тебя ничего нет, и единственное, что ты можешь сделать не по своей воле – это умереть.
Себя я, разумеется, считал особым. Я не отказывался от видимых благ. Тогда. Но моё принципиальное отличие от большинства политиков сейчас – я был готов от них отказаться и сделал это.
В этой готовности я убедился осенью 2011 года, глядя на тысячи людей в центре самого большого города страны, протестующих против нечестных выборов. Тот день не был солнечным, но наполненность протестом делала его прекрасным… Так вот, глядя на поднявшихся заявить о том, что у них украли голоса, я понял: свобода начинается внутри каждого из нас. И обязанность человека – при жизни разбудить ее.
Я говорю о 6 декабря 2011 года, когда я пришел на Триумфальную площадь, и вдруг увидел: нас – уже не горстка, годами выходившая по 31-м числам каждого месяца. Нас – тысячи. Тысячи людей с украденными голосами, которые больше не будут молчать.
3.
Стемнело. шёл мокрый снег. Под ногами собралась каша из снега и грязи. Мы стояли по щиколотку в ней, плечом к плечу. Угнетенное московское солнце только что село, но было чувство – оно вот-вот взойдет посреди только что наступившего вечера.
Гремели барабаны «нашистов», свезенных с окрестных регионов, создавая ощущение наступающего шторма, который нужно преодолеть, чтобы вымести из столицы всех жуликов и воров. Наших товарищей нещадно винтил ОМОН, рассовывая по забранным решетками автозакам. А все мы, разрозненные, холодные, как капли дождя, идущего вперемежку со снегом, сбитые в единый океан на Триумфальной, встав плечом к плечу, отчетливо ощутили: мы – товарищи. И всех нас объединяет не только факт кражи наших голосов, но что-то большее. Возможно, то самое ощущение, что сейчас, нарушая все мыслимые законы природы, над нами взойдет солнце. Взойдет над теми, кто будет жить после нас – в мире, лучшем, чем этот. А мы, скандируя уже много раз опрокидывавшие тиранов слова – «Россия будет свободной!» – перевернем мир, и окажемся с той стороны, где оно светит.
