Ни один президент Украины, кроме Кучмы, не был на посту два срока. В России только один президент не был два срока. Пока. Хотя о Медведеве до сих пор спорят: а был ли он вообще?.. Многих это смущает. Ведь политическую систему в России называют «демократия». Вроде бы при демократии сменяемость власти – ключевая процедура. Но в отечественной «демократии» «политики» и «аналитики» глядят исключительно на Владимира Путина и его президентские сроки, и лаже думать не хотят об альтернативе. Они точно знают, сколько лет он уже занимает свой пост и не хотят знать, сколько ещё будет занимать. Но делать им что-то надо, и они находят занятие: придумывают и обсуждают версии «транзита», то есть передачи, а точнее, перехода власти от Путина... …к Путину. При этом выборы как средство транзита обсуждают крайне редко. Ведь «политики» и «аналитики» – серьезные взрослые люди, и не тратят время на пустые разговоры.  «Свободные и честные выборы» – эти слова применительно к России звучат нелепой шуткой, образное и остроумное сочетание противоречащих друг другу понятий. Все привыкли: при нынешнем режиме свободных выборов в России быть не может. Некоторые говорят, что постсоветский человек к выборам не способен. Показывают пальцами на Туркменистан и Азербайджан. Однако есть и примеры Грузии или Украины, где настоящие конкурентные выборы происходят регулярно. На территории Украины, когда общество сомневается в их результатах, Майдан – по сути, народное вече – заставляет провести их ещё раз. Что характерно, не присваивая право напрямую назначить лидера. Зато в России выборы нужны, как известно, не чтобы обеспечить сменяемость власти, а чтобы утвердить её незыблемость. На моей памяти полностью свободные выборы были один раз – летом 1991 года, ещё при советской власти. Хотя, если, как мы здесь часто делаем, заглянуть в историю, можно увидеть: порой именно несвободные и нечестные выборы – это катализатор, вызывающий мощную реакцию в обществе, влекущую смену диктатора, его окружения, элит и всего режима. Так было в Мексике, когда глубоко укорененная диктатура генерала Порфирио Диаса , правившего страной в общей сложности сорок лет (побольше Путина!), пала, поскольку его соперник отказался признать результаты в очередной раз сфальсифицированных выборов. И обратился к народу с призывом свергнуть правящую коррумпированную клику. Благодаря удачному сочетанию ряда важных факторов его призыв услышали, в стране началось революционное движение, в итоге абсолютно изменившее Мексику.  *** Хосе́ де ла Крус Порфи́рио Ди́ас Мо́ри вообще чем-то напоминает Путина, временный президент с 21 ноября по 6 декабря 1876 года, президент с 5 мая 1877 по 30 ноября 1880 года и с 1 декабря 1884 по 25 мая 1911 года. Период правления Диаса по его имени получил название Порфириат (исп. Porfiriato). Всё это время в стране формально продолжала действовать конституция 1857 года, проводились президентские выборы, но Диас путём манипуляций с голосами избирателей и устранения соперников удерживал власть в своих руках, тем самым установив диктатуру. Он не занимал пост президента только в 1880-1884 годах (когда президентом был его ставленник Мануэль Гонсалес), поскольку принятая в соответствии с «планом Тустепек», который Диас провозгласил во время переворота, поправка к конституции запрещала занимать эту должность два срока подряд. В 1888 году Диас был избран президентом вопреки этой поправке, а в 1892 году запрет переизбрания был отменён. В том же 1892 году президентский срок был увеличен с четырёх до шести лет. Также при Диасе сохранялись и выборы в губернаторы штатов и Конгресс, однако кандидат должен был получить негласное одобрение диктатора. Большую роль в экономической и политической жизни страны при Диасе играла группа олигархов, сформировавшаяся из крупнейших представителей бюрократии, землевладельцев и частично буржуазной интеллигенции. В 1910 году, когда Диас был в очередной раз переизбран президентом Мексики, его оппонент, лидер либерально-демократической оппозиции Франсиско Мадеро отказался признать результаты выборов и призвал мексиканцев к борьбе против диктатора, выступив с «планом Сан-Луис-Потоси» (предусматривавшим избавление Мексики от империалистического господства и возвращение крестьянам отнятых у них в период правления Диаса земель). Так было положено начало Мексиканской революции, в ходе которой Диас был свергнут. Когда 1 апреля 1911 года в очередном послании к Конгрессу Диас признал большинство требований повстанцев и пообещал провести аграрную реформу, это были уже запоздалые уступки. В мае 1911 года он эмигрировал во Францию, где и прожил до конца жизни.*** Движение против Диаса не было мирным. Оно включало конфликты разных его вождей и групп интересов. Олигархические и военные кланы боролись за «свои» штаты, города, территории и отрасли. Устраивали перевороты и контрперевороты. Но его результатом стало отстранение Диаса от власти, а вместе с ним – очень устойчивого слоя старых элит, распределявших в своей среде ресурсы, назначения, финансовые и товарные потоки; чиновников, «пиливших» бюджеты и сидевших «на кормлении» в регионах; а также военных и полицейских чинов, составлявших беспощадную машину насилия.  Но перерастание движения против диктатуры в серию конфликтов не было предрешено. Так же и смена власти, режима и всей организации жизни в России может быть мирной. В том числе – путем выборов. Но чем дольше власть не меняется, тем больше вероятность её катастрофической смены. А смена будет – все мы смертны, и Путин тоже. 2. «Аналитики» и «политики» это тоже учитывают. И потому изредка всё же рассматривают разные версии, с выборами связанные, хотя весьма отдаленно и приблизительно.  Свободные выборы – пока единственная сфера политической и повседневной жизни, в которой Украина стала полной противоположностью России. Хотя и это не так мало. Институт выборов в Украине продолжает утверждаться и гражданское общество уже дважды – на Майданах 2004 и 2014 годов – доказало, что внимательно следит за их справедливостью и честностью, и готово их защищать и отстаивать. Если надо – ценой человеческих жизней.    Чего только не говорят и не пишут об украинском государстве. Как только его не критикуют. И нередко – заслуженно. Но что о нем точно нельзя сказать, и это – большая победа украинского народа, так это, что смена власти там пройдёт в форме какого-то транзита. Она проходит так, как предусмотрено конституцией – в результате свободных и конкурентных выборов.  А в Москве, Петербурге, в городах-миллионниках и в российской политической эмиграции обсуждают именно транзит. Сложно назвать не то чтобы провластного аналитика, а даже и оппозиционера или фрондерствующего обозревателя, который нет-нет, да и не высказался бы о транзите.   Причина в том, что и в авторитарной системе, и в тоталитарном или неототалитарном обществе всё равно есть политика. Она просто недемократическая, связанная не с выборами, а с другими формами борьбы за власть. И потому имеет другой характер. Есть там, соответственно, и политический класс. Его члены стремятся заполучить в рамках существующей системы свою долю власти, создать свои «центры силы».  В России всё так: время от времени Кремль бросает политическому классу какую-нибудь «кость» чтоб занять его зубы и лапы. И внимательно за ним наблюдает. Так как если этого не делать, то отдельные его представители могут начать фантазировать, а это опасно.  И стаи политического класса и их вожаки начинают радостно теребить эту кость «под ковром», так как вынос её в большой эфир категорически запрещен. И всё же порой «из-под ковра» на поверхность что-то (или кто-то) вылетает. И попадает в СМИ, в социальные сети и зарубежные русскоязычные издания. Меж тем возня под ним продолжается. И может продолжаться долго. Но если говорить о ситуации открыто и серьезно, то я хочу особо подчеркнуть и хочу, чтобы здесь мы согласились: смена Путина другим лицом, и смена группы специальных интересов, стоящей сегодня у власти в России, другой группой интересов – неизбежна. Она будет. И сейчас я очень сомневаюсь, что в ходе демократической процедуры. В итоге внутренней кремлевской интриги, «дворцового переворота»? Возможно. Но я по образованию физик. И глядя на путинскую Россию, вижу систему с минимум-максимумом потенциальной энергии. Чтобы перейти из одного устойчивого состояния в другое, нужно, чтобы это устойчивое состояние существовало в природе. Говоря политическим языком, нужна альтернатива – то есть, возможность перехода из точки «А» в точку «Б», при которой политическому классу хорошо и комфортно.  Сейчас такая перспектива не просматривается. Комфортная перемена невозможна. Сколько ни скопи недовольства, даже в политическом классе, если он не видит альтернативы, ничего не случается. Перемены происходят тогда, когда появляется признанная либо большинством, либо правящим классом альтернатива. Поэтому Путин, в основном, занят тем, чтобы всё время обеспечивать и постоянно воспроизводить ситуацию, в которой ни ему, ни его группе нет никакой альтернативы. 3. Путин не пытается представить себя лучшим правителем России всех времен и народов. Он показывает: остальные хуже. И успешно. Потому что это не сложно. Вот, что самое печальное. Этому способствует полный и безраздельный контроль за средствами массовой информации, готовыми с легкостью забросать говном любую альтернативу.  Можно забросать говном Навального. Можно – Ходорковского. Или Украину и США. И показать (и на время даже убедить), что тут у нас всё очень плохо, но там – ещё хуже.  Это особое умение и операция особой важности – лишать народ любого успешного альтернативного примера. Ведь те, кто находятся вне политической тусовки и не просиживают часами в соцсетях, читая посты своих кумиров, мало что знают о не имеющих уже большого признания политиках. О самой раскрученной фигуре в оппозиции – Алексее Навальном – на пике популярности в стране никогда не слышал каждый второй её житель.  Потому-то власть и взяла за правило не называть эту фамилию по телевизору – чтобы никто её и не узнал. Простой неполитизированный человек видит политика, только если ему его показать – и тем самым предъявить, как альтернативу. А если эта фамилия сразу будет произнесена как «жулик и иностранный агент Иванов», то никогда и не войдет в категорию приемлемых альтернатив. Пока кто-то не скажет: «а вот этот-то, Иванов, серьезный человек!» Пока его не поставят на одну доску с действующими вождями. Лучше всего – на выборах. Тогда рядовой гражданин и наш потенциальный сторонник будет готов ясно и массово разглядеть Иванова, и прислушаться к его идеям.  Поэтому власть старается надеть людям шоры: замалчивая, не давая участвовать в выборах, уничижительно и презрительно высмеивая потенциальных оппонентов по телевизору. С чего ты будешь слушать того, о ком слышал, что он растяпа и дурак, либо что мутный, жулик, или потенциальный шпион? Увы, эта стратегия Кремля успешна. Тем более, что она умело использует такой фактор, как память о 1990х, которые стали альтернативой советскому времени, и с которыми связано столько страхов. И хотя новое поколение их помнит плохо, ужас от распада привычной жизни остался у слишком многих – люди точно знают, что может быть намного, намного хуже, чем при действующей власти, и держатся за синицу в руке. 4. Но это не значит, что предъявить альтернативу Путину и его системе невозможно. Причем случиться это может разными путями. Например – по чьему-то указанию. Или полностью несанкционированно. В 1989 году протестующего Ельцина создали по глупости, в результате личной обиды. И его увидели.  На первые роли он вышел стихийно и внезапно. Как альтернатива Горбачеву, Ельцин возник, когда на Пленуме ЦК КПСС 21 октября 1987 года выступил, наехав на нелюбимую народом супругу генсека, прося того «избавить его от мелочной опеки Раисы Максимовны, от её почти ежедневных звонков и нагоняев». Если бы он сделал или сказал что угодно другое, а не посетовал на поведение горячо любимой советским лидером Раисы Максимовны, его бы не убрали. А так – убрали сразу. И все и сразу об этом узнали. В Союзе хватало неформальных каналов распространения информации, и весть быстро разлетелась. И вот, за критику одного из самых нелюбимых людей в стране, Ельцин очень быстро обретает колоссальную популярность. Почему «выстрелил» именно он? Потому что другие активные сторонники реформ – Межрегиональная депутатская группа и Андрей Сахаров – не были видимой и понятной альтернативой. Народ не мог их представить владыками страны. Они лежали на другой полочке общественного сознания. А Ельцина – мог. Он уже был начальством. Поэтому и стал альтернативой. И все, кто хотел перемен, пусть и очень разных, были вынуждены объединяться вокруг опального аппаратчика. А вокруг кого же? При всем богатстве выбора альтернативы не оказалось. Возможно, Ельцин мог возглавить страну в результате простой аппаратной эволюции. Как глава МГК КПСС, он в очереди на советский партийный престол точно входил в первую десятку. И вот, входя в нее, он выступает против первого лица с привлекательной для народа речью, и автоматически становится в его глазах альтернативой Горбачеву. А дальше всё зависит от его решительности, твердости, гибкости, умения строить союзы и других качеств политика и государственного деятеля. И он не упускает шанс. 5. Если сейчас кто-то из окружения Путина – премьер-министр или, скажем, вице-премьер –сыграет в рискованную игру, и на совещании в Кремле или в Белом доме скажет: «Ваша пенсионная реформа – грабеж и преступление против интересов народа», – у него тоже есть шанс стать «Ельциным».  Но Путин не держит рядом людей, способных так сказать. Их дальновидно и умело «отстреливают» на ранних подступах. А если «реформа – грабеж» скажет кто-то из депутатов (как Железняк и Поклонская) – это неважно. Ну, кто они такие, чтоб стать альтернативой? Нужен человек власти! А у думцев в глазах людей её всё меньше.  То же самое можно сказать о заговорах и дворцовых переворотах.  Поскольку, если вообразить, что заговор есть (а нам о нем часто говорят и скажут ещё не раз), то его участники видят: шансы на победу реальны, а приз больше, чем то, что у них есть сейчас. И риск, помноженный на возможный итог – деньги, рост личных котировок, власть – может устраивать их больше, чем осторожное ничегонеделание и выжидание.  Но кого может привлечь такое действие? своё окружение Путин кормит очень щедро. А любой асимметричный ход слишком опасен. Гораздо проще ждать, когда система сама переползет в иное состояние. Если бы Штаты реально играли на смену власти в России, то они бы сделали ставку не на одного из оппозиционеров, нужных им для пиара, а на кого-нибудь из ближних к Путину людей, с большими деньгами на Западе. Ему бы сказали: «Коллега, мы тут тебя собрались раскулачить. Лишить всего. Но если ты сделаешь одно, третье, пятое, десятое, то мы тебя не только оставим в покое, но и всерьез поможем стать хозяином страны». Тогда, может быть, что-нибудь и произошло. Но Запад так действовать боится, опасаясь смуты и дестабилизации, когда вместо одной России с ядерными ракетами может возникнуть десять новых агрессивных и непредсказуемых стран. 6. В их нынешней логике для них лучше Путин. Чем громче он грозит кулаком шведу и американцу, тем мощнее военный бюджет США, обильней финансирование НАТО, больше рабочих мест ВПК, и легче переизбраться западным политикам. Украина? Не считается. Оценивая расклад на постсоветском пространстве, Запад думает прежде всего о своих интересах. И Путина не боится. Никто не верит в войну России с НАТО. А войну с Украиной многие воспринимают как межславянский междусобойчик. Важно понимать: ситуация в России и международное положение абсолютно устраивают всех, кто мог бы их изменить. Путин это понимает, и постоянно поднимая ставки и блефуя, не подвергает себя угрозе, а, наоборот, стабилизирует свою власть. Болтовня о транзите остается болтовней.  Наиболее вероятный спусковой крючок любых перемен в России – это крах: глубокий жестокий системный внутренний кризис.  Но вариант это хоть и наиболее вероятный, но не единственный. Перемены могут прийти и не через крах, на что я искренне надеюсь. Но именно он становится всё более реальным и вероятным сценарием. И, думаю, это будет кризис не хозяйства, а самой власти – недуг вождя, конфликт в ближайшем круге Путина, грубая ошибка в управлении страной… Но сценарий перемен волнует меня меньше, чем их результат. Кто придет следом? С какой программой?  Есть все основания считать, что при масштабном системном кризисе в России и развале власти, подберут её не Ходорковский, Гудков или Навальный, а Стрелков, Прилепин и такого рода публика. Их накачала пропаганда (как кремлевская, так и оппозиционная), и большинство россиян их не боится. Они для него как бы даже немного часть власти. Причем та её часть, что за справедливость для простых людей. Впрочем, Стрелкова начальство уже забоялось и задвинуло, а вот из Прилепина конструируют политика.  Я знаю Захара. Это человек, который легко выйдет из-под контроля, если вдруг получит такую возможность. Он – не марионетка Кремля. Не актер путинского политического МХАТа. Он ездил на войну. Был нацболом. Огребал по голове от ментов.  Он может быть временным союзником нынешней власти, но у него, безусловно, есть взгляды. Он ярок и ориентирован на действие. Это значит, что если возникнет сценарий, где Прилепин увидит возможность для рывка наверх, то он его сделает. То, что он поехал в Донбасс – сам факт этой поездки – даже если забыть всю его предыдущую жизнь, лишний раз доказывает: человек способен принимать решения, связанные с риском для жизни. А в моих глазах это очень много значит для политика – многократно повышает его дееспособность и потенциал. Сейчас, те, кто рулит всем в России, могут думать, что они управляют Прилепиным и ему подобными и их используют. А Захар может думать, что это он использует Кремль.  Но это – до какого-то предела. В ситуации вероятных огромных социально-политических потрясений контроль исчезает. И разные люди начинают совершать поступки, непредсказуемые с точи зрения тех, кто считает, что держит всё под контролем. 7. Представьте себе смерть Путина. Не важно от чего. Коронавирус или кирпич на голову упал. В России возникает огромный властный люфт – пустота. Это мгновенно ведет к столкновению соперничающих сильных властных кланов. Имена сейчас не так важны – Сечин, Бортников, Медведев и прочие… Важно, что спустя столько лет застоя в России у многих амбициозных, влиятельных и богатых людей возникает пространство для своей политической игры.  Возможна регионализация кланов, ведущая к распаду страны. Возможны другие сценарии. Но в любом случае возникает несколько конкурирующих центров силы. И для борьбы друг с другом, каждому нужны свои радикалы – то есть пехота. Есть точка зрения (либералов), что если бы в России было несколько таких центров силы с примерно равными ресурсами, тогда автоматически была бы и демократия с честными выборами, ротацией власти, свободой печати и слова и независимым судом.  Но есть и иное мнение (путинистов): эта ситуация чревата только кровью, хаосом и развалом. Сторонники обеих позиций любят кивать на Украину, где ищут подтверждения своих теорий. И, что характерно, все находят свое: либералы видят в олигархической конкуренции залог демократии, а путинисты – бардак, кровь и насилие после победы Майдана. Думаю, каждому, кто когда-нибудь куда-нибудь баллотировался, знакома такая история: к вам приходят какие-то странные люди, представляются политтехнологами, и говорят, что у вас есть шанс победить. Не хватает чуть-чуть – процентов десять. Дай нам немножко ресурса, неважно какого: финансового, медийного, силового, да хоть оружия – и мы эти 10% доберем. Как? А не важно. Но доберем. Потом расплатишься. И каждый, кто когда-нибудь участвовал в выборах, знает: соблазн сказать им «валяйте», очень велик.  В итоге, когда бьются друг с другом две олигархических группы, у каждой из которых деньги, прикормленные чиновники и судьи, плюс карманные СМИ – власть не узурпируешь, а вот страну потерять можешь. Приведу страшный пример из недавней истории всё той же Украины. В мае 2014 года в Одессе бьются на выборах два кандидата в мэры. И каждому кто-то (возможно – люди в российских погонах) говорит: давайте доберем, то чего вам не хватает. И провоцируют побоище двух непримиримых политических групп на улицах города. В украинском стиле – с огнестрелом, драками и демонстрациями. Итог – пожар в Доме профсоюзов. Жертвы. Пропагандистская истерика в СМИ. И на самом деле всё это – итог борьбы двух кандидатов, разыгравших кровавую партию, которую ловко использовали спецслужбы. А тем, кто знает правду, невыгодно её раскрывать. «Рука Москвы» или «киевская хунта», – говорят они, в зависимости от своих интересов, подбрасывая новые поленья в костер войны. Разумеется, к радости Кремля, который использует любой повод, чтобы показать: демократия (и тем более революция) до добра не доведет. Когда люди впадают в состояние, в котором цель оправдывает средства, им становится всё равно. Они зовут радикалов и дают им возможность проявить себя. О последствиях при этом не думают, забывая, что у привлеченных бойцов своя голова есть, они ж не роботы. И вот их вооружают и отправляют в поля. А потом, как любые бандиты, решившие задачу, они говорят: «Теперь правила диктуем мы. Ты нам должен». В таком развитии событий нет ничего уникального. История знает сон таких примеров. И так ещё не раз узнает. При неизбежном грядущем обострении в России, в нем поучаствует много радикальных групп. Чем больше они будут на момент обострения раскручены и узнаваемы, тем более масштабными могут быть их действия. Поэтому медийная подсветка людей типа Прилепина, конечно, для власти опасна. Если только у неё нет совершенно убийственных способов его контролировать. Какого-нибудь немыслимого компромата. Но в ситуации обострения и он может не сработать. Его просто не заметят. Как не замечают тяжелейшего компромата на многих известных активистов разной окраски в Украине. Обществу не до него… 8. Вот где новый вес обретает «Уралвагонзавод» – рабочие России. Понимание ценности их сбалансированного союза с новым революционным классом. События и в России, и в Украине дают нам бесценный и оплаченный большой кровью опыт, который можно и нужно использовать. В 2011-2012 годах «Уралвагонзавод» сыграл роль, аналогичную Донбассу в 2014м.  Московская оппозиция считала его врагом и называла «путинским быдлом». Как это похоже на антидонецкие кричалки на Майдане! И так же, как путинское ТВ обратилось к жителям промышленного Востока Украины с «предупреждением» о «хунте», которая запретит русский язык и приведёт НАТОвские войска, так же оно за три года до того объявило жителям Нижнего Тагила и других рабочих городов России: «эй, они вас быдлом обзывают! А завтра вас закроют, как того хотели ещё в 1990е МВФ, Гайдар, Чубайс, Собчак и Немцов. Покажите им силу трудовой руки!» И «Уралвагонзавод» сказал своё слово. И это может повториться, когда одна или несколько дерущихся за власть в России группировок проорут: «товарищи рабочие, вас презирают, сольют и продадут! Но мы вам дадим тысячу винтовок. Бей врагов простых людей!»    И что, работяги не пойдут? Пойдут, конечно. Страх прекрасно мобилизует. А если при этом «сверху» с них снимут всякую ответственность – отчего ж не пострелять вражин?  Поэтому уже сейчас важно с ним работать. Разъяснять. Обучать. Обострять эмоции. Показывать, кто есть кто, чтоб они злобной краской наливались не при слове «Москва» и «оппозиция», а слыша «власть» и «Путин». Такой опыт в мире есть. Он известен. Но его освоение и применение требует идейности, умения, упорства, организованности и целеустремленности.   Антитоталитарные и антибюрократические силы в Польше в 70-х годах ХХ века строили параллельные структуры в рабочем движении. Обучали рабочих в вольных университетах азам политических наук, самоорганизации, навыкам агитации и общения с руководством, методам защиты прав рабочих. Проводили тренинги на случай массовых выступлений и трудовых конфликтов. Отбирали из числа рабочих и ИТР людей с яркими лидерскими талантами и особыми человеческими качествами. Среди них был и электрик с гданьской верфи имени Ленина Лех Валенса – будущий лидер многомиллионного независимого рабочего движения, президент Польши, нобелевский лауреат и мировая знаменитость. 9. Не буду пересказывать историю профсоюза «Солидарности»*** «Солидарность» (польск. Solidarność, полное название Независимый самоуправляемый профсоюз «Солидарность», польск. Niezależny Samorządny Związek Zawodowy «Solidarność») — польское объединение независимых профсоюзов, созданное в результате массового забастовочного движения августа—сентября 1980 года. Учреждено на судоверфи имени Ленина в Гданьске. Официально легализовано 10 ноября 1980 года в результате «гданьских соглашений», подписанных вице-премьером ПНР Мечиславом Ягельским. Запрещено в январе 1982 года, по май 1986 действовало в подполье. Повторно легализовано 17 апреля 1989 года. Являлось массовым социальным движением антитоталитарной направленности. Объединяло самые разные политические силы — от католических консерваторов и правых либералов до ультралевых социалистов и анархистов. В 1989—1990 годах осуществило мирную революцию и демонтаж режима ПОРП в ПНР. Основателем и историческим лидером «Солидарности» является Лех Валенса.***. И обсуждать, смог бы он выстоять, если бы не перестройка в СССР. Хотя мой дед, действуя вместе с вице-премьером ПНР Мечиславом Ягельским, приложил к этому много сил. Картина бесконечных замерших летом 1980 года заводов под красными полотнищами «Strajk!» навсегда врезалась в мою память. Констатирую факт: несколько лет целенаправленной работы привели к тому, что первые же забастовки на заводах, фабриках, шахтах, верфях в 1980м стали массовыми. И вскоре удалось нацелить их на создание организованного и эффективного рабочего движения.  К моменту официальной регистрации в ноябре 1980 года в «Солидарности» состояли более 7 миллионов человек (а вскоре её численность выросла до 9-10 миллионов). C сентября 1980 по декабрь 1981 его отделения организовали около 150 крупных забастовок национального и регионального масштаба. Крестьяне учредили свой союз – «Сельская солидарность». И в 1981м в него входило до половины агропромышленных производств. Этот опыт нельзя назвать оригинальным – в Польше повторили то, что в России делали большевики, в Соединенных Штатах – создатели Конгресса производственных профсоюзов, и ещё многие люди и организации в разных странах мира.  Нельзя его назвать и неповторимым. Творчески переосмыслив в соответствии с условиями, его можно применять в самых разных странах. Но помнить две вещи: во-первых, про «Солидарность» сейчас любят говорить, как про антикоммунистический профсоюз, но это не точно. Он действительно выступал против польских властей, прикрывавшихся коммунистическими идеями и опиравшихся на советские штыки. Но сам профсоюз при этом выдвигал сугубо левые требования в духе «социализма с человеческим лицом», совершенно не совпадающие с праволиберальной повесткой: прежде всего, снижение цен и гарантированное продовольственное снабжение. Основным политическим требованием была легализация независимых профсоюзов. Более того, из 7 миллионов членов профсоюза более миллиона состояло в правящей ПОРП . Во-вторых, и это, наверное, главное: урок «Солидарности» – именно в солидарности людей труда. Люди включаются в серьезное коллективное дело, в котором видят силу, и не уважают мелкие политические группы с неясными перспективами.  Стоит извлечь уроки из протестов в Беларуси в 2020 году. Там удался союз, не получившийся в России в 2011м. Фактически, целенаправленная государственная политика президента Лукашенко сохранила в неприкосновенности советский промышленный потенциал республики, а также создала новую хайтек отрасль, которая к моменту начала протестов давал уже около 10% ВВП страны. Первоначально на улицы белорусских городов вышел тот самый новый класс – и подвергся жестоким репрессиям полиции. После того, как к нему присоединились промышленные рабочие, власть тут же убрала силовиков с улиц и включила задний ход.  Я верю, что эта книга дойдет до коллективного «Уралвагонзавода» – широких масс российских трудящихся, обычных граждан, и они сами поймут, кто их союзник. Увидят: наши идеи и цели совпадают, и мы уважаем друг к друга и вместе образуем подлинную силу. 10. Настоящие перемены может произойти только снизу. «Транзит» сверху – это только продление агонии, после чего крах будет ещё более болезненным и глубоким. Но сами собой актив не появится. Он нарабатывается годами, как мы делали это в Левом фронте, Союзе координационных советов, независимых профсоюзах, других общественных организациях по всей стране.  В итоге я знаю – люди есть. Они работают на предприятиях, живут в городах и поселках, и ждут появления силы. Они регулярно с надеждой приходят в новые громкие политические проекты, в которых говорят о справедливости и честности, и регулярно отходят от них, разглядев очередной обман. Наша ситуация напоминает положение большевиков в 1917 году. К Февральской революции они абсолютно не готовы. Организации как таковой у них нет. Лидеры – кто в тюрьме, кто в эмиграции. Есть немногочисленный профессиональный актив, прошедший через партийную школу в Лонжюмо, но за ним – никого. Пустота.  Зато есть четкая идейная база, ясная программа, смелость лидеров и готовность идти до конца. И вот – март, народное восстание, царь свергнут. И происходит быстрая, почти мгновенная мобилизация. Однозначность и радикальность лозунгов привлекает миллионы. Очень быстро, фактически за один-два месяца, формируется двоевластие – официальное Временное правительство наверху, и народные Советы повсеместно. Надо добиться того же самого.  Едва происходит значимая перемена в российских верхах, как мы немедленно возвращаемся из эмиграции домой. И строим боевую, эффективную инфраструктуру. Через два-три месяца она у нас будет.  Сейчас мы не можем сказать, кто встанет у политического руля. И понятно, что новое руководство может повести страну в тупик, а может – к развитию.  Поэтому нам крайне важно иметь картину – план – этого развития. своё и ясное понимание: куда идем мы и вся Россия. Чтобы безыдейная и рыхлая масса управленцев, когда она начнет примыкать к сильным, тоже получила внятное понимание наших целей и их выгод для себя. Компетентным людям в государстве правды место найдется всегда. А жуликов и воров, осклизших в их тухлых махинациях, мы беспощадно вышвырнем вон. Наш план мы изложим в особом документе. И станем его постоянно обновлять в связи с изменением обстановки и наших возможностей. Это – наша стратегия. Как это произойдет? Вопрос к пророкам. Ответственный и опытный политик знает: всё определяет текущая обстановка, наши фундаментальные принципы и наша верность им. И готовность о них говорить и с теми, кто тебя уже любит, и с теми, кто пока ещё не доверяет.

Оправдывает ли цель средства? – это один из самых важных для меня вопросов в жизни. Когда-то его поставил передо мной отец. А сейчас я его повторяю.  Что допустимо во имя великой идеи? Какова мера этой допустимости? До какой степени можно игнорировать мнение большинства, когда ты уверен в своей правоте? Имеешь ли ты право навязывать своё мнение другим? И как далеко ты должен идти навстречу и подстраиваться под общество, когда уверен, что оно заблуждается? Как видим, один короткий вопрос включает несколько довольно емких.  Скажу прямо: я вижу, как за годы, прошедшие с Болотных протестов, среда, которую принято называть «российской оппозицией», старательно собирает в свою «копилку» все непопулярные у народа темы, какие только можно. Адепты «лихих девяностых», революционеры в норковых шубах, воинствующие нехристи, сторонники однополой любви, «торговцы сиротами», «пятая колонна», «национал-предатели»… Ничего не забыл? При этом поступает эта среда всегда по совести. Так чего же не хватает ей для политического успеха, пусть даже сравнительно небольшого, но ощутимого, видимого? Идеи, понятной народу. Большого Проекта. Великого Будущего. Того, которое у нас никто и никогда не сможет перехватить. А также крепкой Команды, способной воплотить всё это в жизнь. 2. Я уже рассказывал про первый митинг на Болотной 10 декабря 2011 года, который я вёл вместе с Владимиром Рыжковым. Меня постоянно дергают за рукав, просятся на сцену, кто – чтоб выступить, а кто – чтоб просто подивиться на никогда прежде невиданную на митингах оппозиции огромную толпу. И вот, я уже не помню кто, дернув меня в очередной раз и почти оторвав рукав моей старой форменной куртки «Шлюмберже», в которой я лазил ещё по месторождёниям Когалыма, показывает на симпатичную девочку с чувственными губами и резко контрастирующими с ними упрямыми глазами.  – Я тебе спикера привел, запускай по левой квоте! – А это кто, вообще??? – Не узнал? Это Надя Толоконникова. Из «Войны»! Ну, конечно! Арт-группа, а точнее, группировка «Война» мне не просто хорошо знакома. Они на пике известности. Ряд их акций вызывает большой резонанс и в художественной, и левой политической среде. За год до Болотной я участвую в непростом отмазывании от питерской полиции четверых активистов группы: Давида Солдаева, Натальи Сокол, Вора и Лени Ебнутого (последних двух арестовывали). На очередной акции они перевернули и подожгли полицейские машины. Думаю, не покажи эти буйные акционисты сотрудникам ФСБ огромный нарисованный член, вставший на высоту 60 метров вместе с Литейным мостом в Питере,  ничего бы не вышло *** Речь идёт о знаменитой акции группы Война «Хуй в ПЛЕНу у ФСБ», что прошла в ночь на 14 июня 2010 года в Санкт-Петербурге в день рождёния Че Гевары. По иронии судьбы (и, безусловно, в силу дружной ненависти современных художников, принимавших решение, к власть имущим), через год эта акция была отмечена государственной премией в номинации «Произведение визуального искусства».***. А так… Полицейским очень понравился простой народный наезд на их вечных конкурентов из госбезопасности. И выручить ребят тогда всё же удалось. Саму же Толокно я впервые вижу на фото другой нашумевшей акции Войны, против рокировки Путина и Медведева – «Ебись за наследника Медвежонка», которая наделала немало шума и в СМИ, и во всех московских и питерских культурных и политических тусовках. И хотя Надежда со своим мужем успела к этому моменту поругаться с Вором и его питерскими товарищами, я давно уважаю их радикальные взгляды, и рад поделиться этим знакомством со всей площадью. Я втаскиваю Надю за руку на сцену по скользким, крутым ступенькам. Отвернувшись от меня, она что-то развертывает. – Что там у тебя? – Да так, флаг… – Мы решили, что выступают без партийной и политической символики! – Да ничего страшного, никакой политики… Не подозревая подвоха, я объявляю выступление Толоконниковой. А она тут же развертывает свой сверток и предъявляет площади. Там – радужный флаг LGBT движения. И выступление её тоже всё про это… Хотя в тот день усиление звука почти не работает, и вряд ли далее двадцати метров от сцены слышно хоть что-то, такого дружного свиста и улюлюканья я до этого не видел и не слышал (впрочем, рекорд быстро побила Ксения Собчак уже на следующем митинге). Продрогший на ветру Рыжков оживляется и смотрит с интересом – сколько ещё таких ораторов в запасе у левых?.. 3. Пройдёт всего несколько месяцев, и вся «прогрессивная общественность» (впрочем, как и реакционная) будет сходить с ума по акции основанной в том числе и Толоконниковой панк-группы Pussy Riot в Храме Христа Спасителя*** .  Для меня эта акция началась немного раньше. Как-то морозным февральским утром 2012 года в мой думский кабинет на Охотном ряду ворвалась моя тогдашняя пресс-секретарь Мария Баронова. Как это с ней часто бывало, Маша была в состоянии повышенной экзальтации. Худенькая блондинка с прической в стиле «взрыв на макаронной фабрике», она вращала глазами и заламывала руки – в общем, была неотразимой и убедительной: – Как в Думу вносят электрогитары? – Что, прости? – не понял я. Мария работала у меня вторую неделю и ещё не изучила, как работала моя команда. А может, её на самом деле все уже успели отфутболить с этим вопросом. – Пономарев, ты мне поручил свой пиар – так вот обеспечь нам гитары! – руки уперлись в боки, а взгляд стал особо пламенным. Я вообще-то очень люблю рок. И гитарную музыку очень люблю. Но в эту минуту связь между Госдумой, электрогитарами и моей скромной персоной для меня была неясна. И ещё я очень не любил, когда вопросы развития моих связей с общественностью решали за меня, не рассказав сначала суть идеи. Большой напор обычно рождает у меня большой отпор. Но в Машу я верил. – Может, сперва расскажешь, что ты задумала! И кому в Думе понадобились гитары? – Пономарев, ты Нарышкину споешь! Возражения не принимаются! Сергей Нарышкин, незадолго до того ставший председателем Госдумы, уже успел к тому времени прославиться среди депутатов своими «примиренческими» инициативами. Первой из них была идея на праздники собираться и что-то петь вместе. Наличие в Думе Марии Максаковой и Иосифа Кобзона делало затею хоть и политически ужасной (подобный хор мальчиков-зайчиков наглядно демонстрировал всей стране, что все депутаты заодно, а партийные различия – чистая фикция), но, по крайней мере, звучащей куда лучше, чем пьяное караоке с теми же лицами. Но я в этом шоу категорически не хотел участвовать, и Маша это прекрасно знала. Поэтому я поднял брови и сделал демонстративно удивленное лицо, ожидая правды. – Да расслабься, шучу я! – успокоила меня Баронова. Я, собственно, и не напрягался, потому что ни секунды ей не верил. – Мы тут с девочками перформанс задумали! – Что задумали, прости? И с кем?! – Перформанс! Современное искусство! «Пусси Райот»! Не будь таким темным, ну! Ага. Я только недавно обратил внимание на «Пусси Райот». В январе они – восемь девушек в разноцветных платьях и балаклавах с фиолетовым флагом – устроили эффектную акцию на Красной площади, спев «Бунт в России – Путин зассал» прямо на Лобном месте. В отличие от робких карнавальных действий московской либеральной интеллигенции, в той акции была какая-то радикальная позитивная злость. Неизвестные девушки были явно настоящими. Тем более, что мои попытки выяснить, кто они, закончились неудачей. Но название я запомнил. Похоже, Маша что-то про них знала. – Ты в курсе, кто они? – Пономарев, не тупи! Я ж им пропуска заказываю, ты что, не понял еще? – В Думу??? – А что, Дума хуже Лобного места? Если можешь, давай сразу в Кремль закажем! Пропуск в Кремль я заказать не мог. В этом Маша проявила удивительную логику. В общем, после допроса с пристрастием я выяснил, что они задумали спеть в зале заседаний Госдумы во время пленарной сессии, а на мне лежит ответственная миссия это обеспечить. Скажу честно, эта мысль привела меня в ужас и восторг одновременно. Скандал бы получился явно выше среднего с плохо предсказуемыми последствиями, зато потом было бы что вспомнить на старости лет. Эстетический оргазм от гласа народа в стенах парламента точно бы случился! Короче, гитары были обеспечены, все подходы продуманы и подготовлены. Зато с самими девочками не вышло. Оказалось, что после акции на Красной площади они находятся в «экстремистском списке» службы охраны, и в парламент их не пустят. Так я с ними тогда и не познакомился. Через несколько дней они пытались спеть в Елоховском соборе «Богородица, Путина прогони!» Неудачно – охрана помешала. Тогда через день, они исполнили песню «на бис» в храме Христа Спасителя. И взорвали общественное мнение. Иерархи церкви в гневе потребовали посадить девушек, и начался шумный и гнусный процесс над тремя из них – Надеждой Толоконниковой, Марией Алехиной и Екатериной Самуцевич. Он резко поляризовал общество и Кремль мастерски использовал его против оппозиции. Теперь те, кто улюлюкал Наде на Болотной, так же дружно улюлюкают за нее, Машу и Катю у Хамовнического суда. Это показывают кремлевские СМИ, где такие же улюлюкающие комментаторы объявляют происходящее чуть ли не новым крестовым походом либеральных нехристей против православия, христианства в целом и всего святого. Между интеллигенцией, что в 90-х – главный энтузиаст возврата к вере, и Церковью проходит глубокий раскол. Путин получает православную паству и вообще всех, кто уважает храм и веру, в своё почти безраздельное пользование. 4. Два года спустя я, как депутат, еду к Наде в мордовскую колонию. Она при смерти. Много дней держит голодовку против условий содержания заключенных и стоит на краю могилы. Как мне говорят потом врачи, ей оставался день, может, два. В обмен на прекращение голодовки я обещаю ей поговорить с другими девушками в колонии и помочь им всем, чем можно. Не буду описывать все эмоции, пережитые мной в те дни в колонии. Их хватит на ещё одну книгу. А, может быть – не одну. С несколькими девушками после их освобождения я общаюсь и теперь, все они очень интересные. Но здесь и сейчас я хочу сказать вот о чем. Тогда я общаюсь со всеми заключенными из отряда Нади. И со многими девушками из других отрядов. Застращав руководство колонии мировым общественным мнением и неизбежным списком Магнитского, я получаю возможность общаться с ними без свидетелей. И, думаю, слышу от них нечто, очень близкое к правде. «Хорошая она, Надя», – говорят девушки. «Но странная: зачем в храм пошла? Зачем сейчас воду мутит, с администрацией ссорится? Жить здесь, конечно, тяжело, но можно. Она только добьётся, что станет хуже»…  Это напоминает мне рассуждения бессчетного числа «простых россиян», которые я день за днем и год за годом слышу постоянно и бессчетно много раз. Будто вся страна сидит в этой колонии! И отражается в ней, как в капле. 5. По иронии судьбы, в одной колонии с левой Толокно сидит ультраправая Евгения Хасис – жена Никиты Тихонова, неофашиста, убийцы одного из основателей Левого фронта, моего друга адвоката Стаса Маркелова. Умная и волевая красавица, получившая 18 лет как соучастница мужа, но не отрекшаяся от него. Мой и Надин идейный враг.  Она много рассказывает о в колонии. И вновь показывает мне пропасть между мнением большинства и протестующих на Болотной. – Илья, представь себе, что это – ВОСЕМНАДЦАТЬ лет. – Говорит она. – Вся моя молодость пройдёт здесь. Будут ли дети? Не знаю… Я много читаю, много переписываюсь с соратниками, но здесь моя задача простая: выжить. Думать вдолгую. Зачем нам эти конфликты, эпатаж? Мы что, можем тут поменять систему? Сильный человек должен приспособиться и выжить. В церковь лучше лишний раз сходить. Ради самого себя, ради тех, кого мы любим – выжить! А ведь Путин уже правит намного больше 18 лет. Вдумайтесь! За это время  вся страна потеряла ценности, что имела «на воле», заменив их идеей выживания и стабильности любой ценой. Практика безжалостна. И она показывает: при отсутствии осмысленной, максимально широко обсужденной и принимаемой большинством ценностной модели, справедливый протест уходит через социальные сети в не имеющие реального содержания лозунги. Возносит тех, кто радикальней, и тех, кто имеет скрытую поддержку элитных (олигархических плюс медийных) групп. И, глядя на это, многие жители страны ещё больше убеждается: уж эти ей точно не помогут, лучше уж хрупкий мир с тюремщиками. «Тупое быдло!» – говорят им в ответ «оппозиционеры», закрепляя свой провал. 6. Можно ли верить, что в этой ситуации победа протеста ведет к смене властной модели и реальному улучшению жизни большинства граждан, а не к потоку громких слов о революции? Сомневаюсь. И народ – тоже. Нечто подобное уже было в России. В феврале-октябре 1917 года, когда демократическая буржуазная революция, свергнув царя, аристократию и сословный строй, и учредив на тот момент самую свободную республику в мире, очень громко и пламенно пела о свободе и демократии, но не дала народу того, чего в тот момент он хотел больше всего – мира и земли. Стоит ли удивляться, что в октябре лишь немногие встали на её защиту? А прочие, что голосовали на выборах в Учредительное собрание за партии, поддерживающие Временное правительство, пальцем не пошевелили, чтоб его защитить. Обратимся к событиям, куда более близким к нам по времени. Что, люди на украинском Майдане-2014 бились за право выбирать между олигархом Порошенко и олигархом Тимошенко? За это погибло больше ста человек и возникла угроза распада страны? Нет. Они лили кровь за другие цели, и все знали, за какие. Но зная, всё равно не смогли ни конкретно сформулировать их в виде властных решений, ни выдвинуть из своей среды представителей достаточно популярных, чтобы вести нацию за собой. Так какое ж право выбора получат россияне, когда победит оппозиция, на первых в стране самых честных в мире выборах? Лично я не хочу выбирать между Навальным, Прохоровым и Кудриным.  Я хочу для начала выбрать между парламентской и президентской республикой. Между модернизационной и сырьевой моделью развития. Между западной и азиатской цивилизациями. И лишь потом перейти к личностям и их соперничеству. Жестко при этом следя, чтоб они остались в рамках принятых решений. Верных нашей общей с ними Идее. 7. Идея. Она нужна нам такая, чтоб услышав её несколько раз, широкие массы приняли ее, как свою. Как ту, за которую можно и нужно стоять, не отступая. Идея, за которую люди готовы бороться. Которая будет выше любого вождя и начальника. Кто её даст? И как сделать так, чтобы большая цель, не превратилась в культ, а её сторонники – в фанатиков, сметающих всё на пути?  Опять обращусь к примеру Украины и Майдана. На моих глазах после его победы возникло целое интернет-движение «порохоботов».***. Людей, которые вчера самоотверженно отстаивали патриотические и общеевропейские ценности Украины на улицах Киева и в боях на Донбассе, а вскоре стали самой реакционной силой, атакующей любое инакомыслие. Больше всего их заводят симпатии к СССР, его лидерам и символам – в этом они видят тайную пророссийскую пропаганду, ещё более опасную для себя, чем горячая любовь к Путину. В этом смысле они почти ничем не отличаются от оголтелой и интеллектуально ограниченной российской псевдопатриотической тусовки (отличие только в том, что порохоботы всё-таки на стороне защитников их страны от агрессии, а кремлеботы, напротив, эту агрессию оправдывают). Вот яркий пример методов, напрочь компрометирующих цель и делающих её провальной, провоцируя разочарование в ней общества. Нечто схожее произошло с большевизмом в СССР, хотя, конечно, великая цель помогла ему держаться намного дольше. Так может ли предложить объединительную идею сложившийся в Украине и, возможно, складывающийся в России альянс националистов и неолибералов? Сомневаюсь.  Да, они могут вновь поднять флаг свободного рынка и жестокой битвы за выживание, где каждый за себя. Но в условиях, когда все ресурсы уже поделены между теми, кто успел урвать свой кусок пирога в предыдущие тридцать лет. И люди, сколь бы наивны они ни были, прекрасно это чувствуют. И потому лозунг «обогащайтесь», равно как и идея защиты консервативных по сути ценностей в современном мире обречены. Проблемы бедности, миграции, борьбы с коррупцией и развития свободного частного предпринимательства не решить, не решив главный для всех постсоветских стран вопрос: как преодолеть отчуждение общества и власти? И как после смены режима выстроить новые властные механизмы, экономические и правовые институты, признанные большинством?  В том же русле лежит вопрос о законности частной собственности и признании/ пересмотре итогов приватизации. Подспудный, но напряженный поиск ответов на эти непростые вопросы – подлинная причина выхода людей и на Болотную площадь в Москве, и на Майдан в Киеве.  Тем, кто меняет общество, нужен инструмент перемен. При этом они должны уметь им пользоваться. А если надо – менять. Пожалуйста! Его могут менять деятели культуры, включая в него гуманитарный посыл. Может менять бизнес, создавая новые технологии и новое качество жизни. Его могут помогать менять журналисты, организуя коммуникацию, общение людей вокруг самых актуальных и глубоких тем и проблем. Конечно, это может делать правительство в широком смысле: совет министров плюс парламент, плюс суд – то есть власть, реализующая новую программу. Но чтобы что-то применять и менять, его нужно сперва получить. Взять. Это значит, что любая оппозиция, чтобы менять общество, должна, как это ни странно для кого-то прозвучит, перестать быть оппозицией... И обрести и применить механизм воздействия на каждого конкретного человека, и на всё общество. Один из таких инструментов, который я когда-то придумал в качестве практического шага – не очень удачно прошедшие выборы через интернет в Координационный совет оппозиции, о котором я уже писал и ещё буду писать.  Но методов много. Важно отобрать из них лучшие и использовать, понимая, что при множестве способов достижения цели, Чтобы менять общество, оппозиция должна прийти к власти. До этого главная и единственная задача оппозиции – трудная, упорная, организованная, целенаправленная и опасная борьба за эту власть.  В том числе – путем воздействия на культуру, средства коммуникации, умы, нормы и рамки поведения и деятельности людей. Но, повторю я, возвращаясь в первые строки этой главы – только теми средствами, которые оправданы, приемлемы и допустимы. Теми, которые диктует эта важная цель. Которые определены моралью и ценностями нового класса. 8. На протяжении всей своей политической карьеры я упорно и последовательно решаю одну задачу – задачу прихода к власти.  На самых разных уровнях: в национальном, региональном и любом достаточном масштабе, реализую эту главную задачу – получить в свои руки рычаги, с помощью которых мы сможем практически реализовать свои взгляды – изменить общество. Имея этот долгий и порой успешный опыт, я утверждаю:  в рамках существующей в России системы изменить общество невозможно. Следовательно, любые значительные изменения можно совершить только через её демонтаж: полный или частичный. Демонтаж, как и строительство – это инженерная операция. И те, кто его производят, решают: какие нужно задействовать средства.  Созданную Путиным и его окружением в России управленческую систему, теоретически можно разобрать с помощью легальных инструментов, то есть через выборы. Но, судя по тому, что уже двадцать лет происходит в стране, это всё менее вероятно. Можно применить и другие меры: пойти революционным путем и произвести насильственный слом того, что отказывается от уступок и компромиссов.  Чем дальше, тем более вероятно, что легальные инструменты задействовать не удастся. Тогда нашей задачей станет революционный поворот.  Я использую слово «революционный», имея в виду не матроса с винтовкой, а по существу: «революционный поворот» – это всё, что выходит за рамки предусмотренных нынешней конституцией механизмов реформ. 9. Путин, Сталин, Петр Первый, Иван Грозный… В нашей истории много персонажей, которые вызывают постоянные споры как современников, так и их потомков. Оправдывает ли цель средства? Об этом будто спрашивает каждый новый российский правитель. Как правило, те, кто на этот вопрос просто и однозначно отвечают «да», заканчивают плохо, проливают много крови, но помним мы их и их дел потом долго. Гуманистов, живущих по заповедям, мы чаще недооцениваем и даже презираем. «Мягкотелые», – говорим мы про них. «Россией в белых перчатках не порулишь»… Да ещё и не очевидно, кто в итоге отвечает за большую кровь – мягкий и нерешительный Николай II или его непримиримые антагонисты из партии большевиков? Не хочу уподобляться тем, кто говорит о жертвах изнасилования «сама виновата», но убеждён: правитель, неспособный справиться с властью, полностью отвечает за всё, что потом сделают его ниспровергатели. Тут свежий пример – Михаил Горбачев, которому хватило сердца, чтобы начать перестройку, но не хватило разума, чтобы удержать страну от распада и разграбления.  Но мало какая историческая фигура вызывает больше споров, чем Владимир Ленин. Даже со Сталиным всё куда понятнее и однозначнее, чем с вождем революции и самом известным на планете россиянином.  Однажды в Фейсбуке я поздравил Ленина. Поздравил кусочком из этой ещё тогда недописанной книжки. Написал, что он был великим мечтателем и нам есть, чему поучиться у столь страстных людей. Что тут началось!  «Людоед», «изобретатель концлагерей», «палач русского, украинского и остальных народов»… Одна знакомая даже назвала его антисемитом. И я понял: на этой личности, её методах и целях надо обязательно остановиться поподробнее. Целеустремленность вождя большевиков и его нежелание видеть препятствия на пути к своей мечте – справедливому обществу без эксплуатации человека человеком – всем известны. Знают все и о реках крови, пролитых в ходе попытки такое общество построить в СССР. Известно также, что – пока – попытка оказалась неудачной. После успешного свержения объективно мешавшему развитию России царизма в стране скоро была создана ещё менее демократичная и жесткая система, позволившая совершить большой модернизационный рывок, сменившийся долгим застойным угасанием и распадом. Болезнь, в общем, налицо, но я всегда считал, чтобы что-то лечить, надо знать природу заболевания. Противопоставлять фанатизму сторонников Ленина фанатизм его врагов, глухоте верующих в ленинизм глухоту верующих в либерализм бессмысленно и ведет к одному: одних большевиков по методам действий сменят другие, ещё более неразборчивые. И мы имели возможность в этом убедиться в 1990х. Поэтому я считаю полезной и необходимой задачей найти: в какой точке началась та ошибка Ленина, что привела к поражению его собственных идеалов. 10. Наиболее объективно (что неудивительно) на Ленина и его опыт смотрят люди, сами исповедующие левые взгляды. Они могут отделить методы от целей и не лепить ярлыки. Один из них – известнейший британский мыслитель Бертран Рассел *** британский философ, логик, математик и общественный деятель. Известен своими работами в защиту пацифизма, атеизма, а также либерализма и левых политических течений, и внёс неоценимый вклад в математическую логику, историю философии и теорию познания. В 1950 году получил Нобелевскую премию по литературе. Рассел считается одним из наиболее влиятельных логиков XX века. В редакторских замечаниях к мемориальному сборнику «Бертран Рассел – философ века» (1967) отмечалось, что вклад Рассела в математическую логику является наиболее значительным и фундаментальным со времен Аристотеля.***. Рассел лично знал вождя российской революции, и, будучи убеждённым левым, посетил его в 1920м году. Посетил и признал советскую модель развития не соответствующей истинно коммунистическим идеям и в сильно разочаровался в большевиках. Вспоминая об этой поездке в книге «Практика и теория большевизма» Рассел писал: «Если большевизм окажется единственным сильным и действующим конкурентом капитализма, то я убеждён, что не будет создано никакого социализма, а воцарятся лишь хаос и разрушение… Тот, кто, подобно мне, считает свободный интеллект главным двигателем человеческого прогресса, не может не противостоять большевизму столь же фундаментально, как и римско-католической церкви». Рассел указывает на одну из главных причин: «Большевизм не просто политическая доктрина, он ещё и религия со своими догматами и священными писаниями. Когда Ленин хочет доказать какое-нибудь положение, он по мере возможности цитирует Маркса и Энгельса». Думаю, в этом и есть одна из главных причин случившегося. Ленин не был империалистом и не пытался сохранить Российскую Империю в её границах. Напротив, он считал, например, западноукраинских националистов своими важными союзниками в борьбе с самодержавием и великодержавным русским шовинизмом, и призывал все народности страны самоопределяться вплоть до отделения (тому пример – Финляндия и Польша). Когда украинские национал-патриоты называют его палачом украинского народа, они забывают, что именно Ленин поддерживал политику украинизации и по его инициативе украинский язык стал основным на территории этой страны; и что, вопреки позиции большинства своей собственной партии, это он настоял на признании независимости Украинской республики. Его ближайшими соратниками в этом были украинцы по происхождению Лев Троцкий (до сих пор самый известный украинец в мире) и Владимир Антонов-Овсеенко (который, как и многие деятели УНР, изначально был не большевиком, а меньшевиком). И тот же Ленин не дал отделиться от Украины поднявшей мятеж против Киева Донецко-Криворожской республике (как это актуально после 2014го!). Не был Ленин и изобретателем концлагерей (их придумали англичане в ходе англо-бурской войны). И не он начал гражданскую войну в России (белый террор начался раньше красного). При этом его методы борьбы соответствовали тому времени, и он давал приказы на беспощадные расправы с врагами революции (хотя тут можно было народ и не подзуживать – расправы и суды Линча он устраивал без подсказок). От своих противников он в этом смысле мало чем отличался – белые творили ровно то же самое. Помните, как жалуется селянин из фильма «Чапаев»: «белые пришли – грабят, красные пришли – грабят, куда ж бедному крестьянину податься?» Я не слышал о деятелях той войны, которые бы исповедовали христианский подход «подставь другую щеку». Потому жестокость большевиков и не оттолкнула от них большинство граждан страны. И это позволило им в ней победить.  И уж конечно сам частично еврей и убеждённый интернационалист Ленин, для которого еврейское движение (прежде всего «Бунд») было важнейшим союзником по революционной борьбе, никогда не был антисемитом. Главное преступление Ленина в другом. Он был плохим марксистом. Как юрист, он отлично понимал политику, но неважно разбирался в экономике. Зомбированный своей мечтой и великой целью, он убедил себя, что Маркс не мог предвидеть мировой войны, и поэтому не знал о возможности форсированного скачка из только начавшей индустриализацию феодальной России сразу в «прекрасную Россию будущего». Оттолкнуться и прыгнуть через пропасть экономической отсталости оказалось возможно, допрыгнуть – нет. И это – главный урок: мы никогда не должны подменять научный подход и разум слепой верой в наши цели, какими бы прекрасными они нам не казались. Возвращаясь к Расселу, несмотря на увиденное им в России и критику большевизма, он остался коммунистом и написал: «Я верю, что коммунизм необходим миру… Я приехал в Россию коммунистом, но общение с теми, у кого нет сомнений, тысячекратно усилило мои собственные сомнения – не в самом коммунизме, но в разумности столь безрассудной приверженности символу веры, что ради него люди готовы множить без конца невзгоды, страдания, нищету… Возможно, что российский коммунизм потерпит неудачу и погибнет, но коммунизм как таковой не умрет… Несправедливость [капиталистической системы] так бросается в глаза, что только невежество и традиция заставляют наёмных рабочих терпеть её. Когда невежество отступает, традиция ослабевает». Надо сказать, что и для Ленина общение с Расселом не прошло бесследно. Думаю, великий философ повлиял на то, что военный коммунизм был вскоре свернут, и страна перешла к «новой экономической политике», давшей колоссальный толчок свободному предпринимательству в рамках социального государства. Увы, вскоре к власти пришли иные люди и настали иные времена. Идею окончательно заменили верой, лидерство – культом, а творчество – диктатом. Но это уже не про Ленина и не про революцию. 11. Почти двадцать лет назад, когда я шёл в политику, выбор между эволюционным и революционным путями был мне не очевиден. Поэтому тогда я, видя легальные возможности и перспективы для движения в этом направлении, пришел в КПРФ, считая, что эта партия ещё может стать в парламенте силой номер один и начать кардинальные перемены. До сих пор думаю, я был прав. Но возможность эту она упустила.  Упустила она свой шанс и в 1990х, но тогда меня в партии не было. А уже на моем веку это в первый раз случилось в 2003м, когда КПРФ напугалась посадки Ходорковского. Всё! Грядут повальные репрессии, – решили пожилые вожди, – это опасно, и лучше сидеть тихо и не рыпаться. В итоге они позорно слили выборы в Думу – начав с рейтинга в 29% за год до них, и получив 12.6% в результате –  то есть потеряв больше половины своей фракции. Второй эпизод – это когда в 2004 году Кремль играет с партией в раскол, используя главу Народно-патриотического союза России Геннадия Семигина. Тогда Администрация президента реализует тайный и довольно длинный план. Бизнесмен Семигин на деньги, в основном, Олега Дерипаски и ряда других олигархов, постепенно «скупает» одно за другим отделения КПРФ в регионах, выступая их спонсором. Деньги он дает, вообще-то, небольшие, но отделения партии нищие, и ценят даже эти скромные средства.  И вот приходит день 3 июля, когда, реализуя план Кремля, Семигин пытается расколоть партию и поставить все региональные отделения, которые он содержит, перед выбором: вы со мной или с Зюгановым? Задача – захват контроля над КПРФ.  В какой-то момент ситуация реально качается, так как две трети актива стоят сразу на двух сторонах. Пожилые, битые и не склонные к риску люди, они, с одной стороны, боятся Зюганова, а с другой – видят живые деньги Семигина, на которые живут их организации и они сами.  Это важный момент. Он имеет самое прямое отношение к названию этой главы – «О методах и целях». Я рассказываю о нем, чтобы показать, какие методы для достижения своих целей: устранение (вплоть до физического) или подчинение политиков и сил, которые считает неудобными – использует в борьбе власть. И какие доводилось использовать мне, и тем, кто тогда собрался вокруг меня и поддержал мои действия.  Перейдя в наступление, на деньги кремлевских олигархов Семигин проводит альтернативный X съезд КПРФ (т.н. «водоплавающий», поскольку прошел на теплоходе, куда Семигин загонял подкупленніх им раскольников, чтоб не сбежали ***).  Небольшая группа, настроенная очень антикремлевски, узнает о планах раскола, доносит информацию о них до Зюганова (который поначалу ей не верит), и побуждает его быстро действовать, чтобы сохранить контроль над ситуацией. В итоге её удается удержать с помощью левацки настроенной молодежи.  Сформированный мной отряд комсомольцев сначала сработал в качестве разведки, а затем и силовой охраны законных партийных органов. В итоге наши совместные быстрые и решительные действия приносят реальный, деловой, управленческий и политический результат: большинство остается в партии, а Семигин из неё уходит. Да, он уводит с собой людей. Но небольшую часть. И слабых. Партия, которую он создает – «Патриоты России» – существует и сейчас, но имеет 2-3 сильных региональных организации. И всё.  12. В итоге в 2004м КПРФ остается КПРФ. Бренд партии и основной корпус её членов удается сохранить. А с участниками семигинского съезда, оставшимися в партии, происходит очень серьезный, большой разговор.  Казалось бы – ура! Мы победили. Сохранили партию возможных перемен, очистили её от конформистов и предателей. Время идти в наступление! На самом деле – нет. Давайте представим себе, что Зюганова меняют на избранного на «водоплавающем съезде» губернатора Ивановской области коммуниста Владимира Тихонова (кстати, вполне достойного человека). Что произошло бы? Кремль получил бы контроль над партией на полгода-год раньше. Но, в целом, итог тот же: та же подконтрольная ему КПРФ, просто во главе – Тихонов. Такой же гниющий останок КПСС на пути левого движения.  Мы этого не допускаем. Но вместе радикализации Зюганов идёт на полную, хоть и с торговлей и оговорками, капитуляцию перед властью. Это – цена, которую он платит за сохранение лидерства. Это про те самые методы, те самые цели и их соотношение. Свои подлинные цели партия утрачивает. Цель у неё теперь одна – самосохранение и пребывание в Госдуме. И это неизбежно и навсегда меняет методы её политической работы. А Зюганов сдается. Что с него взять? Немолодой человек. Прагматик. Я вижу его логику: мы чудом спаслись, молодые ребята нас выручили, но Кремль это так не оставит. Так что лучше не ждать, когда меня свергнут, а договориться и удержаться. Он выучивает урок. И идёт договариваться. И с ним договариваются.  К чему это ведет? К тому, что КПРФ теперь не трансформируема. Ключ к её существованию – буква «К» в сокращении КПРФ: «коммунистическая». Ключевое слово. Иллюстрирую: приближаются выборы в Думу. И что мы видим? Рейтинг партии «Коммунисты России» равен «Справедливой России». Почему? Не потому, что они действительно коммунисты, а просто потому, что «коммунисты». Магия бренда.   Вот и КПРФ на нем держится. А слово «коммунизм», в свою очередь – увы – не на учении Маркса-Энгельса и мечтах Ленина, а на воспоминаниях об СССР, об обществе, которое много людей считает более благополучным и справедливым, чем сейчас в России. Обездоленные не разбираются в политике, они голосуют за тех, кто символически выражает солидарность с их прошлым. Кстати, это работает и в другую сторону, не давая возможность КПРФ расширить круг своих избирателей – «не дай Бог» говорят те, кто не хочет слушать никаких инициатив и предложений, но не хочет и возврата в советское прошлое. В большой степени из-за плена торговой марки «коммунизм», КПРФ превращается в своего рода франшизу в рамках системы Путина. Благодаря сотрудничеству с властью обретает ещё одну опору – систему фракций в законодательных собраниях регионов. Это освобожденные должности, кабинеты, помощники, машины, квартиры. А также государственные поликлиники и больницы. Для пожилых провинциальных функционеров это не так мало.  Есть и институт государственного финансирования парламентских партий. И они его получают. Принадлежность к системной партии – это ценность. Раньше кроме своих цепей терять им было нечего, а сейчас человеку, вылетающему из её рядов, есть что терять. КПРФ – шестеренка в машине власти. Она стабильно занимает нишу второй партии в Думе – главной оппозиционной силы. А чтобы её «вожди» были сговорчивее и не скучали, есть эсеры и «Коммунисты России». Они не дают им наглеть и расслабляться.  Так власть покупает лояльность КПРФ. У Кремля очень много способов вовлечь в свою орбиту и подчинить самых разных людей и разные силы, и он это делает. Кто не встраивается – вон из страны. Для остающихся – инстинкт самосохранения диктует абсолютную неразборчивость в методах. 13. Тем в России, кто называет или считает себя несистемной оппозицией, важно отдать себе отчет в следующем: эта власть никогда не впустит вас в себя. Даже самых сговорчивых. Просто так – за здорово живешь – она себя никогда и никому не уступит. Хотя с удовольствием использует всех, от Собчак до Навального, в своих целях. Ей важно одно: чтобы никто не предложил ей системную альтернативу. Которая начинается с выработки программной платформы, где есть ответ на главный вопрос – о взятии власти.  Кремль и все, кто рядом, прячут свою безыдейность за дымом тлеющих «духовых скреп», принимающих причудливые формы у носителей меркантильных ценностей.  Т.н. оппозиция прячет её за двумя словесными формулами. Первая – «социальная справедливость» (КПРФ), вторая – «без жуликов и воров» (несистемная). Обе столь же прекрасны, сколь и банальны. И при этом – сейчас совершенно пусты.  Сможет ли их кто-нибудь наполнить реальным содержанием в будущем? Скажем, то же изрядно потрепанное в боях гражданское общество, призывающее чуму на оба дома, и постепенно уходящее в эскапизм благотворительности и малых дел? С каждым годом, неделей и днем их позиции расходятся всё дальше, потому что никто не формулирует Идею, способную примирить скрепы и Pussy Riot, европейский выбор и попранное чувство достоинства, жажду стабильности и стремление к справедливости. Известный миф, столь любимый либералами, гласит: настоящие реформы всегда непопулярны. Думаю, его нам навязывают те, кто не умеет выдвинуть программу в интересах большинства и объединить вокруг неё общество.  Разве был непопулярен курс Рузвельта в США? Или реформы в Сингапуре и Южной Корее? Разве финское общество протестовало против успешной трансформации своей экономики после распада СССР? Или бразильское – против её рывка вперед в 2000х, когда страна обогнала Россию? Конечно, среди непопулярных реформ тоже есть успешные примеры. Но их, во-первых, меньше, а, во-вторых, уж точно нельзя установить однозначную зависимость между успешностью преобразований и их болезненностью. Не надо недооценивать граждан: шоковая терапия в Польше не сделала Бальцеровича антигероем, в отличие от Гайдара и Чубайса, бравировавших своей непопулярностью. Но! И это крайне важно: успех реформ невозможен без веры общества в перспективы преобразований. Он может быть построен и на высокой, и на низкой популярности: поддержку левого демократа Рузвельта, уважение к железной воле консерватора Тэтчер или страх перед кровавой диктатурой реакционера Пиночета объединяет одно – люди верят: и Рузвельт, и Тэтчер, и Пиночет имеют в виду именно то, что говорят публично. Они не врут. И в итоге добьются объявленных целей.  И я вижу, как утрата такой веры становится главной помехой развитию Украины после Майдана – большей, чем агрессия Россия и сопротивление истрепавшихся олигархов. Вижу и то, как отсутствие веры и власти, и оппозиции в России ведет к социальной стагнации, обессмысливанию деятельности и ощущению необходимости прихода тех, кто сформулирует такую идею, поставит такие цели и совершит такие действия, которые вдохнут в людей веру и мобилизуют, сняв сомнения в успехе перемен и их полезности. Так что не надо бравировать готовностью к «непопулярным» мерам. Надо решиться на популярные. Вера в осуществимость целей и безупречность методов – вот залог массовой поддержки, без которой наши действия никогда не станут успешными.

С 2014 года я не могу вернуться в Россию. С 2015го на родине против меня возбуждено липовое уголовное дело – чтобы я не мог приехать ни в Новосибирск, ни в Москву. И даже в Минск. Многие страны мне предложили стать их гражданами и остаться у них навсегда – Польша, Литва, США… Но я их всех искренне поблагодарил и отказался. В моем паспорте было написано «место рождёния – СССР», мои родственники жили почти во всех странах бывшего Союза, и я решил, что дальше них никуда не поеду. В итоге я решил поселиться в Киеве. Этот город меня всегда завораживал своим духом свободы. Не иллюзии свободы, которую нам в России раздали каждому по порции в 1991м году, но наглядно показали, чего она стоит в 1993м. Это так странно, когда тебе кажется, что можешь идти в любую сторону – хоть вправо, хоть влево, бежать со всех ног, как Алиса в Зазеркалье, голосовать, выступать, заниматься бизнесом, но чтобы хоть куда-то дойти, оказывается, нужна колея. Такая же узконаправленная, как пчелиная дорожка от ульев к цветку. И либо ты идешь этим Транссибом, пронзающим твою жизнь, как бесконечные сибирские пространства, либо тонешь в болотах, где олигархи уже добывают свою нефть. Тебе кажется, что ты можешь жить один, работать один, но на самом деле тебе нужно профессиональное сообщество. Которое ты, возможно, и не назовешь семьёй, но оно тебе даст ощущение семьи, где ты ценен по факту своего рождёния.  Иногда это ощущение даже компенсирует низкую зарплату; но обман мнимой свободы оно не вытеснит. Сколько бы ты себе не повторял, что свободен, ты останешься пленником обстоятельств и подчиненным тех, кто наверху. Будешь играть не по своим, а чужим правилам. Человеку мало просто дать свободу, нужно дать ему инструмент, который поможет ему это свободу реализовать. Это и есть суть государства – механизма, дающего возможности каждому человеку, опираясь на свои знания и способности, реализоваться самому и научить своих детей реализовывать себя. Нельзя давать всем людям одинаковую порцию свободы хотя бы потому, что среди них есть хищники, тут же жрущие слабых. А слабые не смогут им противостоять – они никогда не сталкивались с хищниками и не умеют защищаться.  Я не говорю, что хищник – это обязательно кто-то плохой. Олигархи, которых мы знаем, жулики и воры, что после распада Союза стали хищниками, могли ими не стать. И жить под личиной травоядных, не изменись социально-экономическая среда. Простой научный работник Березовский мог бы им остаться. Комсомолец Ходорковский пошёл работать на завод. Но свобода нарушила внутренний баланс, и они, зная, что с ней делать, выпустили из себя хищников и вытоптали всё вокруг. На вытоптанную территорию пришел Путин и сказал: «такой свободы нам не надо… мы её ограничим и всех направим узко-определенно туда, куда нам надо». Он снова закрепостил и слабых, и сильных, а тех сослуживцев, кто выпал из колеи, возвращать в неё не стал, поставив смотреть над дорогой. Да, он ограничил появление новых олигархов. Зато развел своих, как ос в дупле. Своих олигархов он не тронул, и в этом была его главная слабость – особые условия для своих. Своим Путин сказал: «ты будешь главным здесь, ты – здесь, а ты – здесь». С тех пор его верные сатрапы рулят страной. А мы так не хотим. Это – нечестно и несправедливо. Мы хотим, чтобы люди, принимающие решения, оказывались на своих позициях исключительно в силу личных качеств и достоинств. Мы хотим, чтобы работала система социального отбора и социальных лифтов. Такая система позволит каждому человеку найти своё место в обществе. Она не даст людям становится «сокращенными» и чувствовать себя брошенными. В такой системе, если кто-то захочет быть крестьянином и трудиться на земле – пусть. Кто-то захочет быть рабочим? Пусть трудится на заводе. И никто не замкнется в четырех стенах, не будет чувствовать себя униженным и пытаться выживать на низкоквалифицированной работе. Он встроится в цепочку, но не в ту, что ему предлагает Путин: «лети, куда мы направим, даже если там ничего для тебя нет». Ведь Путин и его бригада не находят для нас колею, не прокладывают ее, а лишь бессовестно манипулируют теми, кто сам не может её найти. 2. Я никого не обвиняю в том, что мы оказались в тупике. Получив свободу, а она в какой-то момент была у всех, мы сами не знали, куда идти.  Мы сами развалили страну. Или позволили её развалить. Нас никто не заставлял голосовать за Ельцина. Мы сами это сделали – не надо себя оправдывать. Это мы пришли на избирательные участки, поставили галочку собственноручно и опустили бюллетень в урну. Можете возразить – «ну, Ельцин же не выходил с программой развалить в страну, и мы в то время совершенно иначе относились к заявлениям политиков». Но ведь были люди, его противники, которые предупреждали, что так будет, выбери мы Ельцина, но мы им не поверили, мы Ельцину поверили. Хорошо, мы обманулись, но факт остается фактом – мы сами, своими голосами избрали его. Мы действовали сердцем, когда  политические решения всегда надо принимать головой. И мы из раза в раз повторяем одно и то же. Мы идем за яркими, а не за умными, за говорящими, а не за делающими, за интересными, а не за глубокими. А потом разочаровываемся и остаемся навечно гордо и обиженно сидеть на своем диване. Не доверяя никому, но так и не готовые разбираться в политике и политиках. Вся наша жизнь состоит из манипуляций. Мы сами делаем всё возможное, чтобы облегчить манипуляции собой. Мы слышим «КПРФ», и представляем себе борцов за СССР, или читаем «Единая Россия» - о, это про поклонников Путина. На самом же деле и там, и там сидят похожие друг на друга люди, решающие за своими партийными ширмами собственные вопросы. Их поведение предосудительно, но понятно; наша же интеллектуальная лень – удивительна и непростительна.  Это не новая технология. Что такое церковь, как не попытка упаковать сложные идеи в простые конструкции, заменить процесс мышления следованием обрядам? Бренды, продвигаемые рекламой через СМИ – мощнейший инструмент отказа от необходимости мыслить своей головой.  В XIX веке надо было прочесть книгу, в XX – статью в газете или прослушать радио и телепередачу, в XXI хватает 140 символов в твиттере или минутного ролика в YouTube. Долой смысл, да здравствует ярлычок «свой-чужой»! Голливуд, секты, Пепси-кола против Кока-колы, Рокфеллеры против Ротшильдов, демократы против республиканцев, Навальный против Путина, а тупоконечники против остроконечников… Кто за что и почему борется – не важно, цель – ничто, движение – всё! А отчетливо это понимающий народ, которого всё равно обманут нанайские мальчики, безмолвствует.  Самые продвинутые пытаются оградить себя от агрессии манипуляторов, выключая телевизор и переставая читать «чужие» СМИ. И что? Доля «своих» источников информации резко растет, и человек вообще теряет связь с реальностью. И превращается либо в прокремлевского, либо в оппозиционного зомби, не воспринимающего позиции оппонентов. Осуждать врагов и клеймить отступников всегда легче, чем добиваться сближения позиций и создавать позитивную программу действий. 3. Я знаю: признавать ошибки тяжело. Осуждение самого себя отнимает много сил. Человеку вообще свойственно искать легких путей. При этом забывать, что бесплатный сыр – только в мышеловке. Мы за обещаниями реформаторов иметь молочные реки, кисельные берега и колбасу для всех уже сходили, и подошли к финишу. Остановились и ужаснулись. Потому что, дойдя до конечной точки пути, начатого Ельциным, мы обнаружили… Да ничего мы не обнаружили! Пропасть, а в ней Путин «страну спасает». От пропасти, может, он и спас, но колбасу и кисель забрал себе. И просит остаться с нами на подольше, чтобы ещё и молоко допить, пока не скисло. Поэтому я предлагаю сейчас, в точке, где мы в данный момент находимся, тихо, спокойно и без посыпания головы пеплом признать свою ошибку и пойти в направлении, где мы – вы, я, все кто, хочет работать – проложим широкие трассы к успеху и процветанию. Каждый должен осознать свою личную, персональную, одиночную ответственность. Не Путин отвечает за Россию. За страну отвечает каждый из нас. Нельзя бояться последствий. Нельзя бояться системы. Надо использовать все её рычаги и слабости, чтобы отстаивать то, во что веришь. В детстве я получил важный урок. Мой другой дед, что по отцовской линии, был дипломатом. Его подход к жизни и работе сформировался в 1956м году в Венгрии. Начинающий сотрудник советского посольства (дед был железнодорожником, и по сталинскому призыву после войны попал в Высшую дипломатическую школу), он попал тогда в эпицентр начинавшегося восстания.  Оно стало результатом метаний Советского Союза, когда новое руководство в Москве решило отстранить от власти догматика Ракоши и заменить его лидером косыгинского типа Имре Надем, быстро набравшим популярность. А потом отыграло всё назад. Кремль вообще неуклюже вёл себя в Восточной Европе, считая её уже почти частью СССР, и полагаясь на грубую силу там, где нужно было проявлять гибкость. Это привело к проблемам в Югославии, Чехословакии, Польше, ГДР, а в конечном итоге – к распаду Варшавского договора и отказу от достижений, оплаченных кровью советских солдат во время Великой Отечественной войны.  Кстати, послом в Венгрии тогда был Юрий Андропов. Именно подавлению того восстания он обязан своей стремительной карьерой. Бок о бок с дедом работал третьим секретарем посольства некто Владимир Александрович Крючков. Он сделал из произошедшего свои выводы. Крючков последовал за Андроповым, стал последним председателем КГБ СССР, организовал собственное – неудачное – восстание в 1991м году, вошедшее в историю как августовский путч. Результатом стал окончательный распад Союза.  Тень советской политики в Восточной Европе витает над нашей страной до сих пор. Если кто забыл, Путина учили в другой восточноевропейской стране – ГДР. Страна была другая, а вот подходы те же. Такие же бунты, те же итоги. Закономерный крах и обнищание людей. Но Путин явно сделал иные выводы, чем мой дед, и пошёл на службу к Собчаку, а потом попробовал применить подходы Андропова, но уже в России. Венгерское восстание в 1956 году жестко подавили. 2652 мирных жителя погибло, 19226 ранено, 200 тысяч (2% населения!) покинуло страну. Убито 669 советских солдат. Мало кто это знает, но именно будапештские события привели к первому случаю бойкота Олимпийских игр. Деда перевели в Польшу, где только что подавили другое антисоветское восстание – в Познани. Он не стал диссидентом, какой бы высокоморальной эта позиция не была. Вместо этого он продолжить служить своей Родине, но решил, что не допустит повторения ничего подобного, где бы он ни работал, и передал эту убеждённость мне. 4. Я уже писал, что когда мне было четыре года, я поехал на лето в Польшу. шёл 1979й год. Дед с бабушкой жили в Щецине, на севере-западе страны, почти на границе с Германией. Дед работал генеральным консулом, а по сути дела был представителем СССР по неофициальным контактам с оппозицией, которая вскоре создаст «Солидарность» – профсоюз, объединивший недовольных жизнью рабочих. Их недовольство жизнью тогда превратилось в недовольство Союзом и коммунистами.  Мы жили в консульстве – старом здании из темного кирпича, бывшей даче генерала Канариса, знаменитого шефа гитлеровской разведки. Мрачноватая немецкая архитектура, вход в консульство через узкий проход между двумя высоченными завитыми плющом стенами – всё это создавало атмосферу небольшого осажденного тевтонского замка. Даже проходившие на площади перед нашим домом линейки одетых в форменные рубашки светло-зеленого цвета харцеров – польских пионеров – напоминали подготовку к штурму. Через забор нашего дома по ночам регулярно кидали дохлых кошек, а на заборе писали угрозы. А я, кроме поездок в советские воинские части к их командирам и друзьям деда летчику Копанёву и моряку Попеко, больше всего любил играть в «государственную границу»: строить на прилегающей к дому территории военные укрепления. Приехав на два месяца, я застрял в Щецине надолго и стал сыном полка для сотрудников консульства и советских военных, расквартированных в окрестностях. Из МИДа пришла директива – учитывая напряженные отношения между СССР и Польшей, не совершать действий, которые могут быть восприняты как подготовка к вторжению. Один из главных таких признаков в международных отношениях – эвакуация из страны членов семей дипломатов. Вот дед и возил меня всюду с собой, брал на все переговоры – целых два года я работал в дипмиссии ходячей иллюстрацией, что танки пока остаются на базах. Мне это многое дало. Днем, когда меня укладывали спать после обеда, дед приходил ко мне, и я, засыпая у него на плече, слышал его мысли. Как мне стало известно много позже, в это время он сделал шаг, похоронивший его карьеру и поссоривший деда со многими сослуживцами и даже некоторыми родственниками, испугавшимися за своё общественное положение. Это произошло после очередной встречи с ещё одним человеком, на чье мировоззрение сильно повлияло народное восстание. Речь идёт о генерале Войцехе Ярузельском, который стал министром обороны Польши после подавления Пражской весны 1968го, в ходе которого он командовал войсками Варшавского договора. 5. – Никогда никого не бойся, не плыви по течению, служи стране, верь в своё дело и поступай по совести, что бы не говорили люди, – сказал дед однажды, ероша мне волосы, когда я засыпал. В тот день он послал письмо Брежневу – напрямую, через голову министра иностранных дел Громыко. В нем он написал, что силовое решение в Польше невозможно, вторжение советских войск навредит, прежде всего, СССР, что войну с народом можно выиграть, но эта победа будет пирровой. Ответа не последовало. Вместо этого деда, как грубого нарушителя субординации, отозвали в Москву, но войска всё-таки оставили в казармах. Вместо советской интервенции Ярузельский ввел в Польше на несколько лет военное положение, а потом, когда ситуация изменилась, провёл свободные выборы, в которых сам не участвовал. Прошли годы. Усилия попавшего в опалу деда оценили обе стороны того конфликта, и лидеры «Солидарности», и члены Политбюро. Власть в Польше перешла мирным путем сначала к Леху Валенсе, а потом, через свободные и честные выборы, в руки бывшего министра коммунистического правительства ПНР Александра Квасьневского. А потом к следующему президенту, уже консерватору – и всё через нормальные выборы, без насилия и потрясений. Была, правда, попытка привлечь Войцеха Ярузельского к суду, но тот не нашел признаков совершенных генералом преступлений. Какой контраст с Россией… Я горд, что Польша смогла измениться в том числе и потому, что тогда, в 1980м, мой дед проявил ответственность, и ценой своей карьеры, возможно, помог остановить вторжение или раскручивавшуюся спираль гражданской войны, которая многим тогда казалась вполне возможной.  Я стараюсь поступать так же.

Мы что – в одночасье разучились работать? Нет. Просто смысл исчез. Для чего работать? Ради кого? Батрачить на чью-то очередную яхту или футбольную команду? Причем тот, кто собирается их покупать, знает, что её могут отобрать когда угодно, «прислав доктора», и уже подготовил паспорт для эмиграции. Мы потеряли главное качество нации – из бедности и нищеты прорываться к достижениям, которые никто не может повторить. Хоть блоху подковать, хоть в космос полететь. Пропал дух здорового соревнования, превратился в непрерывное злобствование в адрес других стран. Мы просто перестали быть – как сказал бы министр путинского правительства – конкурентоспособными.  Я сужу по хозяйствам в Новосибирской области, которые за меня голосуют, и которые хорошо знаю. Хорошо – значит, что я там часто бываю, разговариваю с колхозниками, пью с ними, стоя на сибирской земле, которую эти люди ещё пытаются обрабатывать. Несмотря на то, что делать это невыгодно. Солярка и электричество стоят столько, что… чем больше выращиваешь, тем больше убыток. Вдумайтесь…  Я понимаю: слова «у нас теперь сельским хозяйством заниматься невыгодно» за последние годы затаскали из одной говорящей телеголовы в другую до той степени, что от них остался только звук. Слышишь, но не осмысливаешь. А мужик, который хочет работать, по-прежнему пашет землю в больших и малых масштабах, бросает в неё семена, поливает, защищает от насекомых, надрывается, вкалывает в поте лица, то есть реально пот по лицу его течет, собирает урожай и – оказывается в убытке. Потому что пока он пахал, то потратил кучу денег на солярку и электричество.  Казалось бы, что тут сделаешь? Мы северная страна, большие расстояния, старые технологии – отсюда низкая производительность труда. Но почему-то  в СССР сельское хозяйство даже в условиях Сибири работало и успешно кормило огромное количество людей. При этом решалась не только экономическая задача, но и геополитическая – освоение и удержание земель к востоку от Урала. Сейчас агропромышленный комплекс работает нормально только в Украине, а ещё в Черноземье и на юге России. Там уже свои агроолигархи. Однако вся их прибыль рождается вне наших стран. Внутри они тратиться не хотят. Слишком опасно. И тем более не хотят поддерживать «неперспективные» деревни. С их потерянным для общества населением. 2. В 2005 году Государственная Дума проголосовала за соглашение с Китаем, по которому мы передали ему амурский Тарабаров остров и часть острова Большой Уссурийский. Как это часто бывает, «за» голосовала «Единая Россия», другие фракции были резко против. Китайцы великая нация. У них много достоинств. Но одного у них нет – чувства такта. Получив в 2008м году спорные территории, они тут же продемонстрировали, как эти земли могут работать самым унизительным образом для российского руководства, только что сделавшего в их адрес столь щедрый жест. Напротив Хабаровска, если перейти реку Уссури, как раз за спорными островами, была небольшой поселок (по китайским меркам деревня) Фуюань, где жило около 20 тысяч человек.  Как только земля отошла китайцам, деревня стала столицей приграничного уезда, и было решено сделать там центр торговли с русскими. В 2009м там жило уже 72 тысячи человек, на момент написания этой книги – около 200, а в ближайшие годы планируется довести их число до двух с половиной миллионов (для сравнения – население Хабаровска 600 тысяч, и китайцы превзойдут его за несколько лет). В Фуюань уже построили железную дорогу и скоростную автомагистраль. В центре города высятся небоскребы. Как известно, узкое шоссе до Хабаровска от Читы толком не построено до сих пор, несмотря на множество победных реляций первых лиц страны. И желтые «Лады» там видели лишь однажды, правда – в трех экземплярах и с президентом за рулем. Фуюань – наглядная иллюстрация, как могут работать сибирские и дальневосточные земли, если правительство заинтересовано в их развитии. Отличное место для экскурсии высших чиновников. Иных можно там и оставить – на перевоспитание. Возвращаясь на родную землю, надо понять, почему у нас перестали работать прежние экономические механизмы. Не только при Союзе, но и в Российской Империи же развитие было; есть оно сейчас и в Китае. Значит, дело всё-таки не безнадежное, как считают наши либеральные чиновники, разглагольствующие об «изменившемся мире»? Ключ к решению проблем российской провинции, села, да и всей экономики – цены на энергоносители. Основа всех цен в России – цена на нефть. Раз мы северная страна, то у нас выше траты на отопление. Раз мы большая страна, то выше затраты на транспорт. Раз у нас долго не занимались модернизацией – куча энергии тратится впустую – в прямом смысле идёт на ветер из каждой щели в незалатанных крышах, текущих трубах и выбитых окнах. Чтобы произвести на рубль продукции, мы тратим энергии в два с половиной раза больше, чем на Западе, и на четверть больше, чем в недавно отсталом Китае. Значит, надо экономить, чинить крыши и трубы. На это нужны деньги – те, что мы платим из своего кармана компаниям, качающим нефть и вырабатывающим из неё электричество. Где их взять? 3. Когда я работал в ЮКОСе, мы боролись за снижение себестоимости добычи нефти. Нынешние государственные нефтяные генералы с большими звездами на погонах заинтересованы в максимальном росте цен, чтобы беспрепятственно воровать. В противоположность им Ходорковский был исполнен даже не столько финансового, сколько чисто спортивного азарта: на сколько удастся снизить стоимость добычи, если применять новые технологии? Нормальным результатом для добывающих управлений в ЮКОСе считалась цифра 200 рублей за тонну, хотя местные начальники конкурировали друг с другом за цифры 170-180 рублей за тонну – лучшим платили огромные премии к зарплате. В одной тонне сибирской нефти – примерно 7,4 барреля. То есть в 2002 году реальная стоимость одного барреля в Западной Сибири, где добывают большую часть российской нефти, была около 27 рублей – меньше одного доллара. Удвоим эту величину с учетом затрат на разведку и обустройство месторождёния – получим два доллара. Удвоим ещё раз с учетом роста цен на комплектующие и расходные материалы за последующие годы – получим четыре доллара. Как ни крути – не выйдем и за 10 долларов себестоимости нефти в России. Продают её в лучшие времена по 100 долларов и выше – в 10 раз больше. В худшие – по 30. В три раза дороже. Где разница?  Большая часть разницы идёт в федеральный бюджет. Но из первых решений Путина, ставшего во главе страны в 2000м году – замена рентного принципа налогообложения сырьевых компаний, т.е. взимания средств пропорционально получаемой прибыли, на специальный налог на добычу полезных ископаемых (НДПИ), т.е. отбираются фиксированные средства пропорционально объему произведенной нефти. Что это означает на практике? В 2012 году минимальная ставка НДПИ составила около 60 долларов за баррель. ещё около 10 долларов брала Транснефть за пользование трубой. Значит невозможно было продать нефть внутри страны дешевле, чем 80 долларов – при себестоимости, напомню, меньше 10. Вы спросите: ну и что? Так им, жирным котам, и надо, пусть платят! И будете правы. С маленькой поправкой. Нефтяные компании как оставляли себе около 10 долларов прибыли на баррель, так и оставляют. «Дополнительные» доллары платят не они, а мы с вами, когда вносим деньги за электричество и тепло, пользуемся общественным транспортом или заправляем машину. А учитывая всё вышесказанное про северную страну и большие расстояния – нам нужно больше электроэнергии, тепла и горючего, чем любой стране мира. И даже если нас заставят раскошелиться на новые энергосберегающие технологии, мы лишь сократим разрыв с какой-нибудь Италией или Францией, но всё равно останемся в проигрышной позиции. 4. Так что делать? Ненавижу фразу «а очень просто». Но тут скажу именно так: а очень просто! Надо покупать продукцию нефтяных компаний по себестоимости плюс прибыль в нынешнем объеме, и не накручивать на это дополнительных налогов. Их всё равно заплатят предприятия, производящие продукцию и продающую её нам и друг другу, но только сперва создадут рабочие места. Это значит, что цена на электричество, тепло, транспорт и топливо упадет примерно в 8 раз. А нефтяные компании? И они обижены не будут – а станут получать столько же, сколько и сейчас, причем с меньшей головной болью. Но наши либеральные экономисты в правительстве считают, что внешние цены должны совпадать с внутренними. Что источник конкурентоспособной экономики – сильные особи, способные затаптывать слабых. Нам устраивают джунгли, которые называют «конкурентоспособной экономикой», «естественным отбором». И понимая всю непопулярность этой концепции, прикрываются «правилами ВТО». Извините… но в этом ничего естественного нет.  Естественно продавать за рубеж нефть по максимально дорогой цене; а почему мы должны друг с друга три шкуры драть на потеху окружающим нас странам – абсолютно непонятно. Дешевое сырье компенсирует наши расстояния и климат, так надо пользоваться этим, а не называть «проклятием». В Беларуси, например, Лукашенко спасал свою промышленность именно таким образом – выбивая из Москвы скидки на энергоносители, за счет чего работала вся экономика. Новые «энергоэффективные» технологии не могут быть целью развития. Наша цель: хорошая жизнь для максимального числа людей. Если для этого нужны технологии – внедряем, если это возможно без технологий, то зачем тратить деньги? Тем более, если ценой внедрения технологий является комфортная жизнь каждого десятого, и прозябание «неэффективных» девяти из десяти. Это получается, как в старом бородатом анекдоте про водное поло: «пока ты забивал, Вася утонул». В условиях мировых цен на энергоносители в процессе отбора отечественный производитель по любому проиграет. Что бы он ни сделал – закопался, надорвался – ему не повлиять на цену солярки и электричества. Чтобы на неё влиять, ему надо стать, по крайней мере, премьер-министром, и тогда его хозяйство получит шанс стать конкурентоспособным.  И что делает наш соотечественник, который мог бы работать и производить? Тот, кто пообразованней – уезжает; а кто университетов не кончал, тот животом понимает свою судьбу, и пьет горькую. Тем, кто вовремя не уехал в большой город, остается только водка, и та дорожает непомерно – всё по той же самой нефтяной причине. Потому что никак без бутылки не выжить там, где, с благословения либеральных экономистов, бегают дикие хищники и утрамбовывают тонными конечностями обломки, оставшиеся после СССР. Но когда хищники уходят, мужик бросает пить и просыпается. В Сибири видел непьющие села. Ждущие, когда власти прекратят борьбу со своим народом. И когда мы этого добьемся, то – вот увидите – ещё будем друг другом гордиться.

«Таково уж свойство жизни нашей: анонимность – идеал её организации... Но давно известно: чем острее и неумолимее сформулирован тезис, тем настойчивее требует он антитезиса.  Мы одобряем и чтим идею, лежащую в основе анонимности наших властей и нашей собственной жизни. Но, глядя на предысторию, мы не можем не видеть, что каждая её фаза, каждая разработка, каждое новшество, каждый существенный сдвиг, считать ли его прогрессивным или консервативным, неукоснительно являют нам хоть и не своего единственного и настоящего автора, но зато самый четкий свой облик как раз в лице того, кто ввел это новшество, став орудием усовершенствования и трансформации… Для нас герой и достоин особого интереса лишь тот, кто благодаря природе и воспитанию дошел до почти полного растворения своей личности в общих задачах, не утратив, однако, того сильного, свежего обаяния, в котором и состоят ценность и аромат индивидуума. И если между человеком и структурой возникают конфликты, то именно эти конфликты и служат нам пробным камнем, показывающим величину личности. Не одобряя мятежника, которого желания и страсти доводят до разрыва с порядком, мы чтим память жертв – фигур воистину трагических. Когда дело идёт о героях, об этих действительно образцовых людях, интерес к индивидууму, к имени, к внешнему облику и жесту кажется нам дозволенным и естественным, ибо и в самой совершенной иерархии, в самой безупречной организации мы видим вовсе не механизм, составленный из мертвых и в отдельности безразличных частей, а живое тело, образуемое частями и живущее органами, каждый из которых, обладая своей самобытностью и своей свободой, участвует в чуде жизни». Это сказал Герман Гессе. Я специально привел столь длинную цитату, чтобы показать: конфликт между порядком и свободой, самовыражением личности и готовностью действовать в команде – обман, которым иные политики решают свои задачи. 2. Часто приходится слышать: «при Сталине был порядок». Обычно это произносят с тоской в голосе. И это чистая правда – порядок был. Всегда можно, конечно, найти миллион проблем, но в целом система работала и выполняла поставленные задачи. Любые решения, в том числе и самые бесчеловечные – четко и в срок. Героизм исполнителей был органично вписан в институты власти и не мешал их работе, а, напротив – дополнял их. Всего несколько цифр. Главное управление лагерей НКВД СССР, сокращенно ГУЛАГ, в 1937 году насчитывало в штате всего лишь 527 человек. Такого аппарата хватало для организации жизни и труда около 2 миллионов заключенных. Конечно, рабский труд всегда менее эффективен, чем труд свободный. Но цифры говорят: эта разница в СССР была не столь велика. Выработка на одного человека в лагерях составляла 23 рубля при 44 в среднем по стране. В 2012 году Россией управляло уже около 6 миллионов чиновников. И в 2020м их меньше не стало. Их эффективность мы видим… Экономические либералы во главе с Путиным всё повторяют: «стране нужны работающие институты». В переводе с чиновничьего на русский это значит: надо, чтобы работала система. Система судов, исполнительной власти, парламент. Каждый винтик должен знать своё место, и не иметь возможности вкрутиться в соседнее гнездо. Наша власть – это как машина «Жигули», куда детали кувалдой забивают, потому что сами они на своё место входить отказываются. Меж тем, мир уже выстроил немало эффективных институтов – жизненных правил – и поощряет тех, кто их использует для изменения мира в порядке частной инициативы. Отождествление либералов с институционалистами, а государственников с дирижистами уже не работает. 3. Что такое инновационное предприятие? Что такое любой современный предприниматель? Это те, кто использует новую идею и технологию для преобразования общества совершенно новым способом, о котором ни один институт не знает, и в его правилах и инструкциях об этом ничего не написано. И главная задача государства – внедрение нескольких простых и ясных правил, исходящих из здравого смысла, для тех, кто хочет работать в стабильной среде. И помощь тем, кто хочет в рамках закона создавать новое, экспериментировать, творить. Минимум чиновников, максимум предпринимателей. А служащих стимулировать проявлять инициативу, модернизировать систему. Вместо этого в России неработающих чиновников почти не увольняют. Современные правители пытаются приставить к ним надзирателя в погонах. И – надзирателя за надзирателем. А выше – ещё одного. И каждому кушать надо! Знакомый губернатор, редкий человек во власти, в целом не коррумпированный, как-то сказал: «что толку искоренять воровство в области, если в ней действует вооруженная организованная преступная группировка, блокирующая любые мои действия – полиция…» Сталинская система имела важное преимущество: принцип личной ответственности. Причем неограниченной – неисполнение приказа каралось не только тюрьмой, но и высшей мерой наказания. А недостатка в чиновниках на Руси никогда не было. Отсюда принцип «незаменимых у нас нет» (кстати, Сталину его ошибочно приписывают, его придумал американский президент Вудро Вильсон в 1912 году, а в СССР его переняли и творчески развили). Всегда найдется кто-то, готовый сменить не оправдавшего высокое доверие. Никакие «институты» власти не будут работать, пока не будет личной ответственности. Причем реализация этого принципа дает возможность резко, на порядок, снизить численность исполнителей. Сталин умел делегировать ответственность – «у каждой проблемы есть фамилия, имя и отчество». Современные либералы, не видящие за экономикой человеческую личность, списывают это на присущую ему паранойю. Я же думаю, не случайно именно в те годы механистический и рутинный труд рабочего стал персонифицированным. Появились стахановцы, социалистические соревнования, доски почета, рабочие династии – цель всего этого была в устранении анонимности труда, создании социальных лифтов для перспективных лидеров. А также наделение их персонально атрибутами власти и полномочиями. Любой чиновник по своей природе избегает ответственности, пытается уйти из света в тень, «не отсвечивать» – как вампир, сосущий кровь экономики. Современный чиновник чувствует свою неуязвимость, сталинский – пытался выжить. Жесткие и четко описанные процедуры, полная прозрачность, персональная ответственность и щедрое поощрение инициативы – вот принципы управления, которые нужно реализовать в России. 4. Была в Думе депутатша К. от одного северного региона. Родилась она аккурат в 1937 году, что особенно символично, учитывая, что её регион – столица ГУЛАГа, воспетая в народных песнях. Представляла она фракцию «Единая Россия», хотя вступать в партию категорически отказывалась. И вот мы говорим о ней с моим другом А. из КПРФ, которому не повезло конкурировать с ней на последних выборах. Он жалуется: – Ну как с ней бороться? Она же реально душевная женщина, внимательная к избирателям, да и возраст – сам понимаешь… Идем с ней на дебаты – так она кроет «Единую Россию» так, что куда уж мне за ней. Она всю жизнь с зэками, а я и слова-то такие, как она говорит, не всегда знаю! – Так ты её всегда можешь прижать – она же голосует за все инициативы власти, – говорю я банальную, но от этого не менее актуальную мысль. – Она же ругает то, что сама подписывает! – Беда в том, что бабушка этого и не скрывает… - грустно отвечает А. – И как же она это объясняет? – удивляюсь я. – Тем более, в вашем регионе за базар-то отвечать надо, вилять «не по понятиям»? – К «понятиям» она как раз и обращается. Говорит: «мы все понимаем, какая власть плохая. Но вы же знаете, что плохая власть лучше, чем никакая». И все кивают. Представляешь? Вся аудитория ее. А я стою как бунтарь-недоучка! Думаю, в этом – секрет живучести в России всякой нечисти. её боятся прогнать – а как тогда порядок поддерживать? И лезут отовсюду эти «бабушки», что – из лучших побуждений! – помогают ей обделывать её делишки. Лишь бы чего не случилось…  Мы не должны бояться перемен. Но показать боязливым бабушкам конкретных людей, способных действовать. С фамилиями, именами и отчествами. Не надо разбираться, кто из чиновников хорош, а кто плох. Не надо менять плохой порядок. Надо предложить свой. И мы его предложим.

Я по-настоящему сочувствую пожилым курьерам. Не выношу вида здоровых, ещё не старых мужиков с большими руками, которыми надо хватать что-то тяжелое, ворочать, делать. С большими ногами в скукоженных от монотонной ходьбы по холодному городу ботинках. С вытянутым лицом, одного взгляда на которое достаточно, чтобы прочесть, как невыносимо ему этим заниматься. Не знаю, как вы, а когда ко мне приходят такие пожилые курьеры, я за их вытянутыми масками безнадежности вижу, кем эти люди могли бы стать, справься они со внезапно обрушившейся на них свободой. Вернее, кем бы они могли продолжать быть – рабочими заводов, которые вставали в положенное время, шли на остановку, садились в тот же автобус, ехали с теми же людьми по той же дороге к положенному времени к всё той же проходной и входили в неё стройными рядами бок о бок со знакомыми. Или –сотрудниками одного из бесконечно-вытянутых скучно-панельных советских НИИ-НИЧАВО, с такими же автобусом-дорогой-проходной. Пролетариями. Однообразие, скучная колея. Но помечу: в Союзе такой труд хотя бы был кому-то нужен. Производство и обороноспособность страны – великая штука, она дает смысл жизни. Смысл жизни – труд во имя величия страны – отняла перестройка, предложив взамен свободу. Свобода, однако, закончилась очень быстро, вместе с вылетевшими в трубу старыми советскими рублями. И все вернулось в ту же колею, только она уже никому была уже не нужна. Про такую когда-то пел Высоцкий, вырывавшийся из неё всю жизнь, и тем близкий миллионам советских людей. Когда ты в колее и ходишь стройными рядами, у тебя есть локоть справа и локоть слева. Ты не барахтаешься в болоте. Не загнан в квартирку на окраине, где живешь с семьёй не из солидарности, а от безысходности. И выходишь из неё несколько раз в неделю в заскорузлых туфлях к заказчику – один. Получаешь конверт и едешь к адресату – один, а те, кто рядом справа и слева в транспорте, не подставят тебе плечо, потому что точно так же выживают в этом грязевом неструктурированном пространстве, образовавшемся там, где когда-то было производство. И ты не можешь выбраться из этого болота, в которое после развала Союза превратилась «свобода». Можно стало не идти одним путем со всеми. Идти, куда хочешь. Но куда? Человека сократили, выбросили, уволили, и он спрашивает: «куда идти?» Ему отвечают – «Куда хочешь. И делай, что хочешь. Что сделаешь, то у тебя и будет». Человек говорит: «Но вы хоть подскажите…». А те: «Так мы не знаем. Что хочешь, то и делай. Ты свободен!». Множество людей не знает, что делать со своей свободой. И не имеет идей на этот счет. Они привыкли ходить в колее. Ведь люди – они разные: есть сильные, есть слабые. Если б были одинаковы, то можно б было говорить про равные условия, а так у каждого – свой горизонт. И в 1991м им всем дали реальную свободу. Те, которых мы знаем теперь, как олигархов – сильные. Они сумели, используя свободу, выгрызть себе блага, надкусив все, до чего дотянулись их хищные клыки. А остальные в это время озирались и думали: куда пойти, что сделать? Свободу дали всем поровну, я не согласен, когда говорят – что кому-то больше, а кому-то меньше. Был момент, когда она была у всех. Это сейчас не так – от неё добровольно отказались те, кто понял, что не справится. Что лучше, удобней и безопасней ходить туда, куда покажут. Поэтому народ поддержал Путина, ограничившего его свободу, но начавшего платить хотя бы небольшие, но стабильные зарплаты и пенсии. 2. Это что же – добрый Путин спас нас от разрушительной стихии приватизированной олигархами свободы? Ничего подобного. Когда Путин стал президентом, где себя нашли люди, выброшенные из привычной жизни? Все стабильно сидят в тех же четырех стенах, занятые индивидуальным низкоквалифицированным трудом. У Путина все также стабильно, он опять стал президентом. Потом – опять. Потом обнулил эти сроки и выцыганил возможность быть президентом без конца. А где увидели себя эти люди? Всё там же, где прежде. Всё с теми же перспективами в жизни. Никакими. Дети «сокращенных людей» могли бы работать на производстве, но производства нет. Одно было утрачено с развалом СССР, другое с приходом новых технологий постепенно сокращало рабочие места. А требования к квалификации рабочего росли. Менялся характер труда. В России больше всего программистов. Но они уже давно не белые воротнички, научная интеллигенция. Программист сейчас – тоже рабочая специальность. Он может сидеть дома, решая задачу удаленно, а может ходить на работу – отчитываться. Но личное пространство такого горожанина, как и пространство курьера, резко очерчено и узко, как стеклянная банка, в которой он, залитый своим одиночеством, толчется рядом с ближайшими родичами – семьёй. Иногда они бьются друг о друга стеклянными боками и дребезжат. Раздражают друг друга, оставляют вмятины друг на друге. Трудно представить иные последствия жизни членов семьи на двухкомнатной территории, отец которой – «сокращенный», выпал из колеи, не справился со свободой, осел дома и смотрит на мир сквозь прозрачные, но ощутимые границы своего личного пространства. Я говорю «сокращенный», превращая это слово в образ. Человека не только сократили с производства, но и сократили годы его жизни, что-то вынули из него, что-то отняли. Это же невозможно осознать: продолжительность жизни русских мужиков упала ниже 60 лет, разрыв с женщинами составил более пятнадцати! Это не объяснить медициной – потерю смысла жизни, который у женщин остается, что бы ни вытворяли власти, в их детях и внуках. А человек «сокращенный» позволил выжрать у себя из груди нечто невосполнимое. Начиная с 1990х телевидение вечно говорит, что русские никогда не были так свободны, как сейчас. Это правда. Мы стали свободны от обязательств друг перед другом, а общество – от обязательств перед нами. Ведь свобода – это же не право дать соседу в глаз. Или бросить всё в любой момент и пойти на рыбалку. Свобода – это возможность жить так, как ты хочешь. Покупать продукты, которые нравятся, не считая каждую копейку. Жить в доме, который удобен и где не текут трубы. Делать любимое дело. Иметь столько детей, сколько хочешь. Планировать жизнь на годы вперед и чувствовать защищенность себя и близких. Что из этого у нас есть? Очень немного. Так свободны ли мы? То, что нам подсовывают под видом свободы, на самом деле – отчуждение человека от его естественного права. Когда-то планета была общей, человек не сталкивался с людьми чужого племени, и с практической точки зрения мог считать себя властелином мира. Затем его последовательно ограничивали – сперва в пространстве: туда не ходи, соседи не будут рады, по башке дадут, совсем больной будешь. Потом – в праве пользоваться уже ограниченной территорией – землей: этот надел твой, а тот, тот и тот – маркиза Карабаса. Потом ограничили право распоряжаться временем: хочешь кушать, ходи на работу от звонка до звонка. Потом – отняли право на свободу мысли. Тут преуспели тоталитарные режимы XX века, хотя началось это ещё до их появления – вспомнить хоть средневековую инквизицию. Современная финансовая система под флагом свободы предпринимательства через потребительские и ипотечные кредиты ограничивает право личной собственности на жилье и потребительские товары. Ювенальная юстиция «освобождает» детей от родителей и шире – от семьи. Если вдуматься – движение за однополые браки тоже попытка сделать человека независимым от его тела и биологического пола. У нас в стране давно всё добровольно. Рабства нет. Хочешь – работай, хочешь – нет. Все свободные люди – как говорит телевизор. Действительно, простой человек, нанимаясь ли на работу, или мелкий предприниматель, подписывая договор с крупной компанией, делает это абсолютно добровольно. На бумаге они даже равноправны. Вот только не подпиши – и отправишься голодать. Вряд ли это можно назвать свободой. Свобода в либеральном смысле – это прежде всего свобода предпринимательства, свобода делать всё, что можно, и её граница – только свобода другого человека. Либеральная свобода закончилась с началом правления Путина. А подлинная свобода даже и не начиналась. 3. Моя свобода – другая. Моя свобода – свобода творить, свобода создавать, свобода жить достойно. Если я не могу стать свободным экономически, то не могу быть свободным и как личность, и как гражданин: мои политические права – иллюзия. Я часто слышу это от коллег по оппозиции: прогоним Путина, Лукашенко, Ким Чен Ына, далее по списку, сделаем свободные выборы – заживем! Мне хорошо понятна эта логика – на самых-пресамых честных и прозрачных выборах, преимущество получит не самый умный или самый полезный для общества, а тот, кого любят спонсоры и с лучшими связями в СМИ. Поэтому теоретическая свобода всех на практике будет ограничена свободой узкого круга представителей элит. Которые, разумеется, будут действовать в своих интересах, а не в интересах общества. Права человека в современном обществе начинаются не с права избирать и быть избранным, а с права трудиться и получать достойное вознаграждение за свой труд. Человек свободен, если он свободен в своем труде. Неважно, бизнес это или труд рабочего. Гражданин свободный в труде будет свободным и в политике – добьётся этого сам. Несвободный в труде будет всегда подвержен манипуляциям начальства. Сколько не складывай ничтожных, они не станут величиной. Их тысячи мышей не сложить слона. Но сотня мышей может загрызть кошку, если будет действовать сообща. Новому классу нужна не свобода говорить, а свобода делать. Новому классу нужно не формальное равенство, а реально равные возможности. Новому классу нужна свобода. Свобода – это общество равных возможностей.

Я отношусь к вопросу о насилии в политической борьбе взвешенно. Всегда, когда можно его избежать, делаю для этого всё возможное. Но и не боюсь ситуаций, когда понимаю, что пришло время двинуть собой за свои взгляды. И уж точно я могу отступить, если не вижу пути к победе, но никогда не отступлю лишь потому, что вижу неизбежность насильственных столкновений или вероятность репрессий. Думаю, что это – самая честная и конструктивная позиция. В июле 2006 года проходит ежегодный саммит G8 – «Большой восьмерки». На сей раз его принимает Россия в Санкт-Петербурге. Обычно во всех странах мировое анти- и альтерглобалисткое движения используют эти встречи, чтоб донести свои взгляды до широкой публики. Проводят митинги и манифестации, связанные с темами саммитов. В иных странах их сурово разгоняют, в других – изображают диалог с протестующими. *** Антиглобали́зм — общественное и политическое движение, направленное против определённых аспектов процесса глобализации в её современной форме, в частности против доминирования глобальных транснациональных корпораций и торгово-правительственных организаций, таких как Всемирная торговая организация (ВТО). Более точное название программных целей и идеологии движения, называемого антиглобализмом — альтермондиализм. Годом рождёния альтермондиализма считают 1999 год, когда произошли первые мощные и скоординированные выступления противников мирового финансового порядка в Сиэтле, во время саммита ВТО. Антиглобалисты регулярно проводят в разных странах мира социальные форумы, различные акции протеста, обычно приуроченные к конференциям ВТО и саммитам G7/G8. Окончательно движение оформилось с началом проведения собственных оппозиционных съездов, первым из которых был Социальный форум 2001 года в бразильском Порту-Алегри. С тех пор Всемирный социальный форум – альтернатива ежегодному Всемирному экономическому форуму в швейцарском Давосе. Антиглобализм иногда путают с альтерглобализмом, то есть альтернативой неолиберальной глобализации. Несмотря на коренные различия в стратегических целях (антиглобалисты стоят на изоляционистских и консервативных позициях, альтерглобалисты – на классической левой платформе, подразумевающей стирание национальных границ), обычно альтерглобализм считают частью антиглобалисткого движения.*** В 2006м у меня был замысел использовать саммит восьмерки для формирования альтернативного КПРФ левого субъекта, известного стране. Мы создали бренд «Левый фронт». Но он был мало заметен. И, как радикальная молодежная организация, имел мало шансов на известность. Антиглобалисты для массового уха, особенно для журналистов, были куда более модными и интересными людьми, чем какие-то доморощенные леваки. То, что мы – и так часть этого движения, никого не волновало. Народу был нужен модный лейбл; и грядущий саммит мог его на нас проставить. В каждой стране, куда съезжались протестующие со всего мира, были общественные организации, не партийные, но способные разместить гостей, а также организовать коммуникацию с властями и другими политическими группами. В России очевидными платформами для этого были три левых аналитических центра: «Альтернатива» Александра Бузгалина , Институт «Коллективное Действие» Карин Клеман , и Институт проблем глобализации, когда-то основанный Михаилом Делягиным, но которым тогда управляли мы с Борисом Кагарлицким*. На их основе и был создан оргкомитет массовых антиглобалистких выступлений, они же Российский социальный форум, они же контрсаммит G8. Перед нами встал вопрос: как провести нашу акцию, но не превратить её в обычный митинг под дубинками ОМОНа? Ответ на него был прост: никак. И тогда я решил написать письмо Путину. Давайте, пишу, сделаем всё прилично – устроим диалог вместо мордобоя... Передаю его через создателя Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) Сергея Караганова, с которым я в приятельских отношениях, Сергею Приходько – помощнику президента, курирующему международные вопросы и отвечающему за саммит. Письмо доходит. И ответ – положительный. Кремль дает указания Приходько и губернатору Санкт-Петербурга Валентине Матвиенко. Согласно установленной во время других саммитов G8 практике, мы делим город на красную и зеленую зоны. К северу от Невы всё наше, к югу – их. И никаких избиений и задержаний. Такие властью даются заверения и обещания. Впрочем, они их всё равно нарушают. Но позже. А пока для контрсаммита выделяют стадион имени Кирова (сейчас его уже нет) на Крестовском острове. У нас полная свобода рук. Кто-то мрачно шутит про идейных наследников Пиночета. Но оргкомитет соглашается: «Стадион, так стадион», – говорим мы, на тринадцать лет раньше Владимира Зеленского. Параллельно что-то готовят либералы. В обстановке повышенной секретности, но под телекамеры западных СМИ, я встречаюсь с Гарри Каспаровым. Выясняется, что группа правых решила встретиться в ходе саммита с Бушем. Им не нравится, что мы достигли соглашения с властями и проводим массовый сбор антиглобалистов всего мира в Питере. Но мы хотим довести наше дело до конца. Мой план – привести делегацию антиглобалистов к Путину – чтобы под камеры центрального телевидения изложить программу движения, основанную на законе Тобина*** Джеймс То́бин (англ. James Tobin; 5 марта 1918 — 11 марта 2002) — американский экономист, лауреат премии по экономике памяти Альфреда Нобеля (1981). Идея налога Тобина была изложена в его выступлении на конференции Восточной экономической ассоциации 1978 года, и опубликована в статье «Предложение по валютной реформе». Его предложение состояло во введении единообразного международного налога на спот-операции на валютном рынке. Налог Тобина должен был ограничить трансграничную миграцию краткосрочного капитала, вызывающую быстрый отток капитала из развивающихся стран. Первоначально Тобин полагал, что ставка налога может составлять около 1%, однако впоследствии её понизил до 0,1–0,25%. Налогообложение валютных операций должно было, по мысли Тобина, дать два результата: стабилизировать колебания валютных курсов, возникающие из-за краткосрочных спекуляций, и сделать налоговые поступления новым источником дохода для финансирования экономического развития. Альтернативой налогообложению валютных операций является банковский сбор. В частности, он был введен в Германии в 2007 году в связи с финансовым кризисом, и с 2010 года оплачивается поставщиками финансовых услуг и кредитными организациями. Сбор предназначен для покрытия расходов, связанных с системным риском кредитных и торговых операций в финансовом секторе. Особенность налога Тобина в том, что это косвенный налог на валовый оборот. Его нужно уплачивать дважды: когда инвестор приобретает иностранную валюту и когда её продает. Если предположить, что налог будет равен 0,1%, а процентная ставка на внутреннем рынке достигает 5%, то для выравнивания условий на финансовых рынках доходность вложений в иностранные активы должна составлять не менее 5,2%. Если инвестор ежемесячно повторяет вложения, то эквивалентная доходность по иностранным активам должна быть уже не менее 7,4%. Таким образом, небольшой по величине налог Тобина способен серьезно препятствовать краткосрочному движению капитала. Под давлением антиглобалистского движения закон Тобина был поддержан ООН в качестве всеобщей мировой инициативы. Ряд стран, как Франция и Бельгия, выступили в его поддержку, однако главные бенефициары существующего порядка вещей, как Великобритания, выступили категорически против.*** Так мы бы изложили конструктивную и конкретную программу перемен, которую не давали сделать левой оппозиции. Причем согласовано: мы идем в майках с девизом «FUCK PUTIN!», чтоб избежать обвинений в «лояльности». Путин, в свою очередь, мог бы похвастаться перед западными коллегами своей «открытостью» и «демократичностью». Поэтому нам разрешают отхипповать по полной программе. И вот пять человек, включая меня, Карин Клеман, Александра Бузгалина, Бориса Кравченко от профсоюзов и бывшего нацбола Дмитрия Жвания из ДСПА (Движения сопротивления имени Петра Алексеева, это его идея – футболки FUCK PUTIN!), готовятся идти к мировым лидерам. Но в это вмешиваются силовики, которые на полном серьезе видят во мне агента британской разведки. И нас «вяжут». Утром, в день разрешенной акции против G8. Встречи нет. И институционализации движения тоже нет. Это – очередной пример провала сценария «ненасильственного», «конструктивного» сопротивления. Ясно: даже в благоприятных условиях и при любых договоренностях, его успех не гарантирован. Не говоря уж о ситуациях активного противостояния. 10. Есть и третий сценарий борьбы – тактика «малых дел», противопоставление «чистых» общественных инициатив «грязной» политике. Многие активисты, разочаровавшись в политике, идут заниматься волонтерскими, градостроительными, экологическими, благотворительными и т.п. делами. Подводя под это высокоморальное обоснование: кому персонально помог хоть один политик? А тут каждый активист может указать на десятки, а то и сотни людей, чью жизнь он реально улучшил. Во эпоху народников XIX века (да и в наше время), это предмет бурных споров и длинных дискуссий. И впрямь, может быть, не надо настаивать на смене строя? А постепенно, через образование, устройство школ и библиотек для крестьянских детей и взрослых, столовых для бедных, – совершенствовать мир? И это его обновит и изменит путем малых дел? Мы регулярно обсуждаем это с мамой. Она в команде Романа Абрамовича вытаскивала Чукотку из дыры, куда её загнали в 1990х. Причем успешно: резкий рост уровня жизни местных жителей виден невооруженным взглядом. Анадырь из города трущоб превращен во современное северное поселение. Абрамовича народ воспринимает как бога, сошедшего из Боинга-767, чтобы спасти чукчей от гибели. Ему есть чем гордиться: особенно когда он везет всех жителей Чукотки в Анапу. Или дарит каждому ребенку велосипед… Мама говорит: «если бы все так работали, мы бы жили в другой стране». Но есть проблема: законы экономики никто не отменял. Чтобы потратить сотни миллионов на чукчей, их нужно где-то взять. Если «Сибнефть» добывает нефть на Ямале, перерабатывает в Омске, а налоги платит на Чукотке, значит не только Роман Аркадьевич делится прибылями, но и жители ЯНАО и Омской области отдают свои деньги чукчам. Не давая, естественно, на это своего согласия. В малых масштабах – то же самое. Чтобы уважаемый коллега Максим Кац мог строить аполитичные велосипедные дорожки, он должен сперва обеспечить своё существование. Он это делает путем игры в покер (что не обогащает окружающих, но их не так жаль, как работяг-сибиряков), или путем получения спонсорских средств от подобных Абрамовичу бизнесменов (т.е. за счет той или иной группы населения России). Похвально, что деньги он тратит не на личное потребление. Похвальна деятельность благотворителей типа милейшей Чулпан Хаматовой или благородного Мити Алешковского. Но факт остается фактом: малые группы населения получают помощь за счет, в конечном итоге, недобровольного изъятия средств у огромного числа людей в рамках выстроенной за годы неолиберальных реформ системы. 11. Москва живет за счет финансовых потоков, текущих из других мест. Производства в ней почти нет, но есть крупные налогоплательщики, чью прибыль создают во глубине сибирских и уральских руд, а налоги и зарплаты топ-менеджеров платят в столице. Это искусственно завышает стоимость жизни и создает слой людей среднего достатка, ведущих общественную работу. В иных регионах это невозможно. Там нет денег. Там общественники – либо люди с маргинальным финансовым статусом, либо зависимые от подпитки губернаторскими грантами и программами. Они смотрят на «идущих по жизни смеясь» москвичей с плохо скрытой ненавистью, часто большей, чем их ненависть к власти. Поэтому уровень политизации общественников в регионах выше, чем в Москве, а градус их оппозиционности – ниже. Это не значит, что я против «малых дел». Но я против малых дел как самоцели. «Малые дела» – прекрасная школа; отличный способ привлечь ещё незрелых активистов и помочь им сформировать систему политических взглядов; это великолепный метод проверить людей и их организационные способности в деле; наконец, важный механизм продвижения своих идей. На «малых делах» народники строили своё движение. Многие «шли в народ», работая врачами и учителями, но при этом часто теряли перспективу и главное – цель. Да, у них были успехи – частные и локальные. А угнетение оставалось. Система не менялась, а становилась крепче, укрепляясь от усилий исправляющих несправедливость общественников. Каждый успех только помогал ей, сглаживая конфликты. Вам говорят: нужно заняться ЖКХ? Бороться с произволом на местах? Защищать окружающую среду? Я – за! Но: Цель не в том, чтобы «малыми делами» примирить людей с действительностью, а в том, чтобы изменить их жизнь – создать общество равных возможностей, восстановить попранную справедливость. 12. В политике выбор часто совершаем не мы. История совершает его за нас. Мы не можем сесть, пригласить ещё пять человек и сказать: «Ну, товарищи, делаем революцию!» Или – делаем эволюцию? Людям это не по силам. Это – исторический процесс. Но каждый должен трудиться на своем месте. Делать максимум, чтобы отстоять свою позицию. Если в стране начнется революция, мы будем направлять ход событий в русло, соответствующее нашим идеям, убеждёниям и целям. Ускорять приход той мечты, о которой говорим. А если нет – строить её шаг за шагом. Делать, что можно сделать в этот момент. Двигаясь к идеалу, к которому стремимся. Это – марксистская позиция. Революция должна созреть. Наш путь – не «революция любой ценой», а «делать всё что можно, чтоб она произошла». Мы должны распространять мечту. Увеличивать ряды её сторонников. Готовить их к ситуации смены власти, революционной или мирной. Задача – занять максимум позиций в новой властной конструкции, мощно усилить своё представительство. Если это революция, дающая возможность действовать, как команда единомышленников, отвергать этот сценарий нельзя. И быть готовыми к тому, что он реален. Тем более, что в России к моменту революции будут готовы люди, прошедшие «ДНР»/«ЛНР», получившие боевой опыт, готовые стрелять – огнем и мечом отстаивать свою точку зрения. А что будет делать метущаяся, иногда протестующая интеллигенция? Что она может в условиях революции? Неужто надеется, что власти испугаются кричащих людей и скажут: «Михал Борисыч, приди и царствуй?» Что ж, есть и такой шанс. Но – не приоритетный. Но если смена власти произойдет сравнительно легко и без крови, надо входить в коалицию с попутчиками и в ней продвигать свою позицию. Но быть готовыми к самым жестким сценариям. Запомнить формулу: «хочешь мира – готовься к войне». Таков наш подход. Когда в политических организациях доминирует дискуссия на тему «эволюция или революция?», их члены начинают говорить не о том, куда нам надо вести преобразования, а о том, как они должны пройти. И тратят на это много времени и сил, спорят до хрипоты, до драки. Ссорятся друг с другом. Но сторонники обоих подходов не могут повлиять на то, чтобы перемены произошли угодным им путем. Надо просто быть к ним готовым. 13. Особый вопрос – вопрос штабной работы. Осмысленная, масштабная, организованная, целенаправленная и успешная деятельность невозможна без планирования, управления, ясной постановки задач и целей разной значимости и разного уровня. Это – азы управления. А управление в современном мире – профессия, вид деятельности, компетенция, дело специалистов. Мне не раз случалось видеть, что российские оппозиционеры презирают управленцев – политических штабистов. Это немного напоминает зарю Красной армии, когда она была полупартизанской. Когда в неё ещё не пришли военные профессионалы с закалкой регулярной армии и опытом мировой войны, часто честно принявшие революцию и новую жизнь. Вспомним, что партизанщина не раз оборачивалась горькими поражениями и многочисленными жертвами. И теперь революционные и оппозиционные группы часто априори считают, что там, где технологии – там неискренность, а покупка умений за деньги – не наш метод. Есть и недоверие, и подозрительность. Есть и лень, и нежелание учиться. Но главная причина – нет денег. Нанять специалиста не на что, поэтому мы и говорим: «а-а-а, не больно-то и хотелось!»  И бал начинает править восторженная экзальтация: марш-марш! вперед-вперед! ура-ура! пошли-пошли! А дальше разгоны, избиения, задержания, суды, часто – сроки. Протест без эмоции – не бывает. Но на одной эмоции победить невозможно. Не надо бояться таких слов, как проект, план, стратегия. И дел таких бояться и стесняться не надо. Много бед оппозиции произошло из-за отсутствия планов, и из-за решений, принятых на бегу. А планов нужно много. Нужны альтернативные сценарии действий. Надо предугадывать возможные шаги противника. Нужно понимать – где возможны уступки, где нужны жесткие столкновения, где – коалиции, а где – непримиримый отпор. Особая тема – обеспечение организованной деловой коммуникации между разными частями движения и лидерами. Обеспечение выполнения поставленных задач. Другая важная тема – разнообразие форм и средств протестов. Пока в России, в основном, используют только три из их огромного списка – пикет, шествие и митинг. Но ведь их много. Да, часто они сопряжены с нарушением несправедливых законов и того, что власти называют порядком – например, захват помещений или сидячие забастовки в учебных заведениях. Применять их иногда боязно. Но их хотя бы надо знать. Политический и гражданский активизм – это ещё и образование. Не только идейное, но ещё и организационно-тактическое. Как в военных заведениях. Нужно объединить его и политические технологии всех уровней, как объединены части и соединения действующей армии. Я не люблю военную терминологию. Так что напишу иначе: «как разные части большого города, оказавшегося в критической ситуации, но стремящегося не только справиться с ней, но и победить». Мы уже в критической ситуации. И нам надо победить. 14. Когда я баллотировался в Госдуму в Новосибирской области, я создал две сети поддержки. И старался, чтоб пересекались они минимально. Иначе почти всегда начинались ссоры, конфликты и жалобы. Одна сеть – мои соратники, бесплатные волонтеры, которым я создавал условия для жизни: снимал квартиры, давал машины, чтоб ездили по области и агитировали, не получая денег. У них были суточные – на еду. И никаких гонораров. Они бились за идею. Поясню: когда речь идёт о кампании с общим числом избирателей в несколько десятков тысяч человек, я абсолютно убеждён: лучший формат – от двери к двери. Ты идешь и общаешься с людьми во дворах и квартирах. По 300 человек в день. Значит за 100 дней всего – 30 тысяч. Этого достаточно. Если тебе есть что сказать – пиши листовку и давай избирателям, с которыми говоришь. Всё. А если тебе при этом поможет несколько десятков соратников – вообще отлично. Но если избирателей миллионы – это пустая трата твоего времени, как кандидата. В ходе крупных кампаний встречи с избирателями имеют значение для создания телевизионной картинки, которую ты всем покажешь: вот тебя приветствуют десять тысяч человек, все видят тебя среди них, все слышат твои неотрепетированные яркие слова, и все хотят быть там – с тобой – тоже приобщиться к этой встрече. Даже если она чисто постановочная, никто большой разницы не видит. Потому что значение имеет телесигнал, а не она сама. Но в Российской Федерации у нас – то есть у тех, кто хочет её изменить – телевидения нет. Для меня в Новосибирской области оно было закрыто в принципе, кроме обязательных эфиров по жеребьевке, которые мало кто смотрит, потому что они абсолютно незрелищны. Приходилось дотягиваться до людей другими способами – газетой и словом агитаторов. И, конечно – моим. Все мои кампании были полны встреч. Потому что мне важны и интересны люди. Живые, настоящие люди в российских городах больших и малых, в селах и деревнях, на дорогах и станциях. Но для успеха на больших выборах нужна либо массовая популярная партия, сама принадлежность к которой несет тебя к победе, либо сравнительно небольшая группа по-настоящему преданных и идейных соратников. Но массовая партия возможна тогда, когда твои взгляды и политика близки к центру. Когда есть телевизор. А когда ты радикален и оппозиционен и работаешь в полуподполье – работает только второй вариант. Если речь идёт о восстании, то может хватить и тысячи вооруженных людей на регион. Для захвата ОВД, администраций, коммуникационных и транспортных узлов, силовых центров и прочего. Но для успешной избирательной кампании нужна сеть, численность которой примерно равна 1% населения региона. То есть если в Новосибирской области три миллиона человек, то мне надо минимум три тысячи активистов. А с учетом того, что много избирателей живут на селе – эта цифра растет. Мы запустили операцию под кодовым названием «Троцкий». Ведь Троцкий – не рабочий, не крестьянин – ходил от завода к заводу. И наши группы ехали в рейды по области на микроавтобусах, «буханках», как их называют в народе, заклеенных моей символикой. На пономарев-бусах! Так они едут от села к селу, говорят с людьми. Стартовая точка разговора – наши газеты. Потом листовки и газеты остаются в селе, а они едут дальше. «Левый фронт» накрывает область. И я знаю: они говорят то, что надо. И так, как надо. У них отличный контакт с людьми. Классово они из той же среды. Их несколько десятков, каждый из них стоит ещё десятерых. Но все равно этого мало. Нужной цифры – 1% населения – то есть трех тысяч мотивированных, идейных и бесплатных активистов-радикалов взять мне негде. И я нанимаю платных технологов. Не потому что их люблю. А потому что иначе не могу решить электоральную задачу. Актив и технологи друг друга ревнуют. Те, кто работает за идею, считают, что у получающих гонорар слабые морально-этические ограничения. Им надо быстро упаковать и продать продукт. Причем с минимальными усилиями. Это проблема, с которой нам придется сталкиваться вновь и вновь. Профессионалы и впрямь неоднократно мне говорили: левые идеи? Они не продаются! На время кампании вы должны стать не левым, а совсем другим. И, пожалуйста, сидите тихо. Меньше слов. Мы сами всё скажем, напишем – мы знаем, что «купят» люди. Обыватели, которые не хотят рисков, не хотят радикалов, не хотят проблем с властями. И уж точно не хотят экспериментов и революций. Которым плохо от той жизни, в которой они живут, но страшно что-то менять. А я в ответ: простите. Я лучше проиграю, чем совру. Поэтому сам буду главным редактором моих листовок и газет. И ни один текст без моего согласия в свет не выйдет. Повлияло ли это на результат? Я почти уверен, что он получился хуже, чем был бы, если бы я во всем слушался технологов. Но я сохранил моё лицо. Уникальное лицо, которое считал нужным иметь тогда, сейчас и в будущем. На выборах в Думу небольшой недобор голосов был не важен, и я мог себе позволить быть упертым и не идти на компромиссы. Не знаю, как бы я поступил, если бы другая моя кампания, по выборам мэра Новосибирска, дошла бы до стадии эндшпиля, когда по-настоящему важны доли процента. Может быть, дал бы технологам действовать так, как они считают нужным. Но не уверен, что тогда я не потерял бы мой бесплатный актив, веривший каждому моему слову. А это самое важное, что у меня есть. Важнейшая задача политика – приобрести идейных, мотивированных, бескорыстных сторонников. Сохранить их. И максимально расширить их круг. Именно с ними мы решили изначальную задачу, которую многие считали невыполнимой – выбрали левого радикала в Государственную Думу. Да ещё и никому не известного в области. Без платной составляющей я бы тоже не победил. Но ещё точнее не победил бы без верных и идейно мотивированных сторонников. Это было важным уроком на будущее. Но как бы ни был выстроен баланс между платными агитаторами и идейными активистами, здесь было важное обстоятельство, которое важно учесть: единоначалие и сильный, целеустремленный, идейный, хорошо подготовленный, дипломатичный, гибкий лидер, владеющий нужными знаниями и умениями в области управления. Это я не комплимент себе написал. Я обозначил ключевое условие общей победы. 15. Почему я так подробно обсуждаю выборы? Потому что мы предпочитаем политические перемены без человеческих жертв. Хотя и не можем гарантировать, что противники не сделают иной выбор. Поэтому, как трезвые и опытные политики, предвидим разные варианты. Но как бы не повернулась история, выборы – лучшая школа политической борьбы. Это диктует мой подход к технологам. В нем я исхожу из двух пониманий: первое – рамки их деятельности ограничены; второе – они должны быть профессионалами. Со своей историей успеха, опытом, навыками. Но с ещё одним важнейшим критерием: их интерес именно к нашему успеху. То есть они должны не просто работать, а быть с нами идейно близкими и говорить на одном языке. Лучший способ это проверить – посмотреть, сколько они берут денег за свои услуги: на одном уровне со своими конкурентами, либо же дороже или дешевле их. Если человек говорит, что готов работать на меньшую ставку, а не на большую, потому что ему близка идея – он мой человек. А если говорит: я, конечно, поработаю с тобой, но у меня риски, потому что меня больше никто не возьмет, поэтому плати больше… Я знаю его риски. Но это не мой человек. Мне нужен тот, кому важна моя задача, и кто хочет её достичь не ради денег. У него может быть и чисто профессиональный вызов – когда всё, что он делал раньше, так не похоже на наш проект, что он готов сделать его дешевле ради нового опыта и славы. Но всё-таки лучше, чтобы мотивация была идейной. Когда ему, как любому из нас, надо жить-семью кормить, и поэтому он не может работать совсем бесплатно, но он и не ищет сверхприбыль. Потому что реализует общую задачу. Многие либеральные оппозиционеры, которых я знаю – дельцы, и подходят к этому по-другому: если человек грамотный и дорого стоит, значит хороший специалист. А молодежи и активу – вообще не платят. Типа, пусть учатся. И то, и другое неверно. Потому что дорогие, как показывает опыт, могут работать плохо. И втирают туфту, и боятся сказать «нет», и стоят по струнке, потому что не хотят терять деньги. А бесплатные часто работают отлично. Но качество и производительность можно заметно повысить добавочным стимулом. Активисты, в том числе молодые и неопытные, не должны быть вынуждены больше думать о хлебе насущном чаще, чем об общем результате. Но и не должны быть развращены деньгами, зарабатывая на политике. 16. Еще один важный вопрос – ограничения при реализации личной PR-стратегии отдельных лидеров внутри оппозиции. Классический пример – американские праймериз и большие выборы. На праймериз конкурируют люди одной партии. А победитель уже соперничает с оппонентом из другой. На праймериз кандидаты друг друга критикуют, но учитывают: это не должно повредить делу их партии в целом. И потому, в личном соревновании, они стараются не подставить в запале дебатов своё движение. Не снизить его шансы на победу в главной битве. В России процесс обратный. Тот же Навальный топит товарищей по оппозиции, в которых видит конкурентов. Чтобы одному «держать поляну». Это – вредно для движения. Должны быть ограничители. Если не моральные, то хотя бы рациональные – в интересах общего дела. Я с этим столкнулся и в Украине. Группа людей вела пиар-кампанию в интересах моей фирмы. У нас был спор с госкомпанией «Нафтогаз Украины» по одному из вопросов развития отрасли. Я был не согласен с позицией её руководства, и старался переубедить тех, кто имел отношение к разработке стратегии. Приглашенные мной специалисты организовывали публикации, привлекали экспертов, продвигали нужную нам точку зрения. При этом я им сразу сказал: мы все патриоты Украины, наша задача – помочь, и мы убеждаем всех в том, что пойдет на пользу стране в целом, а не отдельной фирме. Поэтому в ходе кампании мы не должны повредить её реформам, преобразованиям и движению вперед. Они ответили: «само собой, понятно». Всё идёт нормально. Но через две-три недели встречаемся, и они говорят: «а давай «мочканем» главу Нафтогаза Андрея Коболева! На него есть убийственный компромат – давай опубликуем! Ты мощно наберешь очки, это же твой оппонент». А я: «Нет. Мы не будем делать то, что повредит Украине, её репутации и её реформам». На меня глядят изумленно: – Вам же надо реализовать задачу? – Реализовать надо. Но не любой ценой. – Но вы же нам платите. – Плачу. Чтобы вы решали задачу, не вредя Украине. – Ну, хорошо, – говорят, – мы пойдем. И обошлись без компромата. Но я вижу: они меня не поняли. Потом читаю им лекцию. Вы же патриоты! Были на Майдане. То есть должны понимать – мы с «Нафтогазом» одна команда. Да, и в одной команде есть разные взгляды. Нам надо продвинуть свой. Объяснить его. Получить максимум сторонников. Убедить, что мы правы. Но мы не должны топить людей из той же команды, у которых иные интересы! В общем, устроил им, как говорят в этой среде, когнитивный диссонанс и рефрейминг. Они ждали от своего заказчика совсем иного. И привыкли к такому подходу от других. Это – не злая воля с их стороны. Это – узость видения. Недостаток воспитания, если хотите. Их надо преодолевать. Не всегда получается. Не всегда есть время. Не всегда позволяет напряженная ситуация. Через такой выбор проходит политики проходят часто. Возможно, большинство моих коллег примут решение не такое, которое принял я, исходя из идейных соображений. Они бы исходили из соображений эффективности. Но тут важно видеть на несколько ходов дальше: может ли эта твоя нынешняя эффективность стратегически повредить нашему общему делу. И если может – ответ однозначный: стоп! А если принесет пользу, то конечно, полный вперед! Разборчивость в методах очень важна, если мы действительно хотим построить новое общество. Только водораздел проходит не по линии насилия или пацифизма, а по линии верности Идее. И личной честности. У того же Канта есть формулировка его категорического императива: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству». Лучше и не скажешь.

6 мая 2012 года. Эта дата вписана в историю России наряду с Кровавым воскресеньем 9 января 1905 года и Ходынкой 18 мая 1896-го. Сходство с последней особенно сильно – тогда майские гуляния приурочили к коронации Николая II, а 6 мая «посвятили» возвращению в Кремль Владимира Путина. Из-за смертоносной давки на Ходынском поле, куда московский и приезжий люд «ломанулся» за царскими подарками, Николай получает кличку «Кровавый», хотя по сути своей он – один из самых слабых и незлобных российских самодержцев. В этом смысле Путин – другое дело. Слабым и незлобным его не назовешь. Однако не назовешь и императором. Потуги есть, и они хорошо видны. Но империи нет. И не будет. Об этом мы поговорим в одной из следующих глав. А здесь – помечу: я не суеверен, но – взгляните: как и коронацию Николая, путинские выборы преследует злой рок. Помню, как на его выборы 2004 года я комментировал происходящее в Москве британскому Би-Би-Си, стоя на крыше ГУМа на Красной Площади. И тут полыхнуло здание Манежа в Охотном Ряду. Пожар был такой, что на телевизионной картинке было стопроцентное ощущение, что вся российская столица объята огнем. Я стоял на фоне зарева, как Пьер Безухов, наблюдающий за захватившим Москву Наполеоном-Путиным. Картинка была столь мощной, что меня в Лондоне англичане на улицах ещё год после этого эфира узнавали… К сожалению, правление российского узурпатора затянулось, и в 2012 году он, подобно Бонапарту, вопреки желаниям города и мира возвращался из недолгой ссылки на Эльбе на Москва-реки *** Я имею в виду «Дом правительства» на Краснопресненской набережной, где Путин работал премьером с 2008 по 2012 год.***. Один из лидеров «Левого фронта» Сергей Удальцов решил дать Путину бой накануне инаугурации, назначенной на 7 мая. У него эта мысль засела сразу после не очень удачной акции 5 марта 2012 года, известной, как «сидение в фонтане». Эта была попытка прощупать готовность людей на бессрочную акцию протеста – «русский Майдан». Я тогда очень не хотел бузить. Видел: люди разочарованы итогами выборов, хотят передышки. Но Удальцов настаивал: надо их растормошить. Тогда после обычного официального митинга на ступенях кинотеатра «Россия», он же «Пушкинский», я объявил встречу с депутатом Госдумы (по тогдашним законам, я мог где угодно собирать какую угодно группу граждан на разговор с собой, и полиция не имела право их разгонять). К моему удивлению, народу осталось довольно много – несколько сот человек. И хотя это было бессмысленно (ОМОН нас сначала загнал в находившийся неподалеку фонтан, а потом жестко разогнал, при этом моему соратнику Алене Поповой сломали руку), такое число оставшихся вдохновило Сергея на подготовку «Марша Миллионов» – главного протестного действия сезона. Его назначили на 6 мая. Скажу честно, я был очень скептично настроен по этому поводу. Во-первых, ощущался спад протестной волны. Во-вторых, Путин, напротив, был на коне и преодолел разброд в своих рядах. В-третьих, не было видно плодотворной стратегии действий, способной привести нас к осязаемому результату. Поэтому я больше думал про идею, которая могла бы объединить оппозиционные круги, и про механизмы этого объединения. Вскоре из этих размышлений родился «Координационный Совет оппозиции»; но в марте-апреле возникла пауза. Ее-то и заполнил со всей своей энергией пламенный Удальцов. Идея была повторить шествие 4 февраля – от Октябрьской до Болотной площади в Москве. Но завершить его намного мощнее. Зимой в день шествия было так холодно, что половина собравшихся не пошла даже на митинг, и, тем более – на совершенно открытый Кремль, хотя ни один полицейский или солдат тогда не преграждал путь на Каменный мост. Власти тогда не боялись никаких эксцессов. Они знали, что во главе колонны идут либералы с белыми шариками, которые, несмотря на наши настойчивые призывы воспользоваться уникальной возможностью, покорно повернули митинговать в отведенный загон. Это был такой контраст со знаменитой акцией, прошедшей ровно за двадцать два года до того, когда 4 февраля 1990 года на Манежной площади, прямо под Кремлем, собрался рекордный миллион москвичей… Я был среди них, и энергия надежды, витавшая тогда в толпе, была со мной всю последующую жизнь, на каждой акции оппозиции. Но как именно завершать «Марш миллионов» в 2012м, никто не знал. В апреле ко мне пришел мой помощник Леонид Развозжаев, и мы решили на всякий случай быть готовыми ко всему. Купили рации для связи, палатки, пиротехнику, узнали, где брать покрышки, если надо будет делать горящие баррикады. В общем, проделали штабную работу по снабжению. Оставалось принять политическое решение. Я всячески этого избегал. Зная Удальцова, я опасался второго фонтана и героической, но бессмысленной обороны какого-нибудь ничем не примечательного пятачка московской земли. Мой принцип в этом вопросе совпадает с путинским: «поднял кулак – бей!» А иначе незачем сотрясать воздух. В общем, весь апрель я забил делами, сидел в Новосибирске и ездил в командировки – лишь бы не ходить на собрания оргкомитета. Тем более, что повод был хороший – кампания в поддержку моего друга, голодающего кандидата в мэры Астрахани Олега Шеина, куда мы с большим десантом летали во вторую неделю апреля. Впрочем, уклонист в оргкомитете был не один – никто из либералов в успех «Марша миллионов» не верил. Особенно старался держать дистанцию верный своему принципу «дай другу обосраться самому» Алексей Навальный, который всерьез ревновал Удальцова как равновеликого себе на тот момент лидера протеста, и явно надеялся на провал всей истории 6 мая. Для «Левого фронта» это было даже удобно – сценарий акции в итоге мы писали сами, и что самое важное – прошла наша схема движения колонн: левые и правые шли не друг за другом, а параллельно. Левую часть проезжей части занимали мы, правую – либералы. Это сыграло ключевую роль в дальнейших событиях. 2. 5 мая – за день до событий – я собрал узкое совещание руководства «Фронта» в нашем штабе на Каретном переулке. Были Удальцов, Развозжаев, Алексей Сахнин и ваш покорный слуга. Нужно было принимать решение, что делать. Я приехал прямо из Новосибирска, прогуляв заседание оргкомитета накануне. Оставив телефоны в помещении, мы вышли на лестницу обсудить план действий. Удальцов начал с рассказа о происходившем. – Либералы, суки, хотят нас подставить… Они уверены, что будет провал по явке. Пытаются выставить нас крайними! Это была не новость. В апреле мне Удальцов жаловался, что были проблемы даже на уровне денег на установку сцены, которые ранее собирались с протестующих через кошелек Ольги Романовой. – Сереж, мы же всех наших коллег уже хорошо знаем, – постарался малость сбить накал я. – Вы, главное, сценарий обсудили? – Они ничего не хотят делать! – Как это – ничего? Выступать же на митинге будут? – Будут… – На шествие придут? – Придут… Хотя видел – там Собчак что-то написала, что Яшина не отпустит*** Ксения Собчак распространила письмо, что на марше будут провокации, поэтому она не пойдет сама и призывает других участников движения не принимать в нем участие. Это письмо потом часто цитировала госпропаганда, как доказательство того, что оппозиция сознательно готовила массовые беспорядки 6 мая.*** Мы посмеялись. – Собчак, конечно, стоит во главе колонны поставить, как Марианну ***! Марианна – девушка в красном колпаке – один из символов Великой Французской Революции.*** Шутки шутками, но надо было договориться о действиях. Слово взял Леня Развозжаев. – Илья, у нас, как ты знаешь, всё готово для бессрочной акции. Палатки есть. Нельзя расходиться после! – А что коллеги? – Коллеги, – сказал Удальцов, – отказываются от любых нарушений общественного порядка. У нас есть разрешение, в точности как 4 февраля – вот, говорят, и идем, как 4 февраля. Тем более, что они по соцсетям прогнозируют явку на уровне шесть тысяч человек – это ни о чем. Говорят, что если левые что-то там замутят – они не хотят про это ничего знать и участвовать не будут. – И что ты думаешь? – Я думаю, надо после митинга взять сквер! Пусть ничего не будет, но и с позором покорно расходиться мы тоже не станем! Я с желанием не расходиться был полностью согласен, но в сквер меня не тянуло. – А что думаешь – может, попробовать не поворачивать на Болотную, а пройти на Кремль? – Это, конечно, было бы правильно, но если либералы не готовы участвовать, нам это делать тоже бессмысленно. – Согласен… Но и смысла в палатках в сквере тоже ж никакого! – Никакого. Зато потом никто не скажет, что мы не боролись! В разговор вступил Сахнин. – Я слышал, что нацболы хотят ближе к вечеру взять Александровский сад… – О, вот это дело! – эта мысль мне нравилась куда больше Болотной. – Но тогда нельзя со сквером ничего делать, нас там блокируют, и всё на этом кончится. – А что, если сделать сквер отвлекающим маневром? – предложил Леня. – Возьмем пару палаток, оставим пару десятков бойцов, пусть их менты сторожат. А сами через Москворецкий мост уйдем на Кремль! Так и решили: на шествии 6 мая ничего не устраивать, идти налегке, а пока будет митинг – оповестить активистов, чтобы уходили тихо и собирались на Манежной. Туда и будут подвезены сделанные штабом «Левого фронта» запасы. 3. Я пришел на Болотную утром 6 мая, часа за два до начала акции. Территорию уже перекрыл ОМОН, но мне как депутату Госдумы никто из правоохранителей не мог мне препятствовать обойти место событий. Козыряя красной корочкой, я прошёл через все оцепления. Ситуация кардинально отличалась от 4 февраля. Оба моста – Москворецкий и Большой Каменный – были перекрыты двумя рядами тяжелых строительных самосвалов с песком. Прорвать их можно было только на танках. Под мостами сидели в засадах экипированные «космонавты». Но самое главное – сквер, вопреки согласованной мэрией схеме, был полностью оцеплен, а от угла кинотеатра «Ударник» до зеленой зоны стояла направляющая цепочка солдат дивизии Дзержинского. Для прохода на Болотную людям оставили узкую полосу асфальта, в которую две широкие колонны не могли вписаться никак, только полностью расформировавшись и свернув головные транспаранты. Я разыскал командира спецполка, отвечавшего за площадь. – Вы нарушаете схему, согласованную Правительством Москвы! – Разве? – Да! Ваши люди должны стоять у Большого Каменного моста, а вы перегородили всю площадь! – И в чем ваша проблема? – Проблема в том, что вы нарушаете закон! – Ничего не знаю. У меня указания. Если что не так, пусть организаторы ко мне подойдут, и мы всё исправим. Он имел в виду тех, на чье имя было выдано разрешение на митинг. – Организаторы на Октябрьской! – Тогда ничем не могу помочь. Подойдут – разберемся! Я выругался. Было ясно, что все приказы уже отданы и он ничего решать не будет. Я поспешил к Октябрьской. По дороге заглядывал во дворы вдоль Якиманки – всюду люди в форме… Красные флаги во главе выстроенной колонны были видны издалека. Народу – море. Гораздо больше, чем ожидавшиеся шесть тысяч.  Я разыскал Удальцова с Развозжаевым. – Нас ждет западня, товарищи! Я объяснил расстановку цепи. – Нам придется свернуться полностью, чтобы пройти на Болотную. Иначе будет давка и драка! – Ну уж нет, – сказал Удальцов. – Они ж только этого и ждут! – Именно. Давай выставим вперед бойцов покрепче, – предложил я, – и отожмем цепочку. Там срочники, они не выдержат толпы. Дальше идти бессмысленно, но мы хотя бы покажем зубы! – Либералы никогда на это не согласятся, ты что, не понимаешь? – У тебя есть другие идеи? – Есть! Давайте всех посадим перед цепочкой, и будем сидеть, пока они сами не отойдут. Погода хорошая, асфальт теплый, попоем песни, все разнообразие будет! – Хммм… – я удивился удальцовскому пацифизму, но понимал, что он, наверное, прав. Любое другое действие означало конфликт с союзниками, чего мы совершенно не хотели. – Ладно. Ну ты тогда предупреди либералов, а я скажу Гудкову-старшему (он тогда отвечал за безопасность и взаимодействие с госорганами). До злополучного поворота на выходе с Малого Каменного моста мы дошли все вместе. Как мы и предполагали, колонны уперлись в солдат. Удальцов слева и Навальный справа в мегафоны начали командовать передним рядам садиться. Я сел непосредственно у солдат. Рядом, помимо левофронтовцев – двое лидеров националистов: Константин Крылов и Владимир Тор. – Вихри враждебные веют над нами!.. – затянули мы Варшавянку. Националисты поморщились, но стали подпевать. Темные силы и впрямь возвышались над нами. Немного испуганные количеством народа, они, тем не менее, злобно гнели. Я понял: бой роковой неумолимо приближается, и послал Развозжаева разыскать дружественных нам анархистов из антифа, которые кучковались вокруг Алексея Гаскарова. – Лень, веди бойцов в первый ряд. Не нравится мне всё это. Менты на взводе, сейчас явно какую-нибудь глупость сморозят! С помощью анархистов мы немного отгородили людей. По ощущениям, прошёл с час. Сидящие пели, солдаты безмолвно возвышались над ними. Но в какой-то момент цепь пришла в движение. По чуть-чуть, по полшага, солдаты начали двигаться вперед. Сидящие были вынуждены вскочить… Что было дальше – хорошо известно. Давка усилилась. За спиной у сотен людей был Малый Каменный мост. Пятится спиной было невозможно – передние давили на задних, не знающих, что творится в первых рядах. Поэтому демонстранты остановились. А солдаты продолжали давить. Тогда и начались столкновения. Примерно в центре солдатская цепь была прорвана напирающей толпой. Это стало сигналом к вводу в бой полицейских резервов… В течение нескольких часов после этого я организовал ещё несколько прорывов, чтобы вытащить из зоны потасовок с ОМОНом раненых. Меня раз пять арестовывали, тащили в автозак, но из-за неприкосновенности отпускали. И всё повторялось заново… Разумеется, ни в какой Александровский сад мы не попали. Власти реализовали свой план полицейской провокации, чтобы спустить спусковой крючок репрессий против протестного движения. Позже, когда Удальцова и Развозжаева судили по делу 6 мая и приговорили к 4,5 годам лишения свободы, адвокаты передали мне материалы оперативников. В том числе – наш с Сергеем разговор, записанный скрытой камерой в отличном качестве. Из него очевидно следовало, что никакого прорыва он не планировал. И это полностью доказывало его невиновность. Хотя запись могла сильно осложнить жизнь лично мне, я, тем не менее, озвучил это на суде. Судья видео к делу приобщить, разумеется, отказался… Говорят, подводя итоги 6 мая в узком кругу, Путин сказал, что «они мне испортили инаугурацию, я им испорчу жизнь». Сомневаюсь в точности цитаты, но дальше события развивались именно таким образом. 4. Уже во время событий 6 мая – мы тогда ещё не знали об этом – над российской оппозицией нависла тучная тень одного кавказского политика. Им был глава Комитета по обороне парламента Грузии, соратник Михаила Саакашвили – Гиви Таргамадзе*** — бывший глава комитета парламента Грузии по обороне и безопасности (2004-2012), член партии «Единое национальное движение», основанной в октябре 2001 года Михаилом Саакашвили. Начал карьеру, как журналист. В 1997 году Таргамадзе стал главным координатором программ журналистских расследований неправительственной организации «Институт свободы», в 2002 году вошёл в состав координационного совета по борьбе с коррупцией при президенте Грузии Эдуарде Шеварднадзе. Сыграл ключевую роль в «Революции Роз», приведшей к власти Саакашвили. В марте 2004 года Таргамадзе был избран депутатом парламента Грузии от блока «Национальное Движение – Демократы» Саакашвили, стал председателем парламентского комитета по обороне и безопасности. 17 апреля 2006 года в эфире «Первого канала» журналист Михаил Леонтьев обнародовал записи телефонных бесед, якобы состоявшихся между Таргамадзе и неизвестными лицами. Согласно им, грузинский политик, в частности, обещал убить одного из лидеров белорусской оппозиции Александра Милинкевича. Белорусские власти со ссылками на прослушки переговоров также обвиняли Таргамадзе в финансировании боевиков оппозиции. В 2010 году аналогичные прослушки появились в СМИ Украины. Согласно этой информации, Таргамадзе организовывал доставку боевиков из Грузии на помощь кандидату в президенты Юлии Тимошенко. В октябре 2012 года в эфире телеканала НТВ был показан документальный фильм «Анатомия протеста-2», где были показаны записи переговоров и утверждалось, что Таргамадзе, которого журналисты НТВ назвали «конструктором цветных революций», якобы руководил действиями Сергея Удальцова и других российских оппозиционеров и планировал с их помощью добиться насильственной смены власти в России. 14 февраля 2013 года в рамках расследования уголовного дела о массовых беспорядках на Болотной площади, Таргамадзе объявлен Следственным комитетом России в федеральный розыск. Весной 2013 появились сообщения о том, что он также был объявлен в международный розыск по линии Интерпола, однако позже Интерпол объявил об отказе в выдаче депутата российским властям, сочтя его преследование в России политически мотивированным. В ноябре 2013 года Саакашвили признал, что просил Таргамадзе о встрече с российскими оппозиционерами в Литве и Белоруссии.***. Я с ним познакомился за месяц до майских событий в Израиле, куда приехал встретиться с Березовским, обсудить ситуацию в России после президентских выборов. Прилетев рано утром в Бен-Гурион, я приехал к Борису в отель на берегу в Тель-Авиве. Он только проснулся, и мы завтракали у него в номере с прекрасным видом на Средиземное море. – Слушай, я тут тебя с одним человеком хочу познакомить, – как всегда скороговоркой начал говорить опальный олигарх. – Он вам может помочь там… – Помочь? – Да. Он немного странный, но ты не обращай внимание. У него большой опыт. Стоит прислушаться! Люди с большим опытом меня всегда привлекали, вне зависимости от их происхождения. – Сейчас я скажу, его разбудят! – сказал Березовский, набирая кого-то по телефону. – Тебя проводят. Загадочный опытный человек жил несколькими этажами ниже. Зайдя в номер, я увидел на диване очень большого человека в очках с тонкой оправой и рубашке поло неопределенно голубого цвета, прекрасно гармонировавшего с морем за окном. – Георгий, – неразборчиво пробурчал он. – Присаживайся! Таргамадзе (а это был он) действительно очень странно говорил. Я никак не мог понять, то ли он с тяжелого похмелья, то ли после инсульта – но проговорили мы долго и действительно интересно. Он рассказывал про «революцию роз» в Грузии и всё интересовался, что да как устроено в российском протестном движении, и кто там «по-настоящему», а кто просто ради пиара. По ходу он фонтанировал забавными идеями типа обрызгивания кошачьими секретами здания ФСБ на Лубянке, чтобы туда сбежались бездомные коты со всей Москвы. Опыт действительно чувствовался… Упомянул, что хотел бы наладить работу с Удальцовым. Я сделал вид, что не услышал. Когда мы закончили, ко мне подошел молодой и неприметный человек, сидевший всё это время в углу. С сильным иностранным акцентом он сказал, что надо быть осторожным со средствами связи, и для будущих контактов использовать скайп. – Я всегда осторожен, – уклончиво сказал я. – Вот и прекрасно! Мы друг друга поняли… Я вернулся к Боре, по дороге гугля на телефоне, кто такой этот Таргамадзе. Прочитанное меня, мягко говоря, не порадовало. – Боря, ты сошёл с ума или как? – начал я с порога. – Ты же в теме, что все, кто с этим товарищем соприкоснулись, попали в скандал? Украина, Белоруссия – всюду наполеоновские планы, утекающие в прессу, и посадки его визави? И перец у него там какой-то нерусский, вообще на цэрэушника похож, но при этом советует мне скайпом пользоваться!  По-моему, это провал! – Ты подожди. Он стремный, но умный. Сейчас с Андреем Бородиным работает*** Андре́й Фри́дрихович Бороди́н — российский предприниматель и управленец, бывший президент и совладелец Банка Москвы, находится в международном розыске. 5 апреля 2011 года в российских СМИ появилась информация о выезде Андрея Бородина в Англию. Причина – возбуждение уголовного дела по факту мошенничества с кредитом, выданным банком ЗАО «Премьер Эстейт». Через несколько дней после этого 20,32 % акций банка, принадлежавшие Андрею Бородину и его первому заместителю Льву Алалуеву, они продали структурам Виталия Юсуфова, сына бывшего министра энергетики России Игоря Юсуфова (при этом, по данным газеты «Ведомости», кредит в сумме $1,1 млрд на покупку акций выдал Юсуфову сам Банк Москвы). Сам Бородин, которому к этому времени были заочно предъявлены обвинения о превышении должностных полномочий, заявил, что эту сделку осуществил с «выкрученными руками», а смену руководства в банке назвал рейдерским захватом. На самом деле преследование Бородина было связано с давлением на бывшего мэра Москвы Юрия Лужкова, в чей ближний круг входил банкир. В феврале 2013 Бородин получил политическое убежище в Великобритании.***, там ресурс есть. И мотивация у банкира сильная – ему надо политическое убежище в Англии получить, его из Кремля пытаются достать. Тебе не надо с ними общаться, я сам все сделаю. – Борь, я верю, что ты знаешь, что делаешь. Но прямо тебе скажу: с ним что-то не так… – Конечно, не так! Он зарабатывает на таких делах. Ну и пусть, это не наша забота. Если у вас появится доступ к деньгам без обязательств, что тут плохого? Я почувствовал себя немного Лениным, соприкоснувшимся с немецким генштабом. Преследование Бородина было действительно незаконным и политически мотивированным, но мне было ясно, что любое взаимодействие с Таргамадзе рано или поздно перерастет в проблему. Вернувшись в Москву, я постарался выкинуть этот разговор из памяти. Но на всякий случай передал друзьям из «Левого фронта», что могут быть попытки выхода на них, от которых надо отказываться. И решил, что вопрос на этом исчерпан. Но в октябре 2012 года разразился страшный скандал – в эфире НТВ показали фильм «Анатомия Протеста», где опубликовали записи разговоров людей, похожих на Удальцова и Развозжаева, с человеком, очень похожим на Таргамадзе. Судя по всему, моих друзей заманили в ловушку в Минске. У меня нет основания не доверять их версии, состоявшей в том, что они не знали, с кем им организовал встречу подментованный провокатор Константин Лебедев. В конце концов, когда я встречался с Таргамадзе, и не знал, с кем говорю. А позже узнал: их встречу записали одновременно и грузинский депутат, и белорусские спецслужбы. Таргамадзе её писал, чтобы передать Бородину в доказательство своего влияния в России. Беларусы – в порядке надзора за потенциально опасным человеком. В итоге произошло сразу две утечки – одна из окружения беглого банкира, другая – в виде услуги Лукашенко своему восточному партнеру в обмен на очередные пряники. А безвинные люди сели. Их репутации нанесен огромный ущерб. Многие либеральные союзники во главе с Навальным от Удальцова открестились. И левое движение в России оказалось надолго обезглавленным и деморализованным… Так завершилась история «марша миллионов». 5. Но тогда мы этого ещё не знали. На следующий день после массового избиения протестующих полицией 6 мая на Болотной площади в Кремле проходит инаугурация – официальное начало третьего срока президента Путина. В Большом Кремлевском Дворце собирается вся президентская рать: депутаты от единороссов до коммунистов, министры, бизнесмены и поп-певцы. Толпа светски бубнит и гугукает. Вдруг, как по команде, гудение стихает. По залу катится вздох. «Да что ж это он…», – бормочет один бывший президентский советник. Ссутулится на всю голову возвышавшийся над толпой видный политик-олигарх, прячась от телекамер, огромными немигающими глазами навыкате следящих за реакцией каждого присутствующего. Раздается и тут же смолкает смешок молоденьких спортсменок, обласканных властью. На мониторах – Москва. Пустая Москва. Москва мечты Сергея Собянина – без пробок и москвичей. Такое ощущение, что протесты вчера подавили, применив нейтронную бомбу. Всё, как нам когда-то говорили на уроках гражданской обороны: вставная столичная челюсть Нового Арбата стоит, поигрывая солнцем на окнах главной оппозиционной радиостанции «Эхо Москвы». Но нигде ни души. Ни вечно спешащих офисных служащих и неспешно глазеющих по сторонам туристов. Ни школьников и держащихся за руки девочек с окраин. Ни дворников-узбеков и следящих за парковками гаишников. Ни собак, ни кошек. Даже птицы, осознав важность момента, где-то прячутся. Есть лишь кортеж, летящий в мертвой тишине по политой черной водой мостовой, где ни один микроб уже не смеет угрожать новому старому президенту. Среди гостей инаугурации меня нет. Хоть я и приглашен. ещё нет «дела 6 мая», но я не хочу участвовать в этом фарсе. Сомнений, что Путин не мог выиграть выборы по-честному, если бы были допущены нормальные кандидаты, тоже нет. Есть ощущение брезгливости и несправедливости происходящего. Оно не отпускает и не пускает общаться с восторженно-подчиненной толпой в Кремле. Когда часы отсчитывают последние минуты регентства Медведева, я выхожу на Тверской бульвар. Спал я часа два-три – до раннего утра ездил по ОВД, помогая задержанным 6 мая; кому-то вез из дома документы, где-то говорил с раздраженным свалившейся грязной работой полицейским начальством, где-то ободрял впервые столкнувшихся с правоохранительной машиной людей. Так что в первые минуты на улице мне кажется, что я сплю. Или участвую в съемках фильма про Варшавское гетто. Зеленые бульвары заставлены полицейской техникой. Взад-вперед носятся омоновцы в касках и пятнистой форме. Едва я выхожу к замершим в предчувствии беды Никитским воротам, как в метрах в трехстах от меня, в стороне Дома Журналистов, слышны крики и звон разбитого стекла. Бегу туда и успеваю увидеть, как в автозак запихивают последнего посетителя популярного в оппозиционной среде кафе «Жан-Жак», и мигом увозят поперек движения. В заведении пусто – витрина выбита, мебель перевернута и переломана. Как после налета. Но почему – «как»? Это и был налет. 6. 7 мая кончается протестный карнавал, стартовавший в декабре 2011 года. Начинается настоящая борьба. Народ имеет право на восстание. Это не уличный лозунг и не провокация радикалов. Это статья 35 Конституции Французской республики, принятой в 1793 году. Она идёт ещё дальше и гласит, что «когда правительство нарушает права народа, восстание для народа есть его неотложнейшая обязанность». Всеобщая декларация прав человека ООН подтверждает это право и уточняет: «необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения». Конституцию США, где такого права не было, американцы дополнили Второй поправкой. Сразу после свободы слова и собраний. Поэтому, когда запуганные обыватели, и даже лидер КПРФ Зюганов, говорят: «лимит на революции исчерпан», меня коробит. Он никогда не будет исчерпан. Человечество всегда будет стремиться к лучшему. И всегда будут те, кто ему мешает. Старая власть своими крючковатыми пальцами всегда будет цепляться из последних сил за уходящее время, пытаясь его остановить. А новое всегда будет грудью пробивать дорогу, доказывая свою правоту. И чем сильнее реакция, и слабее её противник – тем больше вероятность, что лед не растает сам собой, а придется его взламывать. А любая новая власть должна думать, как передать эстафету следующей. Есть разница между революцией, переворотом и бунтом. Восстание может вырасти в одно, а может – в другое. Революция меняет всю систему, саму суть и опору власти. Переворот – людей во власти. Бунт ничего не меняет, а его организаторы плохо заканчивают. Да и тем, кто в стороне, от него обычно только хуже. Так называемые «оранжевые революции» – это не революции, а перевороты, когда одна часть элиты прогоняет другую, ничего не меняя по сути. Для иных российских либералов – голубая мечта. Для меня – глубокое поражение, говорящее, что ещё несколько десятилетий качественных изменений не будет. Правда, московский карнавал без организации во главе оказался не способен даже на «оранжевую революцию». 7. Критики говорят, будто революция аморальна. И противопоставляют этому акту прямой демократии тактику непротивления злу насилием. Но так ли это? И что дает эта тактика? Кант пишет: «поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом». Ему вторит Мартин Лютер Кинг: «существует два типа законов: справедливые и несправедливые. Я первый готов выступить за подчинение справедливым законам. Подчиняться справедливым законам – не только юридическая, но и моральная обязанность. И, наоборот, существует моральная обязанность не подчиняться несправедливому закону… Несправедливый закон навязывается большинством меньшинству вопреки его воле. Это – разногласие, превращенное в закон… Справедливый закон – это, когда меньшинство подчиняется большинству по своей воле. Это единомыслие, превращенное в закон. Несправедливый закон навязывается меньшинству, которое не принимает участия в создании или принятии его, ибо лишено права свободно голосовать. Тот, кто нарушает несправедливый закон, должен делать это открыто, без ненависти и с готовностью понести наказание. Я считаю, что человек, нарушающий несправедливый, как подсказывает ему совесть, закон, с готовностью принимающий наказание и остающийся в тюрьме, чтобы пробудить у общества стыд за несправедливость, подает в действительности пример глубочайшего уважения к закону». Этот великий человек и борец за права угнетенных не считает ненасильственное сопротивление тактикой регулярного напоминания о себе властям, а когда тебя не слышат – тихого ухода восвояси. В том же письме он пишет: «в кампании ненасильственных действий можно различить четыре стадии: 1) сбор фактов, чтобы установить, существует ли несправедливость; 2) переговоры; 3) самоочищение; 4) прямые действия». Больше того, Кинг критикует тех, кто предлагает ограничиться уговорами и громкими проклятиями, но как черт ладана боятся революции: «главный камень преткновения на пути к свободе – это умеренный, более преданный “порядку”, нежели справедливости, предпочитающий негативный мир (т.е. отсутствие напряженности) миру позитивному, означающему справедливость; который постоянно твердит [нам]: я согласен с целями, к которым вы стремитесь, но не могу согласиться с вашими методами прямого действия; который самодовольно считает, что может устанавливать срок для освобождения другого человека; который верит в миф о времени и постоянно советует “подождать более удобного момента”». Антипод Мартина Лютера Кинга – президент России Владимир Путин – говорит: «Поднял кулак – бей!» Он часто правильно говорит. Но в данном случае он ещё как сказал, так и действует. Интеллигенция же при виде кулака начинает причитать и трепетать. Даже если это кулак союзника. От неё действий вне интернета и радиоэфиров ждать не приходиться, увы. Хотя и информационная поддержка важна – когда есть, кого поддерживать. И когда не приходится постоянно объяснять, зачем надо бить. Говорят, полицейский пристав спросил молодого студента Казанского университета Владимира Ульянова: «Что вы бунтуете, молодой человек? Ведь перед вами стена». «Стена, да гнилая, ткни и развалится» – отвечает только что родившийся в том протесте политик Ленин. Допустимо ли насилие в политике? Где его границы? Есть ли они? Эти вопросы постоянно возникают перед любым активистом протестного движения. Стоит ли сопротивляться полиции, идти на обострение конфликта, или давать ей возможность безнаказанно избивать твоих товарищей, издеваться над женщинами, детьми, пенсионерами? И больше: если власть последовательно закрывает возможности легальной политической активности, фальсифицируя выборы, контролируя суды, манипулируя общественным мнением – допустимо ли силовое противостояние и насилие против её представителей? А после взятия власти – можно ли избежать насилия, если проигравшие сопротивляются? И вообще – оправдывает ли цель средства? 8. Опыт говорит: в реальности есть только три стратегии действий. Первая – «чего с ними разговаривать, они уже всё сказали». Добровольно никто от власти не откажется, переговоры бессмысленны, выборами победы не добиться. И глядя на банковские счета иных видных деятелей властной элиты, слушая их речи, раз за разом участвуя в региональных выборах, где игра идёт «в одни ворота», постоянно кочующие по полю, думается: да, время слов прошло. Но что вместо слов? Ты, читатель, ты лично – готов идти до конца? Готов работать в подполье? Брать в руки оружие? Готов, что будут стрелять в тебя, убивать твоих товарищей, и тебе тоже придется стрелять? Ты готов к этому? Идти до конца. Это, безусловно, вызывает уважение. Я знаю людей, которые считали, что готовы. Кто-то из них погиб, как Сергей Мохнаткин, кто-то – потерял здоровье, как Леонид Развозжаев. Кто-то сидит, как Алексей Пичугин. Другие им сочувствовали, но не присоединялись. Кому смог, я помог. Большинству не смог. Они герои. Но чего они добились этим героизмом, пока за ними не было организации, а личный подвиг не привел к массовым выступлениям?.. Меня такие люди восхищают. Я им всегда помогу всем, чем могу. Но вряд ли я готов встать на их место. Так народовольцы в России шли на виселицу, не добившись смены власти. Я просто слишком рационален, и не понимаю, как достичь победы таким путем. А действие ради действия меня не привлекает. Я даже спортивные матчи смотрю, чтобы знать результат, а не наблюдать за процессом. Давно удивляюсь: почему в стране не возникает партизанское движение? Почему нацболы, например, шли в тюрьму за игрушечные протесты, но не переходили грань реального насилия, несмотря на воинственную риторику Эдуарда Лимонова? Почему действия «приморских партизан»*** (также «Охотники на милиционеров») — неофициальное название группировки, участники которой были признаны виновными в бандитизме и в совершении тяжких преступлений в Приморском крае, в частности, в отношении сотрудников органов МВД, в феврале-июне 2010 года. Неформальным лидером группировки являлся Андрей Сухорада. Действия группы и реакция на них граждан вызвали широкий общественный резонанс и дискуссию. В октябре 2010 года в Интернете появилось видеообращение «приморских партизан», в котором молодые люди, обвиняя сотрудников МВД Российской Федерации в преступлениях, утверждают, что действуют осознанно. В видеообращении подчёркивается, что в стране «народ беззащитный и безропотный, но есть и те, кто не боится».*** рождают волну сочувствия по всей стране, но не последователей? Почему зритель сочувствует героям фильмов «Ворошиловский стрелок» и «Деточки», но не становится на их место? Мне близки знаменитые слова Томаса Джефферсона: «Дерево свободы нужно поливать время от времени кровью патриотов и тиранов, это для него естественное удобрение». Я знаю три случая, когда в России гражданин напал на чиновника в ответ на его профессиональную деятельность – убийство мэра Кировска (Мурманская область) за давление на предпринимателей, убийство главы Светлоярского района (Волгоградская область) за махинации в сфере ЖКХ и взрыв Михаила Жлобицкого в здании УФСБ в Архангельске в знак протеста против пыток подследственных по делу Сети, когда он погиб, а трое силовиков были ранены. В двух случаях нападавшие – пенсионеры. В третьем – семнадцатилетний студент техникума. При этом власть к гражданам применяет организованное насилие регулярно и повсеместно: и с помощью «правоохранительных» структур, и напрямую. Так в Новосибирской области мэр одного из поселений застрелил местного депутата «Справедливой России», пытавшегося навести порядок в ЖКХ! В этом случае нам хотя бы удалось добиться его наказания, а сколько избежало возмездия? Следует понимать – бессмысленная кровь становится кислотой для всего живого. Поливать надо растение, которое может вырасти в прекрасное и стройное дерево, а не в пустой сорняк и не подавляющий окружающих баобаб. И пока его семена не будут отобраны, беречь друзей-патриотов. 9. Второй путь – ненасильственное сопротивление. Как и многое другое в мире, его придумали в России, а после забыли. Его автор – Лев Толстой, по иронии судьбы, отлученный от церкви, в том числе, и за ненасильственное сопротивление государству. Что характерно, в 2001 году РПЦ отказалась пересмотреть это решение. Яркий пример реализатора этого пути – великий индиец Махатма Ганди, с которым пытается мысленно беседовать Путин, и о верности взглядам которого говорит чуть не половина лидеров либеральной оппозиции. Не хочу анализировать, насколько мирное предоставление англичанами независимости Индии – заслуга лично Ганди; но замечу: и во время, и после Махатмы, и до сих пор, несмотря на его личную безупречность, Индия переживает долгий период кровавого передела границ с миллионами жертв. Да и модернизацию этой бедной страны с огромным населением запускают через 30 лет после убийства Махатмы, пройдя двухлетний режим чрезвычайного положения, введенный его однофамилицей Индирой Ганди. Другой апологет ненасильственной смены власти – Джин Шарп – предлагает особую методику «цветных революций». Правда, она работает, лишь когда есть внешние факторы успеха: в Сербии, Грузии, Украине, Армении, в арабских странах и странах Балтии. В Белоруссии или в России тактика Шарпа пока себя не показала. Обратите внимание: технологии Шарпа почти никогда не приводят к власти тех, кто их реализует. Как думаете: почему? Но это – заметка на полях… Продолжение следует... 

С Путиным я всё же встретился. На Валдайском форуме в августе 2013 года. Тогда, в 2013м,  после провала затеи с Координационным советом оппозиции, я думал: что делать дальше? И моя основная мысль: идти в местную политику. Занимать позиции мэров городов. Но для этого надо как-то остановить Кремль, закатывающий всё политическое поле в асфальт, и маховик репрессий, запущенный после событий 6 мая 2012 года. На самом деле, такой поворот Кремлю мог быть тоже выгоден. Активность оппозиции была бы перенаправлена в созидательное русло, люди заняты делом. А кого из уличных трибунов изберут, и кто из них пройдёт самое тяжёлое испытание – испытание властью, ещё бабушка надвое сказала. И в начале мая 2013 года я говорю об этом с Володиным. Он жалуется на старшего Гудкова, с которым прежде дружил: «Гена сошёл с ума; черте-что говорит. Что будет революция, и всех нас повесят. Какая революция? С кем он будет её делать? Никто же у вас ничего не может и не умеет. У тебя есть опыт управления, ты вёл какие-то проекты, бизнес был. У Немцова есть опыт государственный. А ещё у кого? Кто будет работать?» О, думаю, момент настал! – А давайте, – говорю, – все, кто хочет, пойдут в мэры. Ройзман на мэра Екатеринбурга вроде осенью хотел. Зона интересов Гудкова – Московская область. Он из Коломны. Я – на мэра Новосибирска пойду через год. Многие наши и в других городах, поменьше, попробовали бы. Все пойдут на выборы, заняты будут. Это – тема. – А что? – говорит, – может, и стоит попробовать. Но тут нужно системное решение. И вообще, вам ничего не мешает выдвигаться и без нашего согласия! Я сделал вид, что не заметил лицемерия. – Именно, что системное, – говорю. – У нас в Новосибирской области в прошлом году мы выиграли выборы мэра Бердска, мой друг Илья Потапов возглавил город – а неделю назад его посадили. Это не очень-то вдохновляет. Так что само собой это не выйдет, Вячеслав Викторович. Вам надо это с президентом решить и с губернаторами. А после – их контролировать! Честно говоря, я не думал, что сдвину вопрос с мёртвой точки. Но какой-то процесс явно пошёл уже через месяц. Сначала Навального допустили на выборы мэра Москвы, потом Ройзмана – на выборы мэра Екатеринбурга. Кремль решил подать сигнал: это – не случайно. То, что оппозиционеры идут на выборы мэров – теперь системная политика. Сделать это решили на Валдайском форуме, чтобы услышали не только в России, но и на Западе. Оппозиционеров позвали пятерых: меня, Гудкова-старшего, Собчак, Владимира Рыжкова и победившего на Урале Ройзмана. Меня попросили сделать доклад на панели по местной политике. Потом, сказали, приедет сам Путин, и ты можешь задать ему вопрос, чтоб он публично подтвердил, что теперь такой курс. С Рыжковым мы договорились, что он скажет про амнистию для политзаключенных по делу 6 мая. И я провёл эту панель. Пришло много иностранных и российских журналистов. И все сразу считали сигнал. – Иду в мэры Новосибирска – заявил я. – Вот, – сказал действительно приехавший Путин, – Наконец-то делом занялись. Удачи на выборах! Про амнистию тоже не забыли, хотя её провели и не полностью. Половину из арестованных политических всё-таки выпустили, в том числе несколько моих друзей и помощников. 12. После панели ко мне сразу выстроилась очередь: «ты будешь мэром Новосибирска!», «Мы всё поняли! Тебе сам Путин сказал: иди в мэры Новосибирска!»  Наивные… Вскоре ко мне подходит кто-то из свиты президента: «вы хотели поговорить с Владимиром Владимировичем?» –  Хотел. –  Сейчас есть возможность. Я вас подведу, Илья Владимирович. Подводит. И вот мы с Путиным стоим лицом к лицу в кулуарах Валдайского форума. – Здрасьте. – говорит Путин. – Здрасьте, – говорю, – давно хотел познакомиться. – Да, – говорит Путин, – интересно. Ну, что вы хотели? – Владимир Владимирович, – говорю, – вы уже всё сами сказали. А я хотел вас просто поблагодарить за то, что была закрыта сколковская история. – Ну да, – кивает он, – мы же разобрались. – Понимаю. – отвечаю, – Без вас бы этого не произошло. Спасибо, что приняли объективное решение, а не начали охоту на ведьм. Вы меня знаете. Мы всё равно с вами будем политическими оппонентами; но, если меня изберут мэром, обещаю, что городу будет польза. Он говорит: «Хорошо...» Я: «Спасибо большое!» Он: «Всё?» Чувствую: он ждёт, что чего-то попрошу. В связи с выборами или с чем-то ещё. И говорю: «Всё... Мы же враги, и не хочу зря тратить ваше время». А он: «Да...» С неясной такой интонацией то ли вопрос, то ли подтверждение. Разговор явно пошёл в непривычную ему сторону. Все у него что-то просят. А я говорю: – Мне было бы, конечно, интересно и более развёрнуто с вами поговорить. Не на ногах тут. Если захотите. – Да. Обязательно. Но вы же видели, как всё было, по этому вашему делу? Видели, какая сволочь Вексельберг? – Да, Владимир Владимирович, мне дали посмотреть его показания. – Вот, – говорит, – держитесь от него подальше. И вообще от таких людей. – Но я же работаю с теми, кого сами вы выбираете и назначаете! – Его не я выбирал. – говорит Путин. И делает непроницаемое лицо. Поговорили. 13. Так в 2013 году дело «Сколково» приостановили. И я поехал в Новосибирск – на выборы. Избирательная кампания шла трудно. Денег у меня толком не было. Да, все видели: Путин не против, но спонсоры в очередь не вставали. Я пытался поднять деньги в регионе, но губернатор Василий Юрченко уперся. У него, дескать, свой кандидат в мэры, а Москву он в гробу видел. Дополнительно сжульничали, досрочно отправив в отставку действующего мэра Городецкого, чтобы сократить мне время на поиск ресурса. Я Володину говорил: – Губернатор двигает человека, которого не изберут. И мешает остальным. Мы всё равно у вас выиграем. Так что вы решайте, чья победа для вас будет хуже – моя или Локтя из КПРФ. Других не будет. Мы с ним в любом случае объединимся, чтобы свалить единоросса. И рассорить вы нас не сможете. – Илья, не говорите гоп! Будет так, как будет. Хотелось бы конечно, – задумчиво и даже немного мечтательно сказал кремлевский начальник, – чтоб ты избрался. С одной стороны – уедешь из Москвы. С другой – решим политическую задачу… Володин и впрямь пытался тогда объяснить губернатору, что в стране новая установка: демократия. Не на всех уровнях, но в его отдельно взятой области и в отдельно взятом 2014 году точно не надо вмешиваться в выборы. Пусть идет, как идет. Тот: «да-да-да»… А сам мешает всё равно, закапывает и меня, и себя. В чем ему активно помогают его местные политические оппоненты. Кончилось всё его отставкой. Сняли прямо перед выборами. По иронии судьбы, не в последнюю очередь потому, что не выполнял рекомендации Кремля провести «относительно свободные выборы». На которых в итоге всё происходит, как я и сказал кремлевским: мы все, городская оппозиция, договорились и добили единоросса – сняли перед выборами свои кандидатуры в пользу того, у кого больше шансов. Учитывая уже прошедшую аннексию Крыма и другие факторы, это Локоть. Редкий случай в российской политике, когда конкурирующая внутри себя коалиция выполняет достигнутые договоренности. И Локоть выигрывает. Сложные маневры и интенсивные контакты с властью смогли решить задачу оппозиции. Увы, страна после начала войны с Украиной вступила в новую политическую фазу. Все идеи про свободные муниципальные выборы были отброшены. ещё один шанс ненасильственного разворота был утрачен. 14. Но вернемся к моему делу. Следственный Комитет утверждал, что я «читал лекции» (точнее, обещал, но не прочел), и получил за это деньги из бюджета по 30 тысяч за каждую. Разумеется, это – неправда. Я этого не делал, и не собирался, и не должен был. Но провёл десятки публичных выступлений – круглых столов, дискуссий, переговоров, конференций – с разными аудиториями. Где-то на десять минут, а где-то на полтора часа. У всех же при слове «лекция» в голове картинка – профессор говорит с трибуны. А какой из меня профессор? Нобелевской премии тоже, вроде как, не присуждали. Значит, жулик! Чтобы создать такую картинку в головах, Следственный комитет так и говорит, а телевидение – тиражирует. Но понимать это никто не хочет. Объясняю ситуацию коллегам-депутатам, живо интересовавшимся, как можно подзаработать на госконтрактах. Говорю: – Вот калькулятор. Вот документы. Давайте считать. И увидим: себестоимость моей работы – те самые 750 тысяч. А если бы пригласили не меня как депутата, а коммерческую компанию, то стоило бы это в десять раз дороже. Претенденты были… Считать коллеги не хотят. Они же знают, как «дела делаются». – Всё равно, – говорят, – приличным людям таких денег не платят. Ты в каком банке все держишь в Швейцарии? Что я мог ответить? Правда не в том, что приличным людям столько не платят, а в том, что многие просто представить не могут, как это: получить такие деньги и не украсть. Когда человек меряет по себе, переубеждать бессмысленно. Чтобы поверить, что я их тратил на благо страны, ему прежде надо поверить, что и он так может. Но каждый знает себя лучше других, и ошибается в том, что, осуждая кого-то, не может перестать судить его по себе. Но чего ради я тогда работал? И тогда, и сейчас я убеждён: спасение РАН и российской науки в целом в руках «Сколково», технопарков и подобных проектов. Так же эти проекты важны для развития нового класса, который, в свою очередь, изменит нашу страну. Конечно, работая над модернизацией экономики, я также строил свою карьеру, понимая, что успех «Сколково» поднимет и меня лично. А в успехе я не сомневался. Но главное – мне было интересно. Мне нравится создавать. Может, это тщеславие – показывать построенное? Нет: это профессиональная гордость. Мне нравится думать, что без меня ничего бы не вышло. Особенно, когда власть, твердящая на каждом углу, что оппозиция ничего не может, вынуждена прибегать к её помощи. А я привык быть конструктивным. Я не привык сидеть и бухтеть: «сволочи во власти ничего не делают». Привык, критикуя что-то, предлагать альтернативу. Кстати, любое оправдание неконструктивно, и мне сейчас приходится, в не свойственной мне манере, подбирать слова. Конструктивно – предъявлять цифры и факты. Свою правоту я доказываю работой. «Сколково» для меня – важный проект, полезное дело для друзей и избирателей. И у меня получилось. Мы добились для «Сколково» особого налогового режима, особой работы таможни, дополнительных инвестиций, которые были распространены на инновационные компании по всей стране. Но мои новосибирские и казанские проекты взлететь успели и окупились, а «Сколково» нет (хотя сегодня правительство говорит, что оно тоже уже принесло в бюджет больше сделанных затрат, но у меня есть сомнения в корректности этих расчетов). Жаль. Тем более, что я не зарабатывал на его подготовке, а тратил свои деньги. Да, не только ради страны, но и из честолюбия. Я и в страшном сне не мог увидеть, что противники под патриотическими лозунгами разотрут «Сколково» в труху и плюхнут комом грязи на мою репутацию. Но если бы снова пришлось решать: делать или не делать проект, я бы всё равно стал его делать. Разве что занял бы более жесткую позицию в кадровых решениях. Компаний, получивших поддержку от «Сколково» на 2013й год было уже больше тысячи. Среди них очень известные российские бренды в ИТ, космической сфере, биотехнологиях… Незадолго до избирательной кампании в Новосибирске, осенью 2013го, уже после всех уголовных дел, мы с семьёй пошли на новый российский фильм «Сталинград». Федор Бондарчук снял его в 3D, используя технологии Тимура Бекмамбетова, профинансированные «Сколково», и применяющиеся сейчас далеко за пределами России. Его главный конкурент на мировой арене – Джеймс Камерон, снявший «Титаник» и «Аватар». Но наша технология дешевле и не зависит от тысяч азиатов, вручную работающих над каждым кадром фильма. Вы не найдете в титрах «Сталинграда» моего имени. Но без «Сколково» этого проекта, скорее всего, не было бы. Кстати, уговорил Бекмамбетова делать технологию в «Сколково» сам Сурков. 15. Я не могу спорить с людьми, которые говорят: лучше бы подняли пенсии и зарплаты. Есть много «лучше бы», на которые стоило бы тратить сколковские деньги. И я всей душой за повышение пенсий и зарплат. И митинги устраивал за это, и законы вносил. Но почему это надо делать в противовес «Сколково», а не, например, сочинской Олимпиаде? Зачем отвергать то, что сделает Россию сильной? Принесет в бюджет деньги и создаст новые рабочие места? Хотите отказаться от развития технологий и жить как сырьевая страна? Некоторые наши патриоты любят обвинять Маргарет Тэтчер в том, что она сказала, что «России достаточно пятнадцати миллионов человек» (хотя на самом деле она этого никогда не говорила). Но сейчас, когда Россия превратилась в чисто сырьевую страну, и её научно-технический и промышленный потенциал в упадке, сказав так, Тэтчер была бы права: такое население стране и впрямь ни к чему. Чтоб обслужить добычу газа и нефти и охранять трубопроводы сорока миллионов хватит. Но пройдёт время, и новые технологии сделают газ и нефть ненужными. Уже появляется другая энергетика – солнечная, ветряная, термоядерная. Как специалист по нефтянке я уверен: нефть никогда не иссякнет, она станет лишней. Если мы не будем развивать «ненужные» новые технологии, это сделают другие. И когда альтернативные источники энергии заработают в полную мощь, Россия окажется на обочине истории. Тогда, возможно, и сорок миллионов человек будут ей ни к чему… «Инновации, инновации» – заводились все, когда речь заходила о «Сколково». Кто-то с позитивом, кто-то – со скепсисом, кто-то – с негативом. Но многие ли знали, что это такое? СМИ любили писать глупости про создание в России своей Кремниевой долины. Или Силиконовой – что, наверное, более реально. Но практически никто в руководстве страны, ни Дворкович, ни Медведев, ни все, кто с ними обсуждал «Сколково», не сталкивались с научным производством, с хайтек компаниями, с венчурными фондами. Дворкович был в Кремниевой долине, видел там клубы и поля для гольфа, вернулся восхищенный, но в инновациях не просвещенный. Неолиберальным экономистам, живущим в мире цифр, они были чужды. А я не возражал. Какая мне разница? Если они построят то, что так важно для страны, для нового класса, а значит, и для меня тоже. 16. Поэтому я – политик-оппозиционер – не чувствую себя замаранным деньгами власти. Не жалею, что брал их за работу, сделанную для страны. И дающую результаты. Порой я слышу, что этими деньгами я замарал и себя, и белый цвет оппозиции. И они правы – любая проблема у одного из нас означает минус для всех. Однако любая выдуманная властями грязь разносится людьми, которым лень разбираться в происходящем, прочесть много букв, проанализировать и сопоставить. Должен ли я был из страха перед их мнением ничего не делать для моей страны и лишь сидеть в интернете, пописывая посты и комменты? Мне, если честно, всё равно, что они говорит обо мне. Я знаю: порой им просто нужно швырнуть в кого-то грязью. Впрочем, хорошо, я заляпан. Перед ними, но не перед собой. Моя совесть чиста. И если бы меня сейчас хотели кинуть в кипяток, я бы погрузился туда с мыслью, что я сберег стране 15 тысяч лучших мозгов. Они остались у нас. В том числе и в «Сколково», хотя гораздо больше их в Новосибирске. Как должен был Эйнштейн убеждать окружающих, что не зря тратил время на теорию относительности? История нас рассудит. Поберегите комья грязи. Путин уйдёт, возникнут новые предприятия, применяющие новые технологии, родившиеся в тот период. Я не могу требовать от Суркова, чтоб он встал, подошел к котлу, куда меня макают выращенные им черти и сказал: «Пономарев хороший! Он делал так, потому что я просил его помочь!» Этого не сделает никто, не только Сурков. Но я добавлю вот что: «Если твою работу на благо страны власть использует против оппозиции, это – плохая власть». Когда началась атака на «Сколково», формально инициированная Жириновским, я долго не верю, что это дело, где всё прозрачно, можно раскрутить в большой скандал. Конечно, я знаю, что сын юриста из спецслужб вопит только по приказу, но всё же… Политика политикой, думаю я, но есть интересы государства. Гораздо больше меня беспокоит, что союзники могут истолковать моё взаимодействие с Сурковым по «Сколково» как согласование с ним оппозиционных политических шагов – чего никогда не было. Но когда начинают вместе со мной дискредитировать проект, понимаю: враг не там. Мишень – не я, а новый класс. Умники-выскочки, что стали столь важными в недолгие годы Медведева с их айфонами и твиттерами. Смешивая в один дурнопахнущий клубок скепсис, зависть, коррупцию, политическую конкуренцию и личное недоверие, силы прошлого пытаются уничтожить этот грандиозный и такой нужный стране проект. Оппозиция тут ни при чем. Атакуя «Сколково», губили робкую попытку модернизации и тех, кто её проводил. Хотя её крестные отцы, Медведев и Сурков, мягко говоря, принесли много зла стране в других сверх. А устроенный скандал – реванш, восстановление интересов нефтяных и газовых госкорпораций и лично их руководителей. Я зол. Мне обидно. Мне стыдно перед МIT, который я привлек к работе в «Сколково» и руководство которого уверял, что если Медведев и Путин вновь поменяются местами, проект не пострадает. Под это обещание MIT отказался от переманивания научных кадров. Порой он снисходит до консультирования разных стран. И впервые этот лучший технический университет мира (модель которого скопировали с Бауманки), где придумали радар и ЭВМ, делает в России совместный вуз – Сколтех – Сколковский Институт Технологий.***. Увы, сейчас, и особенно после начала войны с Украиной приостановленный нами поток уезжающих ученых и инноваторов потек с новой силой. 17. Отвратила ли меня история со Сколково от взаимодействия с властью? Нет. Власть – машина. Тупая и неуклюжая. Механизм, паровоз с пятью машинистами-конкурентами, каждый из которых норовит своровать уголек из тендера. Обижаться на машину, которая плюет кипятком и обжигает паром, глупо. Она делает скачки, которые могут отправить её под откос. И потащить за собой пассажиров, не умеющих и не имеющих возможности поменять машиниста. Должен ли я в этой ситуации бежать с поезда? Или разобрать путь, и кто не спрятался, я не виноват? Или все же пытаться спасти людей, в том числе истинно верующих в том, что их поезд – самый лучший, и жаждущих наказать тех, кто ставит это под сомнение? Жизнь наказывает всех, кто с соприкасается с властью. Навальный с Кировлесом, Ходорковский с приватизацией. Даже просто постоял рядом – уже подозрительно. Следственный комитет возбудит дело, а вашингтонский обком разберется, насколько ты «рукопожатный». Это серьезная проблема. Получается, любая попытка совершать конструктивные действия уменьшает твой шанс прийти к власти. А воздержание от любой практической работы – уменьшает шансы ей правильно распорядиться, когда будет такая возможность. Поэтому мой выбор – делать всё возможное для пассажиров здесь и сейчас. Завоевывать авторитет у них делами, добиваться результатов, учиться, учиться, и ещё раз учиться. Вместе с ними. А когда это станет возможным – сорганизовать их на замену машиниста и самим встать у руля. Летом 2013го уверенность в этом поколебалась. Одна за одной шли репрессии против знакомых мне мэров от оппозиции. Сажают мэра Бердска Илью Потапова, потом Евгения Урлашова, мэра Ярославля. Сценарий посадок схож: якобы они берут взятки, причем – от своих врагов-единороссов. Верится в это с трудом – настолько обвинения противоречат здравому смыслу. Это как если б я требовал взятку с печально знаменитого депутата Пехтина за исключение его из списка «золотых кренделей». Впрочем, потом и я был «выдавлен» из страны под угрозой ареста. По тому самому делу, что уже подробно описал. Впрочем, всё это не ново. По статистике, около 90% мэров городов, избранных от оппозиции, до конца первого срока полномочий вынужденно меняют партийность, отстраняются от должности или идут в тюрьму. При этом вероятность отставки и ареста мэров от партии власти – около 5%. Я считаю, что вор должен сидеть в тюрьме, вне зависимости от взглядов и членства в партии. Но предвзятость подхода очевидна и ребенку. Тем более, что с правящей партии спрос больше – она определяет отношение граждан к власти и государственности в целом. Но такая политика Кремля побуждает спросить себя: «если, участвуя в выборах, ты создаешь особое и пристрастное отношение к себе, может, лучше заняться чем-то другим? Пусть начальники завершат разгром страны, а мы включимся, когда их сметет волна народного гнева? Когда-то на суде Нельсон Мандела сказал: «правительство при помощи насилия лишь породило ответное насилие. Мы неоднократно предупреждали, что, прибегая к насилию, оно будет вскармливать в стране ответное насилие, пока противостояние между ним и моим народом не будет разрешено с помощью грубой силы». Другой великий человек, Гегель, задолго до него с досадой писал: «история учит, что человек ничему из неё не учится». Казалось бы, вот пример ЮАР. Да и других примеров, когда власти создают себе проблемы упрямством и презрением к общественному мнению – пруд пруди. В том числе и в нашей истории. Применение властями силы может лишь немного продлить видимость стабильности, сделав крах ещё более страшным. Если бы у меня не было детей – наверное, я бы отошел в сторону. Но я не вправе. Буду барахтаться, пока не превращу сливки в масло. И доказывать всем, что можно реализовать свои идеи, несмотря на удушливость атмосферы, созданной в России. Сейчас я за границей. Но верю: не навсегда. И где бы я не находился, я буду работать на будущее свободной и процветающей России. И уверен – добьюсь своего.

Где границы принципиальности политика? Этот вопрос волновал меня всегда. Он про «рукопожатность», как это именует «прогрессивная общественность». Она вечно делит всех на «своих» и «чужих». Но сейчас эта склонность усилилась. И тех из «своих», кто смеет общаться с «чужими», она тут же начинает травить, звать «мурзилками», как минимум кремлевскими подстилками, а как максимум – агентами спецслужб. Особо остро вопрос о принципиальности встает в ходе дискуссии: следует ли оппозиционерам взаимодействовать с властью или нет? И если «да», то в каких случаях? Для меня этот вопрос долго вообще не существовал. Делай, что должно, и будь, что будет – вот принцип, по которому я живу всю свою жизнь*** Я долго считал, что это – христианская максима, не зря же её так любил Лев Толстой. А оказалось, что впервые она сформулирована в «Бхагавадгите». Там эта фраза звучит так: «человек должен действовать из чувства долга, не стремясь к плодам своего труда, — так он придёт ко Всевышнему».***. Каждый из нас должен думать не о том, выгодно или нет ему совершать те или иные действия, а максимально использовать способности, дарованные природой, во благо близких и всего общества. Не важно, оппозиционер ты или нет. Если можешь починить дороги в городе и построить людям жилье – сделай это! В среде силовиков есть поговорка, что «если не знаешь, как поступать, поступай по закону». Так же и у любого нормального человека должен быть простой принцип: «не знаешь, как поступить? Делай своё дело!» Весной 2020 года в Украине разразился страшный скандал вокруг одного профессионала, сделавшего свою работу. Самый известный украинский журналист-интервьюер Дмитрий Гордон сделал беседу с начавшим в 2014м году войну в Донбассе Игорем Гиркиным (Стрелковым) и с живым символом аннексии Крыма Натальей «няш-мяш» Поклонской. Что творилось в Киеве! Две недели на всех телеканалах разбирали личное дело товарища Гордона, соцсети бурлили проклятиями со стороны «патриотической общественности», маститые аналитики на полном серьезе обсуждали, как это повлияет на международную политику. Дело дошло до президента Владимира Зеленского. Мне это живо напомнило мой личный опыт: каждый раз, когда я даю интервью российским СМИ, меня прямо-таки окатывает вонючей и мутной коричневой жижей «народного» гнева. Мое отношение к подобным интервью крайне простое: если можно узнать мнение врага, разведать его планы, лучше изучить его логику, прощупать слабые точки – это всегда надо делать. Для этого нет ничего лучше личной беседы. Если можешь поговорить с аудиторией, выходящей за рамки тех, кто в тебе и так заинтересован и сам выискивает твои слова на волнах «Эхо Москвы» и страницах «Новой газеты», и у тебя хотят взять интервью НТВ или Первый канал – то не важно, что они про тебя наговорят гадости, важно, что тебя услышат их зрители. 2. Свобода слова и общения может быть ограничена только тогда, это когда она впрямую ставит под угрозу человеческие жизни. Когда в ходе публичного или приватного разговора ты можешь выдать своих товарищей. Или когда журналист в погоне за рейтингом ставит под угрозу жизни людей (как это сделало НТВ, показав подготовку к штурму «Норд-Оста» в 2002 году). В остальных случаях выражение человеком своего мнения, равно как и общение одного гражданина с другим, не может быть предметом осуждения и тем более остракизма. Очень не люблю, когда разумные и нормальные в личном общении люди присваивают себе роль всезнающих мудрецов и судей при взаимодействии в Интернете. Это какой-то бич нашего времени – то, что человек никогда бы не сказал другому в глаза, он легко пишет не его страничке в Фейсбуке. Для меня было очень большим разочарованием (и прозрением) в жизни, когда после «болотных» событий 2011 года в России произошла резкая политизация сетевой жизни. До этого казалось: тут – интеллигентные прогрессивные «мы», а там – невежественные консервативные «они». Оказалось, что толпа остается толпой, независимо от политических взглядов и культурного и образовательного багажа, а уровень её интеллекта, как целое, не есть сумма интеллектов отдельных личностей, а всегда равен уровню самого тупого её представителя. И любой, кто называет другого «быдлом», «совком», «кацапом», «хохлом», не знаю, кем ещё – сам в эту же секунду превращается в такого же. Повторю ещё раз: не судите, да не судимы будете! Скорые на расправу сетевые комментаторы с всех сторон баррикад, сознательно или нет, живут по принципу «чем хуже, тем лучше» – старому тезису, выдвинутому Пушкиным , развитому Достоевским в «Униженных и оскорбленных» и воплощенному в жизнь Лениным и Мао. Выводя тех, с кем они не согласны, «на чистую воду», они максимально заостряют линии раздела в обществе на «мы» и «они». Отказываясь взаимодействовать с оппонентами, они оставляют только один выход из противостояния с ними: противник должен исчезнуть (сесть в тюрьму, эмигрировать, умереть, улететь на Марс – не важно). На самом деле «чем хуже, тем лучше» – очень полезный практический принцип для политиков, действительно нацеленных на смену системы. Но у него есть важная черта: успешность только в условиях революционной ситуации, причем перед её развязкой. Когда падающее прошлое надо подтолкнуть, не пытаясь цепляться за щепочки пустых надежд. *** Из Фридриха Ницще, «Так говорил Заратустра»: Что падает, то нужно ещё толкнуть!. Имеется в виду, что для рождёния нового нужно помочь убрать препятствие в виде старого, лежащего на его пути, разрушить отжившие стереотипы: «О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно ещё толкнуть! Все, что от сегодня, - падает и распадается; кто захотел бы удержать его! Но я - я хочу ещё толкнуть его! Знакомо ли вам наслаждение скатывать камни в отвесную глубину? Эти нынешние люди: смотрите же на них, как они скатываются в мои глубины! И кого вы не научите летать, того научите быстрее падать!»*** Люди решаются на перемены, когда надежды, что «само рассосется», уже нет. Так это обстоит в личной жизни. То же происходит и в политике. Перемены страшат всех. И нередко нужен дополнительный толчок, заставляющий события нарастать лавинообразно. Но надо ли превращать это подталкивание в постоянную практику, в образ жизни? Когда крах ещё не очевиден большинству, те, кто к нему призывают, теряют возможность говорить с людьми. Те, кто оправдывает желанием держать дистанцию с действующей властью сознательную работу на ухудшение жизни миллионов – либо вредители, либо обычные лентяи и импотенты, скрывающие свою немощь за трескотней политических теорий. Это касается и критики со стороны радикальной оппозиции тех немногих благотворителей, ещё остающихся в России, и вояжей по Западу с призывом накладывать санкции на простых граждан страны (идею санкций для путинской верхушки я, напротив, активно поддерживаю). 3. Такие призывы «хранителей оппозиционности» напоминают мне историю со Сколково. Сказ про то, как я строил в Подмосковье «город Солнца», а получил истерику федеральных телеканалов, слившихся, как и рассчитывал Кремль, с плевками и иронией коллег: «думал ты – самый умный?» Я знаю: что бы я ни сказал о Сколково – мне не верят. Но я всё равно говорю. Рассказываю, на что тратил деньги, прилагаю документы, подтверждающие мою правоту. А вопросы всё задают. В том числе и за спиной. Типа: «750 тысяч в Сколково брал или нет?» Логично, что когда задают вопрос, то ждут ответа; а когда интересно – находят данные. Но это – не тот случай. Но зная это, я отвечал про Сколково много раз. Мои ответы доступны. Но теперь – после многих часов допросов и километров оскорбительных комментариев – я вижу: почти никто не хочет вдаваться в детали дела. Ведь это значит тратить время, включать мозг, анализировать. Кто будет это делать? Только тот, кого реально интересует вопрос. Казалось бы, с той сколковской истории прошло довольно много времени. её уже смыли волны новых обвинений в предательстве и измене за мою позицию против войны с Украиной. Так стоит ли к ней возвращаться? Стоит. Рассказать её нужно потому, что с ней связан важный пласт моей жизни и перемены в ней. Во многом она – причина того, что я не живу в России. А ещё в ней есть урок. Для всех, кто готов рискнуть и взаимодействовать с властью. Любой россиянин, воспитанный годами «реформ», знает: работать с казенными деньгами и остаться с чистыми руками – нельзя. А получить бюджетные средства и не прикарманить часть – это фантастика. Потому я и веду разговор с теми, кому Сколково неинтересно. Для кого я замаран. Но чье мнение небезразлично мне. Не буду ссылаться на цифры – кому надо, их найдет. Начну с главного – «Брал или не брал?» Конечно, брал. И много раз это подтверждал. У меня не было причин не брать. Только брал не себе, как зарплату. Тратил, как договорились изначально, на дело, в нужности которого все были уверены. Уверен в этом я и сейчас. И не собираюсь от них отнекиваться и после того, как следователи, исполняя приказ сверху, извратили ситуацию и придали ей самые уродливые формы. Сейчас я могу успокоить себя: мол, время покажет, поживем – увидим. Интерпол уже это установил, благодаря чему я спокойно могу ездить по всему миру. Через несколько лет или десятилетий вернемся в Россию, откроем архивы Следственного комитета, и увидим: дело «Илья Пономарев, 750 тысяч, Сколково» – это чистая политика. О нем ещё напишут статьи – исследовательские, исторические, аналитические, но уже не разоблачительные. Возможно, снимут документальные фильмы. Подождем. Тот, кто знает, что его совесть чиста, может спокойно ждать общественного суда. Он впереди. А сейчас я расскажу, с чего всё началось, и как развивалась вся эта тема. К чему это привело и как дела обстоят сейчас. 4. К моменту моего ухода из КПРФ в 2006 году, у меня не было денег. Совсем. Кончились. Всё потратил на партию. Нужно было выживать. Зарабатывать. Все попытки делать хотя бы аналитическую работу пресекались бдительными чекистами, старательно звонившим всем деловым партнерам, чтоб я не получил ни рубля на политическую работу. В какой-то момент, дойдя до заработков в роли бомбилы на своей машине (Убера тогда ещё не было), я пошёл работать в организацию «Гражданская смена». Это был такой московский комсомол, который тогдашний мэр Юрий Лужков создал как альтернативу «Нашим», которых очень не любил. Структуру возглавлял депутат Мосгордумы Олег Бочаров. Он пригласил меня стать заместителем по идеологии. Это вполне отвечало моим взглядам, ведь никто не требовал лояльности Кремлю. Скорее, наоборот – это была работа в пику молодежным проектам Суркова. И что было важно: этот заработок позволил мне вздохнуть. А ещё я сориентировал молодых москвичей: выдвигайте свои инновационные проекты! Лучшие получат гранты правительства Москвы! У нас были проекты в бизнесе, в социальной сфере и политике. Фактически, мы создали региональный некоммерческий фонд (хотя в нем была и коммерческая, венчурная составляющая). Не в последнюю очередь его успех стал причиной того, что уже через полгода Леонид Рейман пригласил меня заняться созданием в России сети технопарков – центров поддержки инноваций и инвестиций. Это был очень интересный проект. Просто захватывающий. К тому же – имеющий прямое отношение к моей специализации. Я стал делать технопарки, и эта программа рванула вперед. Да так, что от региона с самым успешным технопарком – Новосибирской области – я решил баллотироваться в Думу, чтобы создать правовое поле для инновационной и инвестиционной деятельности во всей стране. Участвуя в проекте технопарков, я увидел, как отличаются подходы разных региональных структур к способам получения коррупционных доходов. 5. Самые четкие пацаны были в Казани. Тогдашний премьер Рустам Минниханов принял меня на высшем уровне, как чиновника Минсвязи. Объяснил правила жизни республики, где, кто и как должен принять участие в проекте. Сказал: «Делайте всё, как у нас принято. Взяток не давать, посторонним не заносить. Вот вам уполномоченный человек, при реализации проекта пусть все средства идут через его структуры. С точки зрения бюджета будет всё в порядке, работаем по утвержденной смете. Договорились? Вперед!» В этом регионе был зеленый свет, содействие, ресурсы. Там и был построен полноценный технопарк, правда, работающий в логике азиатской инновационной модели: государственный объект, где сидят инновационные компании, получившие инвестиции из государственного венчурного фонда, и с первоначальными покупателями в лице госкомпаний. Но встав на ноги, эти компании стали вполне конкурентоспособными, в том числе и на Западе. Туда Минниханов часто ездил, продвигая интересы татарстанских инноваторов. Зато в Питере было совсем по-другому. Губернатор на первой же встрече взяла лист бумаги, нарисовала условный земельный участок технопарка. И расчертила на четыре части: эта – сыну, эта – вице-губернатору, эту – вам, а на этой – стройте технопарк. Без заморочек. «По справедливости»... Надо ли говорить, что мы там ничего не стали строить, хотя я честно пытался обойти это «разделение полномочий»? Но самым наглым оказался Петр Кацыв. Зампред правительства Московской области, вице-губернатор у тогдашнего главы региона генерала Громова. На стадии знакомства захожу к нему в кабинет. Присаживаюсь. Он садится напротив, берет листок и молча рисует цифру – несколько миллионов долларов. – Петр Дмитриевич, это что??? – Это наша часть. Принесите, и творите, что хотите. – Минуточку, – говорю, – я вообще-то госчиновник, а не коммерсант. Пришел от федерального министра. По просьбе вашего губернатора на федеральной земле в Черноголовке мы будем строить на федеральные же деньги технопарк. Ваш губернатор буквально вымолил у Путина, чтобы Московскую область включили в программу. Вам просто надо расслабиться и получать удовольствие. Какие ещё деньги? Нам же от вас ничего не надо. А он отвечает гениальной фразой с практически ленинским прищуром: – Илья Владимирович, вот только не надо тут строить целку. Мы же знаем: вы на чем-то здесь обязательно заработаете. И, думаю, немало. Поэтому, пожалуйста, вот столько приносите. И мы вам мешать не будем, в документы не полезем, зарабатывайте себе на здоровье, всё, что будет нужно от области, я вам подпишу. И все дела! – До свидания, – говорю. Я с самого начала договорился с Рейманом, что проект буду делать без взяток и воровать никому не дам. Выстрою и проведу через правительство такую схему, что заработают все, кто надо, но на вложениях в проект. Легально. Не «съев» ни копейки казенных денег. Из восьми запланированных технопарков я построил четыре. Два из них полноценно заработали как центры инноваций. Но они окупили все вложения в программу, и даже вывели её в прибыль с точки зрения налоговых поступлений от появившихся в них компаний. В 2008м году Путин, став премьером, снял Реймана с должности. А на его место пришел новый министр Игорь Щеголев и заморозил программу. 6. Отсюда и родилось «Сколково»*** Парадоксальным образом. Я его придумал, когда Реймана уволили, а я стал депутатом и решил спасти проект технопарков. Не следует путать бизнес-школу «Сколково» и фонд «Сколково». Это разные проекты. Оба географически находятся в Сколково. Но отношения друг к другу не имеют. Бизнес-школу в 2006м году создали предприниматели, собранные Рубеном Варданяном из Тройки-Диалог. А Фонд был учрежден в 2010м году государством по инициативе президента Дмитрия Медведева.***. Сначала была попытка переубедить нового министра Щеголева. Объяснить, что с технопарками он может стать героем. Не вышло: он, как и Кацыв, был уверен, что мы собирались там миллиарды заработать, и злился, что не может понять, как именно. Иду к министру образования и науки Андрею Фурсенко, с которым у меня хорошие отношения (хотя с тем, что он думал об образовании и делал с ним, я категорически не согласен. Кстати, одной из своих побед я считаю раздел его министерства на Министерство науки и высшего образования и Министерство среднего образования. Но это случилось намного позже). Технопарки же, по замыслу, все при университетах, и это было логично, чтобы Фурсенко помог, и забрал программу под себя. Но он отказывается. В этот момент, собственно, и родилась мысль, потом превратившаяся в «Сколково». Поскольку стало ясно, что сами по себе технопарки не спасти, то потребовалась новая идея, вокруг которой можно было бы их собрать. Самой очевидной мыслью казалось воспользоваться Роснано и размещать в технопарках проинвестированные компанией проекты. Так что я пошёл к Чубайсу, и тот, надо отдать ему должное, тут же загорелся. Сказал, что возьмет в союзники Суркова и добьётся нужного решения через Медведева. Однако не могу сказать, что я сильно доверял Чубайсу и, тем более, Суркову. И потому решил подстраховаться. Мы создали небольшую аналитическую группу с моими старыми товарищами Станиславом Белковским и Михаилом Ремизовым. И с ними на базе Института современного развития (который содержал все тот же бывший министр и куратор технопарков Леонид Рейман) начали большую программу агитации за форсированную модернизацию экономики. Мы выпустили соответствующий программный доклад, где обосновали возможность «инновационной опричнины»: в условиях, когда Путин и его люди контролировали все «командные высоты», выделить отдельные направления и территории, где выстроить особые правила работы. Свои законы и свой налоговый режим. Этим докладом удалось увлечь тогдашнего советника президента Аркадия Дворковича, и он донес эту тему до Медведева. А Сурков (зря я в него с Чубайсом не верил) объяснил ему, почему это может стать стержнем всего его президентства. Так тема со Сколково вошла в президентское послание 2009 года, и колеса бюрократической машины завертелись. 7. *** За руководство проектом была довольно жесткая схватка. Сначала явным фаворитом был Чубайс, но на его назначение наложил вето Путин – типа, ему Роснано достаточно. Тогда Дворкович уговорил Медведева назначить богатого человека, состоявшегося предпринимателя, чтобы он мог своими деньгами решать вопросы, пока не установится стабильное госфинансирование. Возникла тройка кандидатов. Первым по списку был Александр Абрамов, руководитель «Евраза» – но он отказался. Вторым был Прохоров, но Путин сказал: «пусть занимается ё-мобилем». Третьим, чисто резервным кандидатом, был Виктор Вексельберг. Чтобы тот не отказался, его в марте 2010 года поставили перед фактом уже сделанного выбора в его пользу…** Но Пока главы проекта не было*, большие начальники пытались понять, что же им поручил Медведев. Для этого решили устроить вылазку в Штаты – узнать, как всё работает там. Этот их визит в Бостон становится переломным в истории медведевской модернизации. Довольно случайно я принял участие и в этом событии. Январь 2010 года. Я использую новогодние праздники, совмещая приятное с полезным. Торчу с семьёй в Бостоне, обсуждая с местными университетами и исследовательскими центрами во главе с Массачусетским технологическим институтом (MIT) сотрудничество американских и российских стартапов. Выходные подходят к концу, и я собираюсь в Россию, когда звонит мой друг Джон Престон – местная легенда, бывший глава центра коммерциализации технологий MIT, а тогда глава крупного венчурного фонда. *** Центр коммерциализации MIT – структурное подразделение этого лучшего в США технического университета, которое занималось поддержкой создания коммерческих компаний на базе технологий, созданных преподавателями и студентами ВУЗа. За тридцать лет работы Престона из университета вышло около 30 тыс. компаний, выручка которых превышает 2 трлн. долларов – больше, чем ВВП Российской Федерации. Все вместе они создали около 3.5 миллионов рабочих мест.***. Незадолго до того, в ноябре 2009го, Престон приезжал на конференцию Роснано, где Чубайс познакомил его с Грефом. А Престон позвал их в Бостон, мол, приезжайте, мы вам покажем, как всё работает». Все вежливо поулыбались и разошлись. 10 января 2010 года в 10 утра я вижу восемь пропущенных звонков от Джона. И слышу шесть сообщений: «надо срочно поговорить». До самолета часов шесть; но я звоню. Престон долго и аккуратно говорит о российской политике. «Что у вас творится? Россия всерьез меняется?» Я чувствую: что-то происходит. И тут он решается: «Илья, это, конечно, секрет, но ваши едут к нам – все! Ваш КГБ запретил говорить об этом, но я один не справлюсь!»  Оказалось, ему позвонила Ксения Юдаева (тогда главный экономист Сбербанка) и сообщила: Греф (имевший свои виды на Сколково) решил воспользоваться его ноябрьским приглашением. И не только он, но и Шувалов, Сурков, Кудрин, Собянин, Дворкович, Чубайс, Мау и много кто еще. Будут через две недели, неофициально, как бы по дороге в Давос. Как обычно – российские чиновники придумали самое правдоподобное объяснение: Бостон же, как известно, расположен как раз на полпути между Москвой и Давосом! Глава делегации Шувалов в ходе визита ходит в спортивном костюме, подчеркивая его «случайный» и неофициальный характер. А встречают его люди в пиджаках и бабочках – в общем, всё было колоритно и очень по-русски. Вообще в Америке так не делается: встречи для таких гостей обговаривают заранее, месяцев примерно за шесть. Но что делать! Я отменяю вылет и встречаюсь с Престоном и его партнером Ильей Дубинским (позже тоже работавшим в Сколково). Придумываем программу. Позже подключается требовательное и придирчивое око Грефа – Юдаева. Возникает забавная проблема: Престон хочет, чтобы я участвовал во всех мероприятиях. Но никто не может взять ответственность (я ж известный оппозиционер!) за моё включение в правительственную делегацию. В итоге американцы постановили: считать, что я приехал с русскими. А русские – наоборот: что я со стороны американцев. Это оказалось важно: переводчики часто не могли перевести реплики сторон, и я служил толмачом, переводя с инновационного на бюрократический и обратно. Кульминацией скоропалительного визита стал диалог между американцами и россиянами, заслуживающий внесения в анналы. Ректор МIT Рафаэль Райф долго рассказывал гостям о системе финансирования исследований в США. Все оживились, когда он сказал, что на научно-исследовательские работы американское правительство выделяет MIT ежегодно около миллиарда долларов. – Представляете, мы ежегодно коммерциализируем технологий на 400 миллионов! – с гордостью сказал ректор.*** В данном случае – речь идёт об обороте созданных на основе этих технологий предприятий плюс стоимости оформленных патентов и полученных университетом патентных отчислений.*** – Подождите, – не понял предмет гордости Собянин, – выходит, вы зря тратите 600 миллионов? Куда смотрит ФБР? Вы разбазариваете деньги налогоплательщиков? Почему вы до сих пор на свободе? Мне пришлось перевести это трижды. По-моему, несмотря на краткий экскурс в российский Уголовный и Бюджетный Кодексы, Райф так и не понял вопроса. – Есть такое понятие, как public good, общественное благо, – осторожно ответил он, –Правительство США знает, что тратит деньги на научно-технический прогресс, который потом превратится в бизнес. Кроме того, надо учитывать рабочие места, создаваемые в новых предприятиях, и налоги, которые они платят. Нет-нет, – увидев скепсис, поспешил добавить обычно флегматичный Райф, – не сомневайтесь, MIT породил несколько бизнесов, чей совокупный оборот составляет десятую экономику мира! Тут откашлялся Кудрин. Я напрягся и не ошибся: – Когда говорят про общественное благо, я знаю: хотят украсть деньги из бюджета! Надо признать, российская действительность, увы, наводит на эту мысль. Ведь если из-за того, что кто-то хочет украсть, не давать денег тем, кто что-то реально делает, то вокруг остается одно ворье, а нормальные люди разбегаются. 8. И ещё одна история, которую я расскажу впервые. После неё мы и заключаем со «Сколково» контракт, ставший предлогом для уголовного дела. Слово «депутат» вызывает ассоциацию с богачом не только у 99% наших сограждан, но и у власть имущих – кому, как не им знать про спрятанные бизнесы, оффшорные компании и зарубежные счета «избранников народа». Поэтому человека со значком Госдумы, наряду с Вексельбергом за свой счет летающего по миру, устраивающего приемы для иностранной профессуры и сотрудников фондов, рассказывая им о «Сколково», воспринимают как должное. Дело было в ходе визита президента Медведева в Америку. Я участвую в его организации и вхожу в официальную делегацию – мы летаем его самолетом, живем в одном отеле, участвуем в мероприятиях. Медведева – первым из российских лидеров – везут в Кремниевую долину, знакомят со Стивом Джобсом и Шварценеггером, дарят айфон и заводят твиттер. Оттуда мы летим в Вашингтон, где подписываем историческое рамочное соглашение с Массачусетским Институтом. Все в восторге. Но приходит пора отъезда, и меня просят… заплатить за удовольствие жить вместе с Медведевым. Пятизвездочный отель, то-сё… За участников делегации платит Администрация президента, но я-то депутат, и по закону за мою командировку должна платить контролируемая единороссами Госдума. Она это делать, разумеется, не собирается. Я на это совершенно не рассчитывал и чувствую себя Кисой Воробьяниновым после «ночи наслаждений», с которого Остап требует денег на стулья с сокровищами – но их у меня нет. В общем, из гостиницы я сбегаю. Стыдно? Конечно! Но не могу же я сказать, что я – организатор поездки Медведева, а денег у меня нет. Проходит две-три недели, и меня приглашает Сурков: «Илья, а что это на тебя президентский протокол ругается?» Объясняю, в чем дело. Он очень долго смеется и дает команду Вексельбергу решить вопрос, чтобы у меня были деньги на поездки и встречи по сколковским делам. Мы заключаем договор со «Сколково», чтоб такое больше не повторялось. При этом всё официально. Но официально по закону за депутата никто, кроме Думы, платит ни за что не может. Сам депутат может получать деньги только за исследовательскую работу и публичные мероприятия. Поэтому так это и оформляют: половина моей деятельности – это разработка стратегических документов для Фонда, другая половина – выступления и встречи с инноваторами и инвесторами, которые в договоре называют семинарами, конференциями и лекциями. Так почему я не должен брать эти деньги? Решительно не понимаю. Ведь к проекту нужно привлечь иностранных партнеров и инвесторов. Выслушать наших инноваторов и переработать их идеи в рациональные решения. Сверить каждый шаг с людьми, ради которых мы работаем. Чтобы проект не пошёл по обычному сценарию – государство всё решает и строит, не спросив у тех, для кого. А потом выяснится: всё работает плохо и использовать трудно. Так что я всем этим занимаюсь, как главный по инновациям в Думе и бывший глава госпрограммы технопарков. У меня есть статус, полномочия, компетенция и опыт, необходимые, чтобы иностранный инвестор принимал меня всерьез. Я готов и могу рассказать ему, что такое Сколково. Но на проведение конференций, докладов, дискуссий, встреч нужны деньги. И мне их дают. А я их беру. Но не за это, а на это. У меня нет личного пропеллера, чтобы самостоятельно перелетать из страны в страну, где проходят встречи. Возможно, благодаря «Сколково», нашим ученым и российским инновациям, когда-нибудь такие пропеллеры появятся у всех и нам станут не нужны самолеты и поезда. Но пока чтобы из точки А попасть в точку Б, мне нужен билет. Нужна гостиница. Нужно привлечь экспертов и консультантов и оплатить их услуги. После той бостонской встречи и подписания соглашения с MIT в ходе визита Медведева Сурков говорит мне: «Ладно, черт с тобой, ты нам нужен». Мы договариваемся – про политику молчим, тут наши взгляды расходятся, я в оппозиции, но по Сколково мы работаем вместе. Я же считаю, что этот проект и вся программа модернизации Медведева необходима для развития нового класса в стране, и все вместе это приведёт к переменам в политике. Поэтому наши интересы совпадают. 9. Проходит полтора года, и в начале 2012 года Вячеслав Володин (тогдашний замглавы Администрации президента) с Александром Бастрыкиным (главой Следственного комитета) начинают интригу против Владислава Суркова. Они работают на Путина, разъяренного «болотными протестами». И выдвигают идею, что беспорядки в Москве инициированы Медведевым и реализованы Сурковым, чтобы не допустить возвращения Путина на пост президента. Мысль Бастрыкина была в том, чтобы доказать, что протесты профинансированы по указанию Медведева, Сурков их организовал, а я был кассиром, который по его указанию всё оплатил. Бред, скажете? Конечно бред! И это – первое, что я сказал, услышав эту дикую версию. Но оказалось: чем чудовищнее ложь, тем легче в неё верит маленький человечек Путин, не понимающий, почему против него восстала самая прогрессивная часть российского общества. Поэтому Следственный комитет возбуждает дело о нецелевых расходах средств «Сколково» в размере 750 тысяч, которые якобы пошли на финансирование протестов «Белой ленты». Меня привлекают как свидетеля. Начинаются вызовы и допросы. Я чувствую: меня обложили. Это несправедливо, но кому это объяснишь? Кремлевские СМИ с одной стороны, оппозиционные «разоблачители» с другой, все дружно улюлюкают. И хотя у меня депутатская неприкосновенность, я знаю: рано или поздно мне создадут очень серьезные проблемы. Но всё равно считаю, что должен говорить правду и гнуть свою линию. Доказывать, что всё было по-честному. Дело ведет внятный следователь. Когда-то он вёл дело «Курска». Я пришел в его кабинет на Техническом переулке и объяснил всю эту кремлевскую интригу. Он быстро понял всю политику. – Илья Владимирович, чаю будете? Хороший, травяной! Я соглашаюсь. – Знаете, у меня первый раз такое дело. Раньше всё было просто. Понятнее как-то… Видно было: ему, профессиональному «важняку», очень некомфортно заниматься политикой. – В плохое дело вы ввязались, Илья Владимирович. Тут вы у меня. А вот тут, – постучал он по пухлой папке на углу стола, – Чубайс с Меламедом. Те ещё ухари… Хотите с ними в одной компании быть? С Чубайсом в одной компании я быть не хотел. Но поступать против совести – тоже. Я отхлебнул душистого чаю. – Я сейчас в другой компании. С Алексеем Бельтюковым, который тут вообще ни при чем. Отстаньте от парня, это не его война! Следователь посмотрел на меня внимательно: – Это мы разберемся. На Суркова дадите показания? – Нет. – Хорошо подумали? – Да. – Тогда не будем и время тратить. Вот список вопросов. Посидите дома, ответите, потом сбросите мне на флешку, а я перенесу в протокол. А про Суркова всё-таки подумайте. Если решите дать показания, скажите. – Нет уж. Я никого оговаривать не буду. – А Вексельберг вот дал, – говорит. – Пусть это будет на его совести. Я тогда ему не поверил, решил, что разводит. А потом прочел показания Вексельберга. Там был одно вранье. Что велели написать, то и написал. Вижу, всё всерьез, надо что-то делать. И единственный, кто может здесь принять какое-то решение – Путин. 10. Тут надо сказать, что в Думе у меня был очень интересный кабинет – самый крайний на втором этаже нового здания. Там когда-то сидел глава ФНПР Шмаков, руливший в своё время профкомом Госплана. Я был председателем подкомитета, но это не давало права на кабинет с приемной. В таких сидели главы комитетов и их замы. Вообще рабочие помещения в здании Думы, совершенно не приспособленной для парламентской деятельности, были предметом купли-продажи и небольшим бизнесом для аппарата. Один из знакомых депутатов, например, отвалил несколько десятков тысяч долларов за помещение в более престижном старом здании. Но я, как всегда, пошёл другим путем: после своего избрания в 2007м дал возможность всем передраться и расхватать то, что плохо лежало, после чего совершенно бесплатно договорился на крайне удобный неликвид. Это был обычный депутатский кабинет, но с входом через приемную первого заместителя председателя комитета по бюджету. И получилось, что у нас общая комната помощников. Это удобно. Там, по статусу моего соседа, стоит «вертушка». Узнать телефон приемной Путина – дело техники. И вот я, как Штирлиц Борману в «Семнадцати мгновениях весны», подождав, когда все уйдут, звоню ему с этой вертушки. Отвечает адъютант. «Приемная слушает!» Чья приемная – звонящий должен знать... – Здравствуйте, говорит депутат Пономарев. Я хочу поговорить с президентом. – Илья Владимирович? – уточняет он. Ничего себе! Большой брат меня знает... – Да, это я. – А по какому поводу? – Хочу договориться о встрече. По делу «Сколково». Думаю, президенту будет важно узнать его суть из первых уст. Проект для страны важный, боюсь, как бы ошибку не совершили… – Подождите минутку. Я спрошу. Проходит пару минут. Адъютант возвращается: – Президент вас готов принять. И дает телефон Вайно. Он тогда был шефом протокола и отвечал за график Путина. – Позвоните Антону Эдуардовичу. Скажите, что президент готов с вами встретиться. И чтобы он назначил время, когда вам нужно подъехать в Кремль. Звоню Вайно. – Антон Эдуардович, президент мне назначил встречу. Сообщите, когда мне подъехать. Тишина. Потом: «Да?!.. Хорошо... Я вам перезвоню...» Проходит день. Я в Следственном комитете. С флешкой. Светлая седмица. К уже испробованному чаю добавляется кулич. Следователь читает показания. Говорим за лодку «Курск», за жизнь, о трудной судьбе инноваций в России... И тут звонит Вайно: «Президент готов вас принять. Но сперва встретьтесь с Володиным – подготовьте разговор». Следователь слышит разговор, и смотрит на меня с любопытством, вычисляя, стоит ли говорить об этом звонке руководству. Впрочем, Бастрыкин и так скоро всё узнает. Возвращаемся к допросу и куличу. Но не проходит и пяти минут, как звонит сам Володин: – Тебе зачем к начальнику? – Вячеслав Викторович, я в последние два месяца звонил вам тридцать пять раз. Вы ни разу не ответили. Хотите, чтобы я сложил лапки и сдался вашим опричникам? Так не будет. – Э-э-э… Приезжай прямо сейчас. Прощаюсь со следователем, выражающим искреннюю надежду больше никогда со мной не встречаться (кстати, мы с ним лично больше ни разу не виделись), и еду на Старую площадь. – Что скажете, Илья Владимирович? – Что дело «Сколково» – туфта и лажа, и я скажу это президенту. Вы же сами знаете! – А как на самом деле было? Рассказываю. Такое не придумаешь. – Точно деньги не шли на протесты? – Как вы себе это представляете? Ведь они прошли ещё до протестов. И до решения Путина вернуться в Кремль! Кто мог заранее всё это предвидеть? Конечно, Сурков, когда мы с ним знакомились, хотел меня купить. В 2008 году, когда я стал депутатом, в первом же разговоре спросил: «Тебе денег надо?» Я ответил: «Надо, но от вас не возьму». «Точно не возьмешь?» «Точно не возьму. Я сделок с дьяволом не заключаю». Посмеялись и разошлись. Вы ж знаете, как всё работало, Вячеслав Викторович! Кому я рассказываю?.. Володин делает лицо искренне сочувствующего мне человека. – Да, попал ты… Как же помочь? Я подумал, что могу посоветовать – как. Но высказанное вслух такое пожелание могло сильно осложнить ситуацию, и я скромно промолчал. – Слушай, – продолжает он, – я понимаю, у тебя таких денег нет, но сходи к Абрамовичу, ты же можешь с ним связаться через маму. Возьми у него 750 тысяч и закрой всё. А мы сделаем вид, что ничего не было! – Вы что мне предлагаете? – спрашиваю, – Если это поручение, я с ним поговорю, конечно. Но он, разумеется, скажет «нет» – с какой стати ему за меня брать ответственность? Вы же потом ещё и его к этому делу пристегнете, у него там и поместье как раз, в Сколково этом. И потом, почему вы считаете, что я не понимаю: вы просто хотите, чтобы я, вернув деньги, признал свою вину? Я этого делать не собираюсь. В общем, я вам рассказал, как всё было. И начальник ваш в курсе, что я хочу встретиться. Так что, Вячеслав Викторович, решите вопрос. Или, если не можете, давайте я сам буду говорить с президентом! Володин выбрал правильно, и вопрос решил. Хотя в своем стиле – дело предусмотрительно не закрыли, а приостановили. Решив, что я буду таким образом на крючке. Просчитались. Через год, после моего голосования по Крыму, оно возобновляется. Но с Путиным я всё же встретился. Продолжение следует...

Мы начали войну. Я и мой друг депутат Дмитрий Гудков. Но не подумайте – не друг с другом. А с коррупцией в Госдуме. Было это осенью 2011 года. Я никогда не считал жанр разоблачений своим. Когда толпа кричит «ату! Распни его!», даже если по делу, я испытываю чувство брезгливости. Когда очередной Навальный талантливо разоблачает очередного Пехтина или, прости господи, Малышеву, я-политик радуюсь, а я-человек стараюсь отойти в сторону. Конечно, ассенизаторы нужны. Но меня к этой работе не тянет. Мне не нравится ломать, пусть это даже судьбы врагов, я предпочитаю строить. В детстве родители очень переживали из-за моей увлеченности пионерией и политикой. Они боялись, что из меня вырастет Павлик Морозов. Не то, чтобы кто-то опасался, что я побегу сдавать в КГБ папу и маму, иногда прятавших в нашей коммуналке близ Московского Университета друзей, руководство армянского оппозиционного комитета «Нагорный Карабах»; но всё-таки концепцию «цель оправдывает средства» они хотели из меня надежно выбить. И потому мы ходили в кино, смотреть знаменитые перестроечные «Плюмбум» и «Чучело», «Курьер» и «Покаяние». Почему-то особенно мне запал в душу фильм Говорухина, снятый по роману Агаты Кристи «Десять негритят». Там некто собирает на необитаемом острове десять преступников, каждый из которых избежал правосудия. И убивает одного за одним, а они не могут понять, кто это делает. В итоге оказывается, что их палач – бывший судья, который тоже когда-то – случайно – совершил преступление, отправив на смерть невиновного. И, перед тем как застрелиться, он говорит: «только тот имеет право судить других, кто в состоянии осудить себя сам». В другой книге сказано ещё четче: «не судите, да не судимы будете». Но в случае с Гудковым дело было в другом. Нельзя было оставить безнаказанным изгнание Геннадия Владимировича, отца Дмитрия, из Госдумы. Изгнание по наспех состряпанному несправедливому обвинению. Гудков-старший виновен в том, что занимался когда-то бизнесом? Так ведь и многие единороссы-депутаты виновны в том же! А также в злостной неуплате налогов, участии в коррупционных схемах, использовании служебного положения в личных целях. В общем, в том, что жулики и воры. И мы стали искать данные о самых отличившихся представителях «Единой России». Дмитрий собрал первую порцию данных, я же придумал название кампании – «Золотые крендели России», по названию одного из предприятий, принадлежавших автору печально знаменитого закона о капитальных ремонтах жилых домов Алене Николаевой. Скандал получился колоссальный! Мы смогли наполнить тезис о «жуликах и ворах» реальными фактами и доказательствами. Какое-то время спустя нашу идею подхватила широкая интернет-общественность во главе с Алексеем Навальным, начав с одного из «кренделей» – видного деятеля «Единой России» Пехтина, и я вздохнул с облегчением, что больше этим заниматься не нужно. Важно отметить, что мы с Димой не ограничились партией власти. Мы работали честно. Однажды мне принесли солидную папку по депутату от КПРФ. Факты были убийственными – он не только активно занимался бизнесом, но и был причастен к сомнительному захвату одного из московских предприятий. В прокуратуру не понесешь, но мерзко. Я отнес папку Зюганову и попросил разобраться. Прошло немного времени, и депутат добровольно сложил мандат. Как и несколько единороссов. Другие же стали сопротивляться. 2. Но одна порция материалов меня очень огорчила. Она касалась депутата А., которому я симпатизировал, хоть он и был единороссом. Это был его первый созыв, до Думы он возглавлял крупное предприятие. Заслуженный человек, спецназовец, прямой, конкретный мужик. Настоящий русский офицер, служил всю жизнь Отечеству, выполнял присягу. Зачем-то полез в политику. Говорил: меня пацаны уважают, продвигают, так хоть деньгами родному городу помогу, а то разруха на каждом углу. Я там был не один раз и подтверждаю: и за углом тоже. Говорил он искренне и даже страстно. Но при этом оказался видным фигурантом списка «золотых кренделей» – грубо нарушил закон, став депутатом, и вовремя не оставив пост главы предприятия. Он много и неумело оправдывался, только ухудшая ситуацию. Тем более, что у его «пацанов» явно оказались влиятельные недоброжелатели, которые через Сеть регулярно подкидывали дров в костер разоблачений. Я отыскал А. в зале пленарных заседаний Думы: – Пойдем, рюмку чаю выпьем, поговорим. Рядом с залом в закрытой для посторонних глаз зоне есть буфет. Там проходят все ключевые консультации между депутатами разных фракций. Не знаю, есть ли там прослушка, если нет – я сильно разочарован в ФСО. Короче, туда мы и направились. – Дорогой, плохие новости для тебя. – говорю, – Смотри, что прислали. И показываю копии документов, грозящих изгнанием с позором из Думы. Если, конечно, на то будет воля Администрации президента. Я мог ему ничего не показывать. Это бы ни на что не влияло. По-человечески происходящее было мне неприятно. А. реагирует обреченно: – Пусть юристы разъясняют. Мне уже всё равно. Он тяжело вздыхает. – Илья, вот ты политик у нас, – продолжает (а по моему глубокому убеждёнию, любой парламентарий автоматически становится политиком. Но единороссам удобнее считать себя ничего не решающими винтиками. И это близко к правде. Их мнение их начальники явно спросят даже после моего). – Так вот и скажи, за что мне всё это? Интересно, а на что они все рассчитывают, когда голосуют за свои законы? Что про то, как и какую жали кнопку, никто не узнает? Я стал объяснять это А. Но ему надо было выговориться. И моя жилетка оказалась самой подходящей. – За что мне всё это? – повторил он. – Я был уважаемым человеком. Меня любили. Я приносил в город деньги. Сын мной гордился! Мрачно глядя в чашку, А. выпил. – А сейчас? Да я домой стараюсь ездить реже. Жена запилила: зачем ты в этой партии за всё это голосуешь! – я про себя отметил, что он не первый день в «ЕР», но региональные боссы редко себя отождествляют с голосованием их собственной партии в Думе. – Сына избили, – сказал он главную новость. – Он боксер вообще-то. А тут начали дразнить всем классом: «сын жулика и вора». Он – в драку… Сторониться меня стал, на соревнования один ходит. Представляешь? А какой я жулик и вор?! Я ж офицер! – Так уходи, чего сидишь тут? А хлопнешь дверью – восстановишь уважение. У нас народ обиженных и раскаявшихся любит, – вспоминаю я Ельцина и Ксюшу Собчак. – Не могу. Пацаны не поймут. Они вписывались, договаривались, – приоткрывает А. единороссовскую кухню выборов. Не знаю насчет воровства, но что-то жульническое в этом точно есть. – И знаешь, что самое обидное? Никому дать по морде не могу! А ведь стою утром перед зеркалом, и прям кулаки сжимаются! И я ясно вижу: А. – хороший человек, но слабый, хоть и офицер. У него много самооправданий. Они работают, пока система стабильна. Как только она начнет рушиться, у него появятся другие оправдания – почему надо перейти на сторону новой силы. Я хорошо это понимаю. Ничего нового здесь нет. Особенно, если учесть, что с «Единой Россией» его не связывает никакая идея. Так что если новая власть не станет сильно задевать его деловые и жизненные интересы – переметнется тут же. Возможно, даже предложит ей выгодные ходы. 3. История не знает примеров успешных революций и мирных преобразований, которые бы делали только люди, не связанные с действующими элитами. В какой-то момент обязательно появлялись «спецы», перешедшие на сторону победителей. Не хочу называть всех их крысами, но именно они первыми бегут с тонущего корабля и ищут себе новое судно для путешествий. Таким, как А., надо дать шанс перейти на сторону добра. Людей, оправдывающих себя лучшими побуждениями, очень много. Я категорически против всепрощения, но и национально-партийное шельмование недопустимо. Его не должно быть. Пусть каждый решает: с кем он. Поддерживает эту систему, или за новую власть, власть без коррупции? Повторяю: я далек от идей всепрощения. Урок 1991 года у нас перед глазами: люди хотели избавиться от прогнившей и лживой элиты, прикрывавшейся коммунистическими идеалами, и сохранить великую страну. В итоге СССР развалили, а элита осталась: её самую идейную и наименее «гибкую» часть система вытолкнула, а остальные отказались от этических ограничителей и возглавили процесс приватизации народных богатств Тогда можно было повернуть ход истории, но для этого пришлось бы провести люстрацию – ограничить в правах старую элиту. Подчеркну: это не означает огульные посадки и «охоту на ведьм». Люстрация – это компромисс, договоренность: вы больше не лезете нами управлять, а мы не интересуемся делами, что вы делали, когда были у руля. Она не может быть выборочной, а должна охватить всех людей определенного добровольно полученного ими статуса: скажем, в 1991м это могли бы быть члены и сотрудники аппаратов комитетов КПСС всех уровней. Уровень противостояния и взаимного недоверия в обществе сейчас превысил все разумные пределы. Восстановить доверие граждан к бюрократам без люстрации невозможно. Но надо сделать всё, чтобы как можно больше чиновников, функционеров и прочих слуг власти одумалось и перешло на сторону добра. Им нужно протянуть руку, не прикрываясь ложной принципиальностью. Тонкая грань между принципиальностью и сектантством – известная проблема политиков всех времен. Ленин писал: «все грани, и в природе, и в обществе подвижны и до известной степени условны… В практических вопросах политики каждого исторического момента важно уметь выделить те, в которых проявляется главнейший вид недопустимых, предательских компромиссов и на разъяснение их, на борьбу с ними направить все усилия… Вести войну в сто раз более трудную, длительную, сложную, чем самая упорная из обыкновенных войн между государствами, и наперед отказываться, при этом от лавирования, от использования противоречия интересов (хотя бы временного) между врагами, от соглашательства и компромиссов с возможными (хотя бы временными, непрочными, шаткими, условными) союзниками, разве это не безгранично смешная вещь? Разве это не похоже на то, как если бы при трудном восхождении на неисследованную ещё и неприступную доныне гору мы заранее отказались от того, чтобы идти иногда зигзагом, возвращаться иногда назад, отказываться от выбранного раз направления и пробовать различные направления?». У швейцарского писателя Анри Амьеля на эту тему есть очень верная мысль: «Более всего мы недовольны другими, когда недовольны собой. Сознание вины делает нас нетерпимыми». Это правда: мы все – единороссы, оппозиционеры, аполитичные граждане – в равной мере отвечаем за то, как живем. Одни виноваты в том, что делали, другие – что позволяли это делать. В конечном итоге, все россияне платили налоги, которые шли на содержание жуликов во власти, в том числе – на войну с Украиной. И как бы кто ни хотел быть чистеньким, выходить из кризиса придется вместе. Никто из нас и наших противников на Марс не улетит. Наша страна состоит и из единомышленников, и из оппонентов, а общий язык надо находить со всеми. 4. Но есть действительно принципиальные моменты, полностью закрывающие возможность любого сотрудничества. Первое – личное участие потенциального союзника в коррупционных сделках и схемах, выходящее за рамки общепринятой деловой практики. Второе – неготовность демонтировать в России систему личной власти и запретить любые монополии, как в политике, так и в экономике. Третье – явное или тайное отрицание народа как источника власти и приоритета интересов рядовых граждан над интересами государства. Это – вопросы фундаментальных ценностей. Всё остальное – выбор самого быстрого пути к победе. Но на этом пути много преград. Причем серьезных. Наше наступление встретит очень сильное и жестокое сопротивление. Но, как говорил Данте: «следуй своей дорогой, и пусть люди говорят, что угодно». Пример такого подхода – Борис Немцов. Я вновь вспоминаю о нем не зря. У нас всегда было очень мало общего. Случались и прямые столкновения. И обвинения с его стороны, которые заканчивались прояснением отношений. Не стану судить о глубине и искренности его политических убеждёний. Хотя в его биографии были очень разные страницы. Но явных отступлений от них я не наблюдал. Он был последователен в своих политических и практических действиях. То есть был честный, искренний человек. И за это я Бориса уважаю. Но это никак не мешает мне критиковать его взгляды и поступки. Я это делал, делаю и буду делать. Нельзя было соглашаться на перенос первого нашего митинга с Площади Революции на Болотную. А обосновал этот перенос прежде всего Немцов. Тем, что, якобы, у памятника Марксу мало места и может возникнуть давка. Места там – море и его прекрасно хватило бы всем нашим сторонникам. А противники оказались бы в куда более сложной ситуации – контролировать огромную массу протестующих в зоне между отелем «Метрополь» и зданием Манежа, у стен Кремля и в непосредственной близости от Красной площади – куда сложнее, чем окружить её в сквере за Москва-рекой, отделив от Кремля мостом. Что побудило Немцова тогда согласиться на Болотную и убедить в этом большинство Оргкомитета? Очевидно, страх перед развитием событий, которые он не мог бы ни предсказать, ни контролировать, а также желание возглавить процесс, в стороне от которого он оказался в начале декабря 2011 года. В 2004 году он был в Киеве на Майдане и выступал там. И явно был вдохновлен тем, что видел. Но одно дело – восхититься, будучи гостем революционных событий в другой стране, и другое – осуществить то же самое у себя дома. Эта нерешительность в отношении политических действий, направленных на взятие власти – важный фрагмент его мировоззрения. Его устраивал протест. Но он не был готов бороться и побеждать революционным путем. Его радовало, что на митинг пришло много тысяч людей. Но он не мог вообразить, что они захватят власть. Он был готов – и умел – торговаться за позиции и уступки. Но не был готов к прямой неуправляемой политической деятельности масс, которая неизбежно оказалась бы жесткой, а может, и насильственной. Но ему хватало принципиальности, убеждённости и отваги идти своей дорогой кто бы и что ни говорил – последовательно и ярко выступать против политики Путина и его группы. Что и привело к его трагической гибели. И, проявляя принципиальность по отношению к Борису, скажу прямо: эта гибель для меня такая же беда и трагедия, как и для его горячих сторонников. 5. Когда въезжаешь в Нижегородскую область, невольно удивляешься отличному качеству шоссе, ведущего к её столице. И шофер, если он из местных, не забывает пояснить: эту дорогу построил Немцов. Я вспоминаю об этом не зря. Потому что эта дорога стала для меня одним из символов возможных перемен в бескрайней стране, для которой дороги – не только образ, но и кровеносная система, по которой идеи распространяются в умах. Лето 2012 года. Приближаются выборы в Координационный совет оппозиции. О связанных с ними интригах я уже писал. Напомню: я видел этот Совет рабочим штабом оппозиции – боевым исполнительным и, если угодно, распорядительным органом, работающим на нашу победу, то есть – на смену власти в стране, в крайнем случае – на вхождение несистемной оппозиции – правой и левой – во власть. А Борис Немцов, Алексей Навальный и другие либералы хотели учредить что-то вроде оппозиционного квази-парламента – совещательного органа. Думаю, сегодня я никого не обижу, если назову этот формат говорильней. История столетней давности показала провал Учредительного собрания, неудачей стал и Координационный совет. Так или иначе, но идею его создания и конструкцию я согласовал с находящимися под арестом Удальцовым и Навальным, прямо в изоляторе. Втроем мы согласились на концепцию «штаба революции» Я стремился распространить деятельность Совета на всю страну, и обеспечить представительство регионов. То есть принципиально важно было, с одной стороны, провести голосование в Совет в большинстве субъектов федерации, а с другой – создать команду, работающую в нем на смену власти. Чтобы это обеспечить, я предложил устроить совместный для всех кандидатов агитационный тур по большей части российских регионов. Я люблю путешествовать на машине. Где я только на ней не ездил. От Москвы до Красноярска доезжал. Ездил и в Иркутске, и в Якутске, и везде... Я знал и знаю огромное число путей из пункта А в пункт Б не по трассе, где ждет полиция, а в объезд. Отсюда проросла идея автопробега. Замысел был в том, чтобы арендовать большой автобус, красочно и привлекательно его оформить, посадить в него ярких, убеждённых, заведенных, умеющих говорить и желающих работать агитаторов, кандидатов на выборах в КС, и ездить в нем от точки к точке, как мобильное политическое шоу, на которое все сбегаются. Где идёт публичная дискуссия и рождается команда. А сопровождает автобус кавалькада машин региональных активистов. И автобусную агитбригаду, и людей на машинах время от времени сменяют другие. И всё это с шумом и помпой. Так мы должны были привлечь внимание к выборам в Совет. А заодно – продвинуть тему оппозиции, честных и справедливых выборов и всей протестной повести, тогда ещё актуальной. 6. Я предложил коллегам по Оргкомитету оппозиции поучаствовать в этом проекте деньгами. Но никто не согласился. И финансирую его сам. Я депутат. У меня хорошая зарплата. Прежде я занимался бизнесом. Были небольшие сбережения. А никакие фантастические суммы нам и не нужны. Меж тем власти, узнав о проекте автопробега, решают меня наказать. Я тогда работал над созданием и финансирование работы лагерь волонтеров-ликвидаторов наводнения в Крымске, что на Кубани, и все пожертвования шли через мои электронные кошельки – Яндекс-деньги, PayPal и т.д. – много-много малых взносов. Это первый пример большого краудфандинга оппозиции в России. Мы собираем гораздо больше, чем кто-либо еще. Причем малыми суммами. Всего порядка 600 тысяч долларов. Это много. А чиновники, якобы, не уверены: а нет ли тут аферы? И Росфинмониторинг*** Государственное агентство, занимающееся борьбой с финансовыми преступлениями и отмыванием денег.*** замораживает мои счета. Они имеют на это право – по международным правилам, много мелких пожертвований через интернет-кошельки считаются подозрительной активностью – а вдруг люди так наркотики покупают? Это имеет для меня крайне негативные последствия. То есть автоматические дефолты по кредитам, ведь я, не супербогат, и кредиты у меня есть – машина и т.д. А дефолты означают, что банки разом предъявляют много требований о возврате денег. А их нет. Так что на автобусе и автопробеге с помпой приходится ставить крест. Но, я человек упрямый, придумываю другой вариант – куда дешевле. Идея проста, как валенок: летим в первый город – Красноярск, а дальше на машинах красноярских товарищей едем в следующий город – Томск. Проводим там и где можем в пути митинги и встречи. Потом красноярские ребята едут домой, а мы, пересев в машины томских товарищей, едем до следующего города – Кемерово. И так далее. Оказалось, это сильный ход. В том числе, с точки зрения партизанской борьбы с властью. Когда мы планируем пробег, я, как требует закон, заранее сообщаю о нем в ГИБДД. А они готовят на нас облавы. Под видом обеспечения безопасности. Сотрудники получают инструкции нас ловить. А ловить оказалось некого – все машины местные, их много, они меняются и едут без символики – то есть повода обеспечивать безопасность нет. А кроме того, мы часто едем объездными путями, о которых я писал. И въезжаем в город там, где нас не ждут. Поэтому, хотя и пытаются, нигде нас не перехватывают. И так мы за месяц проезжем 15 тысяч километров и 80 городов, Жаль, но из оппозиционеров федерального масштаба весь путь со мной едет только один человек – легенда демократического движения Михаил Шнейдер из «Солидарности». И двое то приезжают, то уезжают – Немцов и Удальцов, понимающие важность работы в регионах. ещё Дмитрий и Геннадий Гудковы. Остальные пробег игнорируют. 7. И вот доезжаем мы до Старого Оскола в Белгородской области. Область в политическом плане жесткая. Именно там я почувствовал себя немного Остапом Бендером. В тот момент, когда я в сотый раз пламенно рассказываю с трибуны, как «железный конь идёт на смену крестьянской лошадке», и что мы бьем «автопробегом по бездорожью и разгильдяйству», ко мне, в точности как в книге Ильфа и Петрова, подходит наш местный соратник и на ухо шепчет: шоссе в Курск полностью перекрыто. Там не то, что проверяют машины – трассу перегородили. Она стоит. А нам надо в Курск. И это – единственная дорога. Объезды такие дальние, что на следующий митинг никак не успеть. Я завершаю речь и держу совет с принимающей стороной. И надо ж такому случиться… Обычно региональные организаторы – люди небогатые. А тут человек состоятельный. И убедительно так говорит: «Илья Владимирович, спокойно. Вопрос решим. А сейчас пообедаем, водочки за автопробег поднимем». Звучит соблазнительно. И водочки в этой ситуации хочется. Соглашаюсь, идем, выпиваем-кушаем. Я смотрю на часы: надо ехать. А он: «всё хорошо, доберемся вовремя! Давайте ещё по одной». Несут второе блюдо. – Поехали, – говорю. – А то никак не успеем! Нас в Курске люди ждут! – Илья Владимирович, я ж вам говорю... Мы местные. Знаем, как это делать. Давайте ещё по водочке, компотик вот... Выпиваем компотик. – Всё, – стучу по столу, – Простите, дальше – никак. – Ага, – говорит с интонацией Юрия Гагарина, – вот теперь – поехали! Выезжаем. И едем в совершенно неожиданном направлении – в какой-то лес. В лесу петляем и выезжаем на поляну. А на поляне – вертолет. – Вот, – говорит он с выражением, – Карета подана. Оказывается, он сам и его ближайший соратник, тоже участник движения, бывший военный пилот-афганец, на досуге занимаются вертолетным спортом. Вот и вертолет. – Я знаю, – говорит летчик, – где менты. Сейчас мы им покажем! И летит на вертолете вдоль дороги. Два метра над землей. Жестко! Бреющий полет. Он военный летчик – знает, как надо. Страшно – жуть! И делает два захода на ментов. Те – врассыпную от машин по кюветам… – Теперь, – говорит, – летим в Курск. И прилетаем тютелька в тютельку. Больше нас ловить не пытаются. А дальше мы из Курска – в Брянск. Из Брянска – в Смоленск. А дальше – в Псков, Питер, Новгород. А оттуда в Тверь, а из Твери – в Москву. В каждом городе митинг. От нескольких сот – до нескольких тысяч. Всюду по-разному. Очень много зависит от местных организаторов – кто больше может собрать, кто – меньше. Где-то – провалы. Где-то, наоборот – неожиданный успех. И всюду наша задача – рассказать про выборы в Координационный совет, про его суть, про события в Москве и в движении. И – все на выборы! Все на выборы! Все на выборы! Для людей в регионах это много значит. А москвичи, как говорится, кладут с прибором на региональную тематику. Конечно, этот проект никак и никто в так называемых больших СМИ не освещает. Да и оппозиционная пресса молчит. Хотя это – единственная акция «Белой Ленты», нацеленная на продвижение наших идей, охватившая подавляющее большинство территорий. Для нас это – огромный и важный опыт. А либералы тем временем сидят в Москве и решают вопросы. Итоги известны. Эта глава называется «О принципиальности». Как видите, я принципиально не ставлю им оценку. её уже поставили российская политика и ещё поставит российская история. Идейно им близкому Борису Немцову, который был с нами – свою. Московским либералам – свою. А движению «Белая лента» – свою. Но главный разбор полетов проведут граждане страны. После смены власти…

Ты работаешь восемь – минимум – часов в сутки и получаешь за это тридцать (сорок, пятьдесят) тысяч рублей. А в соседнем городке получают и того меньше – тысяч пятнадцать. И люди это считают хорошей зарплатой, и держатся за своё место. Они читают этот текст и думают: «зажрались, гады белоленточные». Новый класс, работники нематериальной сферы… Эти люди помнят протесты 2011 года. И понимают, что жителям мегаполисов чужды их тревоги, у них свои проблемы. В конце концов, большинству читателей этой книги хватает на удовлетворение минимальных потребностей – на чаще хорошую, чем плохую, еду; чашку кофе в кафе пару раз в неделю; на кино в выходные и на отдых раз в год за границей. Если напрячься, то и на кредит для покупки машины. Но не всем доступна квартира и, тем более, дом. Они жилье снимают. Но разве здесь счастье? У тех, кто делает мебель, шьет одежду и печет хлеб, деньги – главный стимул трудиться. Рабочий Уралвагонзавода, как и сельский учитель, живет от зарплаты до зарплаты, и его бедность не дает ему ощутить себя человеком, которого ценят. Если ты можешь сказать: «я тружусь не из-за денег. Не меньше, чем денег, я хочу призвания, признания и самореализации» – то ты герой нового времени. Продукт новых людей нематериален. То, что мы производим, нельзя пощупать, надеть и съесть. Но результаты труда для нас важны, мы хотим, чтоб они вернулись к нам славой, вниманием, востребованностью и уверенностью: мы что-то изменили к лучшему. Это – очень важная отличительная особенность нового класса: у него денежная мотивация уходит с первого места на второе. И всё же, несмотря на то, что продукт твоего труда – нематериален, ты живешь в совершенно материальном мире – тебе надо что-то есть, пить, надевать и где-то жить. Всё это – продукты производства. Но способ производства придумываешь ты. Я лично всё время в своем труде стараюсь стоять на двух ногах – мне интересны новые технологии, но я люблю строить предприятия, создающие материальное, где работают и зарабатывают люди. И стараюсь распоряжаться материальными благами в интересах всего общества. Вместе с моими единомышленниками мы создаем технологии и учим других создавать новое. От нас зависит прогресс человечества. Мы планируем будущее и хотим, чтобы нам не мешали это делать. А в соседнем подъезде живет тупой некреативный бюрократ. Он питается лучше тебя, одевается дороже, ездит за границу чаще и регулярней, живет в стокомнатной квартире. И ничего не производит. Работает в два раза меньше, чем ты, но сосет из твоей зарплаты налоги, зарабатывая своими отсосами и распилами в несколько раз больше, чем ты, напрягая мозг. Этот кровосос, что тебя эксплуатирует, весьма примитивен. Ему не надо знать, как работает айфон, или как устроена молекула ДНК. Он не разбирается в мировой и национальной истории, да и географию знает в основном по названию модных курортов. Но это не значит, что он безмозглый. Не-ет, он хитер и пронырлив. Но ни черта не смыслит в том, что ты делаешь. Возрождённый феодал, получивший ярлык на кормление за счет тебя. Если твое классовое сознание спит и мешает признать очевидное – факт эксплуатации, жди нового финансового кризиса, когда тебя со всеми нематериальными активами и креативным, доходящим до гениальности мышлением, мягко попросят из компании, где раньше ценили и любили, считали членом одной семьи. И ты в неизбывной депрессии будешь истерить в Сети, пытаясь найти, где жить, что есть и пить. А гнусный бюрократ без глубоких мозговых извилин переживет финансовые проблемы, не испытав серьезных нервных потрясений. Как это было в 1991м, 1993м, 1996м и 1998м, когда кризисы разметали страну по кирпичику, а кто ей управлял, тот и управляет. 2. Я считаю: это – несправедливо. И, как человек левых взглядов и представитель нового класса – не хочу отдавать мои деньги присосавшемуся ко мне бюрократу. И «жилищникам» не собираюсь платить за прохудившуюся трубу в десять раз больше, чем она стоит. Давать взятки за детский сад. Платить откаты зажравшимся функционерам госкорпораций. Зато хочу менять представителей власти, тупо сосущих из меня и нефтепровода. Бюрократов надо гнать. Государство надо построить заново. Власть должна принадлежать таким, как ты. Таким, как я. Потому что мы – новый креативный класс и нас много. Сейчас все ищут врагов. Это модно. Для телевидения – это «украинцы-бандеровцы», иностранные агенты и Америка. Госдеп не дремлет! Готовит «цветные революции» на просторах России. Для националистов – «жиды и масоны», губящие русский народ. И мигранты понаехавшие. Для КПРФ – «компрадоры» и отдельные министры. А судьи – кто? Всё это глупое рысканье в поисках врага – и смехотворно, и опасно. Потому что уводит тебя и работника Уралвагонзавода от борьбы с настоящим и общим врагом. Важно верно понять, что и кто нам мешает. Бить по ложным целям – значит обрекать себя на поражение. Некоторые говорят: враг – Путин. Уйдёт Путин и будет новая жизнь. Иные москвичи считают врагами тех, кто получает пятнадцать тысяч и меньше, ходит в храм и работает на Уралвагонзаводе. Остальные, в свою очередь, видят врагов в москвичах. «Хватит кормить Москву!» – выкрик, честно заслуженный многими столичными жителями. Для меня Путин – это запрограммированная ельцинской Конституцией 1993 года помеха. Зато рабочий Уралвагонзавода – друг и союзник, которому пропаганда усердно промывает голову. Путину, кстати, можно в чем-то и спасибо сказать за прекращение хаоса 1990-х. А у москвичей есть чему поучиться. Но после того, как уравняем столицу в правах с Уралом и Сибирью. Время Путина прошло, и Москва более не должна выглядеть надменной сверкающей дамочкой в стране угрюмых обколотых кремлевской наркотой Нижних Тагилов и их заводов. Нам всем пора двигаться дальше. Путин – лишь лицо чиновничьей системы. «Невысокий, но и не низенький, не толстый и не очень тощий, не слишком густоволос, но и далеко не лыс. В движениях не резок, но и не медлителен, с лицом, которое не запоминается, которое похоже сразу на тысячи лиц. Вежливый, галантный с дамами, внимательный собеседник, не блещущий, впрочем, никакими особенными мыслями». Узнаете? Нет – это не Путин. Это дон Рэба, мрачный персонаж романа братьев Стругацких, хитроумный интриган и безжалостный чинуша, описанный ими задолго до перестройки. Заурядный чиновник средней руки. И мы помним, как кончил правитель мифического Арканара. Не позавидуешь. Путин – символ, олицетворение системы. И только. Он мишень, но главный ли он враг? Но враг-то есть. Враг реальный, жестокий. Гораздо опаснее Путина – своего полномочного представителя, никому неизвестного чекиста, которым Россию зачаровали на рубеже 90-х и 2000-х, навязав бедным и богатым, здоровым и больным… И ведь понравилось. Они это умеют – продавать противные липкие конфеты в красивой обертке. Они – это номенклатура, рождённая при Сталине, окрепшая при Брежневе, распоясавшаяся в перестройку, поделившая страну в 1990-х, и расползающаяся по миру с награбленным с 2000-го. Система Урфина Джюса с его деревянными солдатами – чиновниками. Их много, захватив страну, они плодятся как крысы, в геометрической прогрессии. 3. В Советском Союзе номенклатура стала самостоятельным классом, и предала свою страну во имя приватизации её богатств. При этом её тупые, заблуждающиеся члены куда лучше и безопаснее тех, кто знает, что происходит. Как писал Виктор Пелевин: «Вы задаетесь вопросом, кто приводит в движение зубчатые колеса, на которые день за днем наматываются ваши кишки, и начинаете искать правду – до самого верха, до кабинета, где сидит самый главный кровосос. И вот вы входите в этот кабинет, но вместо кровососа видите нереально четкого пацана, который берет гитару и поет вам песню про „прогнило и остоебло“ – такую, что у вас захватывает дыхание: сами вы даже сформулировать подобным образом не можете. А он поет вам ещё одну, до того смелую, что вам становится страшно оставаться с ним в одной комнате. И когда вы выходите из кабинета, идти вам ну совершенно некуда – и, главное, незачем. Ведь не будете же вы бить дубиной народного гнева по этой умной братской голове, которая в сто раз лучше вас знает, насколько все прогнило и остоебло. Да и горечь в этом сердце куда острее вашей». Я был в том кабинете. Я говорил с тем пацаном. Потом его уволили – назначили другого. Потом вернули первого. Потом он, говорят, слился. Или скурился. А стало ещё хуже. Система самовоспроизводится. Перестановки и омоложения ничего не решают. О подобных «исполнителях» советский обвинитель на Нюрнбергском процессе Роман Руденко сказал так: «преступники, завладевшие целым государством, и самое государство сделавшие орудием своих преступлений». У молодых вдобавок нет тормозов. И аппетиты гораздо выше, чем у старших. Попав в систему, даже с благородной целью её изменить, молодой чиновник быстро об этом забывает. Ведь она дает деньги, а у всех семьи, которые нужно кормить. И всё – ещё один винтик в огромном чиновничьем механизме, ещё один солдат системы. Преданный, верный. Всех ли она построит? Нет. Но что может один? Или два? Так они себя уговаривают. А молодые волки – смена старых чинуш – ещё наглее, вороватее и беспринципнее. Мне не нравятся военные термины. Битва, наступление, операция. Я не люблю агитаторские штампы прошлого – диктатура пролетариата, классовая борьба – они скомпрометированы. Но ничего не остается, как признать: да, в России идёт классовая борьба. Нас вынуждают сражаться, и мы обязаны победить, иначе Родина погибнет. Наша битва – битва нового, креативного класса с бюрократией. Нельзя уклониться от этой борьбы. Многие мои сверстники разъехались по миру, лишь бы жить в комфорте, делать любимое дело, не тратя жизнь на тех, кто того не заслуживает. Из моего класса – сорока человек! – в России осталось всего девять. Но от своей страны и своей судьбы не убежать. Мы здесь родились, и отвечаем перед своими детьми за их будущее. В конце концов, без врагов нет движения. Враги заставляют сжимать кулаки, кровь – бурлить, а голову – думать. Враги дают победу. Иногда они важней друзей. Они делают нас сильней. Перед зарей ночь всегда самая темная, а перед победой зло кажется вечным. 4. «Хозяева жизни», рассевшись по разыгранным в очко и присвоенным башням Кремля, живут так, будто их власть – на века. Будто и времени нет. Почему Путин всегда опаздывает? А почему всегда опаздывал Гитлер? У Владимира Владимировича много очень приличных и очень дорогих швейцарских часов. Когда-то его наверняка учили: точность – вежливость королей. Царем он себя, пожалуй, ощущает. До того, что даже не хочет (о чем много раз говорили и он, и Песков) принимать этот титул. А вот вежливым – нет. Гитлер тоже ощущал себя кайзером. И даже намного больше, чем кайзером. Власть того ограничивал Рейхстаг. Перед фюрером он склонился. Его заместитель Рудольф Гесс ввел в обиход фюрер-принцип. Согласно ему, не было в Германии, а значит и на свете, человека важнее национального лидера. А значит для него не существовало никаких норм, протокольных ограничений и жалких приличий. Бывало Адольф заставлял себя ждать часами, используя опоздания как один из методов добиться реализации своих политических целей. Опоздания Гитлера были частью его стратегии, недавно сообщила недавно газета Die Welt, ссылаясь на дневники шефа нацистской пропаганды Йозефа Геббельса. Как пример, издание приводит встречу Гитлера с президентом и министром иностранных дел Чехословакии – Эмилем Гахой и Франтишеком Хвалковски – в 1939 году. В ходе переговоров об отношениях их страны с Германией. Они договорились об аудиенции на 14 марта и прибыли в Берлин к десяти часам вечера, но Гитлер встретился с ними лишь через три часа. Всё время ожидания рядом с руководителями Чехословакии находился министр иностранных дел Рейха Иоахим фон Риббентроп. Так зачем же Гитлер заставлял ждать своих гостей? Геббельс написал об этом: «Гаха и Хвалковски прибыли в Берлин. Фюрер заставил их ждать до полуночи; медленно, но верно они изводились. Так же когда-то с нами поступили в Версале. Это старые, проверенные методы политической тактики». Национальный вождь немцев не мог забыть версальский позор. И вымещал злобу на руководителях страны, ставшей одной из «демократических дочерей» Версаля. Российский президент поступает ровно так же. В 2002 году он опоздал на два часа на встречу с родителями детей, погибших в авиакатастрофе. А ведь люди ждали на кладбище! Но ничего – стерпели. В 2003м не поспел на встречу с британской королевой Елизаветой. Приехал на четверть часа позже. И – что? И ничего. В 2006м приехал с опозданием на двадцать минут на встречу с Хуаном Карлосом II – королем Испании. В 2012м опять аж на три часа опоздал на встречу с Джоном Керри в Москве. И госсекретарь, национальный герой и без пяти минут президент США провёл их, прогуливаясь взад-вперед по Красной площади. А через год почти на час опоздал к Папе Франциску. Мало кто заставлял себя ждать римских пап. Впрочем, вот уже лет 200 с лишним папы всерьез почитают терпение добродетелью. Впрочем, Папе Франциску ещё повезло. Что такое жалкие пятьдесят минут рядом с четырьмя часами, которые ждал Виктор Янукович? Когда ещё был президентом. Тогда он был поистине жалок. Путин, видно, думал, что и весь народ Украины стерпит это и другие унижения. Ан нет. Янукович – уже давно не президент, и путинское опоздание внесло в это свою лепту тоже. К Бараку Обаме во время саммита G20 в 2012 году в Мексике опоздал на сорок минут. А к Дональду Трампу в Хельсинки в июле 2018-го опоздал на час и десять минут. Впрочем, Трамп, который любит пользоваться тем же приемом, ответил ему по-своему: он его ждал в американском посольстве и не выезжал на место встречи, пока туда не прибыл российский президент. То есть в итоге как бы опоздал ещё больше. Но отнюдь не все терпят этот выпендреж. В 2012 году канцлер ФРГ Ангела Меркель из-за опоздания Путина перенесла переговоры. А в 2018-м по той же причине встречу с ним отменил премьер-министр Сингапура Ли Сянь Лун и её провели только днем позже. Не стану перечислять все случаи канцелярского хамства. Отмечу лишь, что как бы ни объяснял себе Путин (или ни объясняли ему люди подобные Гессу и Геббельсу) эти опоздания – ни что иное, как, с одной стороны, примитивное подражание Гитлеру, а с другой – позор нашей страны. Конечно, на совести маленького кагебешника и его окружения куда более серьезные и страшные дела – фактическая ликвидация основных гражданских прав и свобод в России, изгнание огромной – наиболее деятельной и эффективной – части нового класса из страны. Крайне опасная для России аннексия Крыма. Война в Донбассе. Трагический провал борьбы с эпидемией 2020 года. Пример опозданий я привожу здесь чтобы подчеркнуть простую вещь: если человек не умеет вовремя приходить на важные встречи, как можно доверять ему страну? 5. …Голландец Питер выпил полбутылки вина, расчувствовался. Мы вышли в вечернюю московскую зиму. Питер задрал голову, придерживая кепку. По небу плыла белесая рвань облаков. Не рассчитывал же он всерьез увидеть зимой звезды в Москве? – О чем они думают? – спросил Питер, на отрывая глаз от неба. – Кто? – спросил я, поддерживая его под локоть. – Путин и Сечин. У них есть время вот так остановиться и смотреть в небо? Как они видят окружающий мир? Ради чего живут? Что чувствуют? А главное – чего хотят? …Когда я смотрю в глаза Сечина, мне кажется, что я смотрю в мертвые глаза… Мы пошли по Тверскому бульвару. Питер пошатывался, ему с ещё большим трудом давались русские шипящие и московская обледенелая плитка перед освещенными ресторанами. Я вёл его к метро, а сам представлял, как Путин и Сечин сидят где-то за закрытой дверью в глухой комнате. Путин с риторическими нотками в голосе спрашивает Сечина, задевая своими ледяными глазами его мертвые глаза: – Игорь, куда мы идем, ты не знаешь? – А черт его знает… –  философским тоном отвечает тот. – Вот и я не знаю… И в моем воображении, усиленным облаком пара, идущим изо рта и туманящим сердце Москвы, один похож на глиняный черепок, брошенный в воду и ушедший на дно, подняв столб ила, а другой – на рыбу, рассекающую боками холод. Плывущую туда, где глубже и теплее. Где больше кислорода. И нет света. Холодные глаза рыбы не мерзнут в холодной воде. А мы с пьяным голландцем, знающим русский, идем по скользкой, ненужной Москве травмоопасной плитке, свободно вдыхая кислород. И зная: через несколько часов над холодным каменным сердцем нашей страны взойдет солнце.

Не так давно ко мне пришел художник – современный. Предложил перформанс – шествие недовольных. – Нужно выйти на центральные улицы, кое-кто пусть будет в белом, – сказал он. – И пройти по ним, гудя. – В смысле – гудя? – спросил я. – В прямом – утробно, – ответил он. – Гудя от недовольства. Кое-кто пусть плачет в мегафон. Время от времени, не постоянно, а то сами с ума сойдем! – я тут даже, грешным делом, подумал, что кто-то уже сошёл. – Да, точно, пусть это будет славянское причитание, от которого не устают ни голосовые связки, ни уши… И ещё – пусть кто-нибудь несёт свечи, это даст настроение! Дальше современный и, кажется, свободный художник говорил, что огонь свечи, поднесенный ко рту плакальщика не будет колебаться, потому что звук, проходя по всему телу, в теле и остается. О потребности в эмоциональном контакте, сильно не удовлетворенной у современных людей. О том, что из современного общества исчезла ритуализация повседневности, когда люди, собираясь вместе, молятся, поют, смеются над кем-то и плачут о ком-то. Что люди всё равно недовольно гудят неслышным гудом, и пусть лучше они выйдут на улицы без политических лозунгов, где вот так, не произнеся ни одного оппозиционного лозунга, выразят своё недовольство. – Что такое – гудеть? Мычать? Вибрировать? – спросил я. И тут художник использовал метафору. – Это, как если бы кто-то сидел в глиняном кувшине, – сказал он, – скулил, а стенки отражали бы звук, не выпуская его, и запихивали обратно – в источник. Хороша метафора, согласитесь… Особенно когда вспоминаешь ту, что о глиняном великане. И слова президентских пресс-секретарей, издающих звуки, согласованные с высшей точкой зрения. «Сытые стали недовольными» – говорят они. И мы понимаем, о чем речь. Да, у нас в животах не урчит от голода, но, прав художник, гудит недовольство. Думаешь: действительно точка зрения слишком высока, если с неё мы видимся такими незначительными, что единственная наша потребность – набить брюхо. Будто если я приеду в умирающую деревню своей Новосибирской области с куском дорогого сыра в желудке, то не стану злиться. И не захочу всех сволочей к стенке поставить. Власти региональные, которые развалу не мешали. И федеральные, создавшие систему, при которой всё разваливается. Эта же самая земля в другой экономической системе нормально бы работала и кормила множество людей. И они бы не спивались. У них был бы смысл жизни. Дети ходили бы в школу, а население – росло. Все хотели бы Сибирь осваивать. А сейчас – отдельные островки, где теплится жизнь, на фоне бескрайней разрухи. И мне – гражданину России предлагают успокоиться, быть сытым, а главное – чувствовать себя довольным. Многие думают, что протестуют те, кто доведен до крайности. На самом деле, чаще всего это не так. Даже Энгельс в своё время сказал: «люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться, прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т.д.». Революционерами во все времена были те, кому есть, что терять. Они шли в тюрьму и на плаху, а те, ради кого это делалось, чаще всего лишь угрюмо и непонимающе смотрели им вслед: чего им-то не хватает в этой жизни? Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, но многим эти цепи кажутся на вес золота. И они боятся даже высказаться против тех, кто напялил на себя золотые цепи… 2. Когда в 2002 году я начал заниматься политикой, то пришел в КПРФ. Пришел я, как вы помните, из бизнеса. И быстро наладил финансирование проектов, которыми стал заниматься. После этого на меня начали смотреть как на полного идиота, а затем как на засланца олигархов. Партийцы, сидевшие до этого в нищете, не понимали: зачем быть в оппозиции, если ты уже заработал? Тогда я узнал, почему большинство избранных КПРФ губернаторов тут же перебегают на сторону власти – они дорываются до кормушки, и ничего им больше не надо. Это был важный урок, я понял: только разорвав причинно-следственную связь «пришел во власть – разбогател», можно что-то изменить. Но для этого придется менять основы государственного управления, и косметическими мерами тут не обойтись. А пока нужно привлекать в оппозицию как можно больше успешных людей, в том числе – побывавших во власти. Причем тех, кого оттуда не выгнали, а кто ушел сам, отказавшись от части благ для себя во имя перемен для всех. Люди, которые чем-то пожертвовали, самые ценные: они верят в то, что делают, а не просто им некуда идти. Это очень важно: понять и принять мотивацию тех, кто идёт в оппозицию. Протест начинается в двух случаях: когда тебя оскорбили, или когда ты веришь, что можно что-то изменить. Просто от плохой жизни люди не протестуют. Протест униженных и оскорбленных самый яростный, он захватывает как вихрь, будоражит, как глоток обжигающего спирта, но он и легче всего заканчивается, его трудно превратить в осмысленное, организованное, целенаправленное действие. 3. Как сейчас, помню морозное утро 22 января 2005 года в Красноярске. Заканчивалась третья неделя выступлений пенсионеров против монетизации льгот. В качестве лирического отступления скажу: это очень характерная ошибка властных либералов: стариков просто обидели, когда вместо почета предложили деньги. И никаким рациональным соображениям не осталось места. Даже когда деньги были значимыми, это воспринимали как оскорбление. И шли на улицу. В России лишить человека знаков уважения – куда как хуже, чем лишить его денег. Это хорошо знают большие начальники, у которых всё есть, а уважения нет. И покупают научные степени, награды и воинские звания, чтобы сказать всем, а прежде всего – себе: я достоин уважения. Других же они пытаются его лишить, самоутверждаясь за счет тех, кому должны служить. Протесты против монетизации льгот начались 9 января 2005 года, в столетнюю годовщину Кровавого Воскресенья, начавшего революцию 1905 года. Закон о ней наспех принимали в августе 2004-го. Но недавно созданный нами «Левый фронт» буксовал – альянс комсомольцев КПРФ, сталинистов из АКМ и троцкистов из РРП не смог поднять против него людей. Мы были уверены, он всколыхнет страну. Но всё, что нам удалось – разбить двухнедельный палаточный майдан на отвоеванной у ОМОНа площадке перед памятником Марксу в Москве на Театральной площади. Народ не поднялся, массовым протест не стал, в палатках сидит только левая молодежь, изнывая от асфальтовой жары. Равнодушные прохожие в августовские погожие деньки торопясь по своим делам, идут мимо… Людей закон пока не коснулся, и протестовать они не готовы. Хотя тогда его можно было остановить, депутаты ещё не распробовали кремлевскую вседозволенность. Не отметить «Кровавое воскресенье» 9 января мы не можем. Хотя и не хотим выглядеть кучкой сумасшедших спартанцев, которые в длинные зимние каникулы числом в несколько десятков человек идут мерзнуть на очередную московскую площадь. И мы делаем нестандартный ход – всем активом едем в подмосковный Солнечногорск, поддержать выдвинутого КПРФ кандидата в мэры города. Полтора часа в электричке, и крайне замерзшие леваки выгружаются на станции. Надо срочно согреться, и мы идем на самую людную улицу общаться с народом. Главная улица – Ленинградское шоссе, воспетая Костей Кинчевым трасса Е-95 (теперь она называется Е-105, но кто там считает?). И совершенно неожиданно наша агитация оказывается крайне возбуждающей. Нас обступает армия ошалевших от длинных праздников подмосковных мужиков и бабушек, которых больше не пускают бесплатно в электрички съездить в Москву к внукам и за лекарствами. Толпа быстро перекрывает Ленинградку… В тот же день нас поддерживают левофронтовцы Ярославля. На следующий день встают Химки. ещё через день начинается осада Смольного в Питере. 4. 22-го января 2005го волна докатывается до Красноярска. Я тогда там живу, помогая восстанавливать единство края, нарушенное в 1990-х. Губернатор Александр Хлопонин отказывается проводить монетизацию, видя, что дело пахнет керосином. Но народ видит: вокруг идут почти боевые действия: на Алтае захватывают администрацию края, в Томске штурмуют правительство области, в Новосибирске толпа перекрывает центр. Не желает это видеть только московская либеральная оппозиция, искренне поддержавшая наиболее антисоциальную и взрывоопасную реформу путинского времени, придуманную Егором Гайдаром, разработанную Надеждой Косаревой*** президентом Фонда «Институт экономики города», и реализованную Игорем Шуваловым. Работа Шувалова над реформой монетизации льгот была попыткой перетянуть центр принятия экономических решений в Кремль, после чего сам Шувалов мог бы претендовать на должность премьер-министра. Про последствия, по традиции, мало кто думал. В общем, в ходе тех протестов Путин впервые всерьез испугался, что может потерять власть, его рейтинг падает с 84% в 2004м до 48% к февралю 2005го – наибольшее падение за все время у власти. Напротив Красноярской краевой администрации собирается тысяч пять человек. Учитывая размер города, это очень много, больше, чем протесты на Болотной. Несмотря на мороз, градус дежурно-унылого митинга КПРФ растет с каждой минутой. Народ жаждет действия. Первый секретарь крайкома партии Владислав Юрчик объявляет митинг закрытым, но бабушки шумят: а как же мы??? Кто-то запевает «Интернационал»: Никто не даст нам избавления, ни бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой… Опытные партбонзы явно не горят что-то делать, тем более своими собственными руками, и бочком, бочком спешно ретируются «на внеочередной пленум». Я же с соратниками по Левому фронту Романом Бурлаком, Максимом Фирсовым и Андреем Селезневым неожиданно оказываюсь во главе колонны. Глаза бабушек, явно ощутивших себя юными комсомолками 1920-ых годов – горят! Их не погасить. «Вихри враждебные веют над нами!» – с Варшавянкой идем к дверям Администрации края и без особого труда врываемся внутрь. Перед нами пустой вестибюль, отделанный мрамором в классическом сталинском стиле, метко названным одним писателем «ампиром во время чумы». Несколько испуганных охранников, побросавших оружие и прячутся в каптерке. И ни души… Вот они, коридоры власти! Какое-то время висит тишина. В ней слышно наше дыхание, струящееся облачками надежды. – Надо составить требования, –решаю выглядеть командиром я. – Рома, пиши: мы, жители Красноярска, требуем… Кто-то дает листок сомнительной чистоты. Фирсов тащит из шевелюры а-ля Анжела Дэвис огрызок карандаша. Но что потребовать, чтобы губернатор мог выполнить? Вопрос требований не так однозначен, как кажется. Когда я работал в нефтянке, опытный коллега учил, как справляться с невыполнимыми задачами, возникавшими регулярно: – Значит, скажем, говорят тебе на Луну прыгнуть. Садишься, понимаешь, раскладываешь задачу на этапы. Пишешь в снабжение: прошу обеспечить в недельный срок пружину такой-то жесткости, такого-то размера. Докладываешь: к прыжку готов. А если нужную пружину снабженцы не найдут, так это не к тебе вопрос, ты своё дело сделал… Этот нехитрый прием нередко отражает подход оппозиции к её требованиям. Легче всего смело и бескомпромиссно требовать того, что никогда не будет исполнено. И ты чист, и народ говорит: ух, какой смелый! И ответственности ноль. Эту ошибку сделали на Болотной, и ничего не добились. А я так не делаю. Люди идут за успехом, хотят стать его частью, а к горлопанам доверие быстро теряют. Поэтому многие с отвращением, а голосуют за ЕР – хотят ощущать себя частью успеха и силы. В Красноярске мы требуем снижения тарифов на электроэнергию, резко выросших с Нового года. Вполне реальная тема. Но грабли лежат в другом месте – губернатор со всей прохоровской тусовкой до сих пор не вернулся из Куршевеля. Тогдашний губернатор Красноярского края Александр Хлопонин был деловым партнером одного из создателей группы ОНЭКСИМ, владевшей «Норильским Никелем», Михаила Прохорова. Последний на новогодние праздники устраивал выезды представителей российской «элиты» в французские Альпы, в городок Куршевель. Его деловые партнеры обычно также ездили с ним. В 2007 году разразился скандал – французская полиция арестовала Прохорова по подозрению в сутенерстве, из-за большого количества молодых девушек, сопровождавших олигарха. Подозрения были быстро сняты, однако традиция роскошных празднеств в итоге прервалась, а сам Прохоров вышел из руководства «Норильского Никеля». В общем, Хлопонин в Куршевеле, и вручать нашу петицию некому. Пришлось письмо запорожцев султану под объективами телекамер всучить дрожащим охранникам, убедив их, что бабушки временно оставят их в покое. 5. А дальше? С чувством выполненного долга разойтись? Как-то не по-коммунистически. Как Моисей с евреями по пустыне, я иду по городу. А полиции в нем нет. Думаю, если бы мы бродили по центру ещё часа три-четыре, в окнах появились бы красные флаги, а почетные горожане из числа не уехавших во Францию единороссов вынесли бы хлеб-соль и городские ключи. В итоге мы благополучно окружаем мэрию и блокируем Коммунальный мост через Енисей – тот самый, что на десятирублевых купюрах. Но создание второй версии Сибирско-Дальневосточной Республики в наши планы не входит, и повторение судьбы Колчака тоже. Помню чувство растущего отчаяния на фоне успеха – что теперь? Толпа поет: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» Возникает даже какая-то белая зависть к героям этой песни. И я клянусь себе, что впредь всегда буду иметь точный план действий. На наше счастье, на пути встал несчастный взвод ОМОНа, который и схватил одного из моих товарищей – Романа Бурлака. У толпы сразу появилась цель – мы осадили УВД, повалили автозак с задержанными и добились от перепуганного генерала милиции освобождения комсомольца. Полная победа! Мы объявляем, что неделю ждем ответа на народный ультиматум, а сейчас, товарищи – по домам! Набираться сил. Вспоминаю Красноярск, когда 10 декабря 2011 года открываю митинг на Болотной. Огромная толпа, волна возбуждающей и пьянящей свободы, ощущение чего-то нового и… беспомощность организаторов. Если бы мы были на площади Революции, опытный актив «Левого фронта», нацболы, анархисты попытались бы направить энергию разгневанных москвичей в русло действия. Так работает символизм названий. Но ещё долго буду я помнить смену Революции на Болото. О, если бы, если бы, если бы… Но история не знает сослагательных наклонений. Значит, время тогда ещё не пришло. Нам только предстояло начать трудное превращение обиженных и обманутых избирателей в убеждённых и ответственных граждан. В XIX веке во Франции жил Алексис де Токвиль. Он вошел в историю законами своего имени. В СССР их не изучали. А зря. Знание одного очень пригодилось бы в 1991-м: Кратчайший путь к свободе ведет к наихудшей форме рабства. Думаю, быстрая победа протестующих на Болотной с тем составом их лидеров вновь подтвердила бы правоту Токвиля. Мелкие противные интриги иных коллег вокруг состава будущего оргкомитета подсказывают именно это. Власть надо выстрадать, ее, как женщину, надо завоевать, тогда будешь ценить и охранять её честь и достоинство после победы. 6. В декабре 2011го страна на миг стала единой. Единой в униженности и бессилии. Это единство быстро распалось, и оказалось, что у благополучной Москвы и разграбленной России мало общего. В столице сработал другой закон Токвиля: с увеличением уровня благосостояния резко возрастает уровень социальных притязаний. Он подтверждается по всей стране: самые успешные профсоюзы создают там, где зарплаты самые высокие: профсоюз «Норильского Никеля», профсоюз «Форда»… Вспомните, какую роль в распаде СССР сыграл Независимый профсоюз горняков, при том, что шахтеры были элитой рабочего класса и получали в Союзе больше всех. Наиболее дружно за оппозицию в 2011м голосуют экономически самые сильные регионы Сибири, Урала, крупные города. Именно в Москве концентрация благополучных людей оказалась достаточна, чтобы, не уехав из страны поодиночке, они начали драться за то, чтобы остаться и сделать Россию для себя комфортной. Эти сверхновые русские стали опорой нового протеста, сменив коммунистических бабушек. Самой горючей, самой политически перспективной средой в России стал новый, ранее пассивный класс – представители малого и среднего бизнеса, а также научно-техническая и культурная интеллигенция. В Красноярске в 2005м внеочередная сессия краевого Совета депутатов выполнила условия нашего ультиматума и снизила тарифы на электроэнергию. На время они стали ниже всех в России. Бурлак, Фирсов и Селезнев стали народными героями, а последний даже возглавлял фракцию КПРФ в городском совете, вплоть до своего исключения из партии Зюгановым за «неотроцкизм». Так что мы мерзли не зря. Реально действовать – это вам не утробно гудеть в знак протеста, как предлагал художник. Это искать, находить и принимать решения. Это – создавать то, чего ещё не было. Используя каждый выпадающий шанс. 7. В 2011 году у нас был шанс создать в России оппозицию, как широкую и сильную коалицию. Тогда в среде, так или иначе способной на попытку это сделать, родилось два соперничающих организационных центра, воплотивших в себе две конкурирующие модели и два политических мировоззрения. Но прежде, чем перейти к ним, вспомним, как всё было. Первый после выборов митинг 5 декабря на Триумфальной. Навальный, Яшин и ряд других на моих глазах задержаны. Удальцова «вяжут» за день до того за акцию на Красной площади в день выборов. Всем дают по 15 суток. Брожение на Триумфальной длится три дня, на которое я хожу, как на работу. Я абсолютно убеждён: в этот момент в Москве есть все условия для Майдана. Люди выходят. Их месит полиция. Выходят новые. Стоит поставить палатки, и никто никуда не уйдёт. Москвичи понесут еду. И будет как в Киеве. Мы готовим этот сценарий для митинга на Площади Революции. Но мешает, не побоюсь этого слова, предательство дрогнувшей перед возможным обострением либеральной части протеста. Ему предшествует подача совместной заявки на митинг «Левым фронтом» и «Солидарностью». У фронта в оргкомитете большинство – его представляют двое из трех заявителей, Сергей и Настя Удальцовы, а «Солидарность» – Надежда Митюшкина. Эти три человека и только они имеют право принимать решения по поводу митинга. Так как заявку подают ещё до выборов, то власть разрешает митинг на Площади Революции 10 декабря, не ожидая массовых протестов. Отменить его она по закону уже не может. И начинает договариваться. Итак – ситуация: Настя и Надя на свободе, Удальцов «на сутках». Вместо него «Левый фронт» делегирует на переговоры с властями меня. Настю зовут в мэрию согласовать звукоусиление и рабочие вопросы. Мы встречаемся с Александром Горбенко*** заместителем мэра Москвы по вопросам региональной безопасности и информационной политики.***. Он говорит: «У нас возражений против митинга на площади Революции нет. У вас же есть разрешение. Но товарищи из МВД говорят, что, возможно, придет слишком много народу. Будет давка. Так что давайте перенесем митинг на Болотную». Мы говорим категорически: «Нет!». Для нас это принципиально и с точки зрения тактики – рядом Красная Площадь, и с точки зрения символики: в названии площади, откуда, по нашему замыслу, должен начаться непрерывной и массовый протест, есть слово «Революция». Тогда власти делают маневр, и приглашают правозащитника Льва Пономарева – крайне опытного переговорщика – в посредники. И «Левый фронт», и «Солидарность» ему доверяют. Но Лев не хочет играть в эти игры, и принимает нашу сторону. Тогда они зовут политиков Бориса Немцова и Владимира Рыжкова при посредничестве журналистов Сергея Пархоменко и Алексея Венедиктова на тайное совещание за бутылкой виски. Немцова в Москве нет, но он приезжает из Нижнего Новгорода. Борис до этого момента в подготовке митинга не участвует. Но тут чувствует: возможны большие события, и, как опытный политик, не остается в стороне. Мэрия говорит: давайте договариваться. И дает четверке приглашенных возможность включиться в подготовку протестной акции (хотя это на 100% незаконно – они не входят в число заявителей) в обмен на их согласие использовать доступные им СМИ – «Новую газету», радио «Эхо Москвы» и телеканала «Дождь», чтобы попытаться доказать нам и показать людям: надо идти на Болотную площадь. То есть журналисты там были для того чтобы политики пошли на сговор, а союзные им СМИ тут же распространили это как принятое решение, и тем самым сделали процесс необратимым. Мы, как заявители, стояли твердо: площадь Революции. Начинается скандал со взаимными обвинениями. Особенно жестко наезжает на Немцова Евгения Чирикова. И она, в принципе, была полностью права. Я же стараюсь, как всегда, не дать разногласиям внутри оппозиции выплеснуться на публику. Моя принципиальная позиция всегда: у нас могут быть любые споры, но их нужно держать внутри движения, не давать против нас оружия нашим врагам. Но я всё равно считаю и тогда, и до сих пор: перенос митинга на Болотную – возмутительное предательство. И хуже того – политическая ошибка: размен интересов стартующего протестного движения на личный политический статус, чтобы войти в группу его организаторов. Складывается некрасивая ситуация: участники совещания добиваются не от соратников, а от властей, чтобы те их признали организаторами протестов! А Кремль использует эти амбиции, чтобы перенести митинг с площади Революции на Болотную. 8. Но Болотная – это тупик. Со всех точек зрения. Это остров на Москве-реке. Кремль, Красная площадь, все ключевые с политической точки зрения объекты – за рекой. Туда и в остальную Москву ведут два моста. Перекрыть их, отрезать протест от города полицейскими кордонами и изолировать – пара пустяков. Устраивать Майдан на Болотной бессмысленно. Едва начавшись, протест попадает в окружение. А наш изначальный план – палаточный городок и непрерывный митинг вблизи Кремля. Уверен: москвичи его поддержали бы. А следом стали бы включаться регионы. Тогда в провинции прошли массовые митинги. И увидев, что люди в Москве стоят, они бы простояли неделю и больше, как в других местах, где такие действия приносят успех. Даже если бы в первую ночь осталось только сто человек, скоро было бы сто тысяч. А если бы власти пошли на разгон, сто тысяч пришли б ещё раньше. В Кремле и на Лубянке это предвидят. Тем более, что три дня протестов на Триумфальной показали – москвичи бы остались в палаточном лагере в достаточном количестве. Поэтому в мэрии требуют перенести митинг за реку. Под надуманным предлогом, что Площадь Революции слишком мала и может начаться давка. Для них это вопрос жизни и смерти – в прямом смысле слова. Каждый, кто бывал в центре Москвы, знает: сама площадь Революции, где выход из метро – и впрямь невелика. Но у неё с одной стороны сквер Театральной площади, где стоит памятник Марксу, а с другой – огромное пространство Манежной. И тут же Красная площадь. Но даже если бы уйти туда не удалось, аргумент про давку – чистой воды обман. Места там довольно и никого бы не подавили. Так что сговор о переносе митинга на Болотную стал подарком судьбы для властей. Перебороть солидарные усилия гос-СМИ и либеральных медиа в лице «Эха Москвы», «Дождя», Ленты.ру и «Новой газеты» мы не могли. Ради сохранения единства оппозиции я принял решение максимально успокоить своих соратников, перегруппироваться и перейти в наступление позже. В итоге митинг на Болотной я веду вместе с Владимиром Рыжковым. Договоренность о составе ораторов проста: есть две организации – «Левый фронт» и «Солидарность», поэтому выступают по очереди – один человек от Фронта, один – от «Солидарности». Так что левые и левые либералы пишут мне записки и все, кто хочет – выступают: и депутаты, и общественники, и поэты, от Толоконниковой до Джемаля. А более правые пишут Рыжкову. И он дает им слово. Всё демократично, никаких фильтров. Хотя это уже не имеет значения. Потому что всё происходит на Болотной, а не на Революции. Там бы митинг стал началом, а потом мы бы заняли площадь. И развитие событий могло быть другим. А так всё ограничилось митингами. Первый подготовили плохо – маленькая сцена, слабое усиление. Никто не ждал такого скопления народа. Большая часть площади сцену не слышит, но всё идёт на высоком градусе. На сцену дал денег мой коллега, депутат от «Справедливой России» Сергей Петров. Плакаты c лозунгами – несколько сот – я делаю за свои деньги, и мы их раздаем. У людей боевой настрой. Прилив энергии. Ощутимо дует ветерок истории. И когда митинг завершается, я подхожу к Рыжкову, потом к Немцову, и говорю: – О’кей, митинг кончается, но надо продолжать. – Ну-у, да, конечно… – говорят они. – Надо закреплять успех. – заявляю я. – Ну-у-у, мы подумаем над этим. – как-то уклончиво говорят они. – «Левый фронт» предлагает создать рабочую группу с пропорциональным представительством от вас и от нас, как мы только что сделали, немедленно начать готовить новые действия – не только митинги, а вообще, – настаиваю я. – Ну-у-у-у, мы посоветуемся... – был ответ. – Давай созвонимся на днях и решим. 9. А вечером выходит новость, что Борис Немцов и Владимир Рыжков, а также решивший сменить амплуа журналиста на политика Сергей Пархоменко создают оргкомитет, и нас не приглашают. Типичное поведение для российской либеральной оппозиции, как и тот междусобойчик за виски. Собственно, такой подход и приводит из раза в раз к бесчисленным скандалам и расколам – кому это может понравиться? «Зовут» Навального, который сидит, и Удальцова, который тоже сидит. Что очень удобно. Из политиков зовут ещё Геннадия Гудкова, а также приглашают несколько деятелей культуры, которые раньше в политике не участвовали. Из левых, кроме пустого кресла для Удальцова – никого. Собирается комитет всё на том же Болотном острове. Точно не помню – по-моему, на территории «Дождя». И мы туда приходим без приглашения – в явочном порядке. Заговорщики не хотят нас пускать. А мы говорим, что не уйдём и садимся за стол. Я говорю: «мы считаем – это неприемлемо, недемократично; ваш оргкомитет никто не избирал. Если мы строим массовое движение снизу, всё должно быть открыто». – Нет! – шумят они, – Если всё открыто, это базар. – Я всё равно буду это делать. – объявляю. – Ты раскольник. – кричат мне. – Вы – сектанты. – отвечаю я. И вечером того же дня на базе общественного телевидения Игоря Яковенко мы в Доме журналистов создаем свой оргкомитет. Объявляем: всё открыто для всех – приходите. У всех равный голос, никаких квот. Важно только разделять общие цели: честные выборы, признание этих результатов недействительным, демократизация жизни в стране. И приходит мощная толпа. Два оргкомитета действуют параллельно. Друг друга признают, но – с оговорками. Борис Немцов быстро понял ошибку, и они вместе с Геннадием Гудковым, во-первых, соглашаются с нашим участием в «VIP комитете», во-вторых, регулярно приходят в «народный», где в прямом эфире СОТВ постоянно собирается около ста человек. Я тоже бываю в обоих – служу связующим звеном, чтобы решения принимались согласованно. Для либералов я полувраг. Но мы договариваемся, что закрытый оргкомитет выполняет техническую функцию: сцена, проход, безопасность; а открытый обеспечивает публичное принятие политических решений о развитии движения. Но совпадают они не всегда. На проведенном народным комитетом (и признанном «VIP комитетом») открытом рейтинговом голосовании по выступающим на митинге 24 декабря, не проходят Алексей Кудрин, Михаил Прохоров и Ксения Собчак. Но их проталкивают на сцену. Я против Собчак – она нам ничего не добавляет, зато дает гос-СМИ аргументы для контрпропаганды. Но Ксения тогда – девушка Ильи Яшина… По Прохорову я голосую «за», считая, что он нужен, чтоб люди видели: крупный бизнес здесь – происходит раскол элит. Кремль тоже видит в этом угрозу, поэтому в итоге кандидат в президенты Прохоров на митинг приходит, но осторожно стоит в стороне, не выступает. По Кудрину вопрос особенно тяжелый. Народ его ненавидит за неолиберальные реформы, но в «VIP комитете» его выступление считают важным, потому что надеются на кулуарные переговоры с Путиным через посредничество бывшего министра финансов. Я тоже за переговоры, но только если народный оргкомитет даст на них мандат, выбрав трех полномочных переговорщиков. Разумеется, это не устраивает коллег, которые хотят представлять движение сами. Поэтому в итоге переговоры и не состоялись – Путин Кудрину сказал, что ни у него, ни у пославших его оппозиционеров нет народного мандата, а значит, говорить не о чем. Тем не менее, второй митинг 24го декабря проходит успешно. Народу – море. У всех прекрасное настроение. Можно развивать успех – но «VIP оргкомитет» дружно едет в новогодний отпуск. Мы остаемся. А власть понимает: эти люди не готовы отказаться от личного комфорта и амбиций, и надо бить в ответ. А дальше… Дальше кажется, что всё идёт по восходящей, протест нарастает, но на самом деле – нет. Всё катится вниз. 10. Я убеждён: очень важно, чтобы протест шёл «снизу» – от людей. И чтобы люди – те, кто хочет и может содержательно участвовать, в том числе, в штабной работе – были включены в планирование, принятие решений, в совместный поиск и коллективные действия. Чтобы не было искусственных ограничений. Тут очень показателен опыт акции ОккупайАбай 8-16 мая 2012 года. Примером для Оккупай Абая был американский лагерь «Захвати Уолл-стрит» (англ. Occupy Wall Street, сокр. OWS) — действие гражданского протеста в Нью-Йорке, начавшееся 17 сентября 2011 года. Цель участников акции – длительный захват улицы Уолл-стрит в финансовом центре Нью-Йорка с целью привлечения общественного внимания к «преступлениям финансовой элиты» и призыв к структурным изменениям в экономике. Движение «Захвати Уолл-стрит» за год провело более тысячи акций протеста, большинство из которых прошли в финансовом районе Нью-Йорка. В связи с ними полиция арестовала более 1800 человек. Большинство (700 человек) задержали в октябре 2011 года после того, как манифестанты вышли на проезжую часть во время марша через Бруклинский мост. Акции «Захвати Уолл-стрит» проходили и в других городах. Организаторы поддерживали связи и координировали их и с единомышленниками за рубежом – в Испании, Канаде, Израиле, Португалии, Греции, Австралии, Великобритании и других странах. Уровень поддержки акции в США составил 40-50% населения. 16 октября 2011 года президент Обама выразил солидарность с протестующими. Схожий способ самоуправления проявил себя в 2020 году в ходе акций в США под лозунгом Black Lives Matter («жизни чернокожих имеют значение»).***. ОккупайАбай возник так. Жестокий разгон ОМОНом митинга на Болотной 6 мая и массовые задержания не прекращают протесты. На следующий вечер людей собирает Алексей Навальный, которого быстро задерживает полиция. Но часть активистов, и я в том числе, какое-то время держим площадку у памятника Героям Плевны. Но ясно: её не удержать, и мы находим место в центре Москвы на Чистых прудах – площадь у памятника великому казахскому поэту Абаю Кунанбаеву, где мы начинаем акцию, названную по аналогии с американской Occupy Wall Street и с другими подобными – ОккупайАбай. Это опыт самоорганизации снизу, на конкретной территории, где люди живут, сами принимают решения и поддерживают порядок. Где не нужна полиция, государственные службы, формальные атрибуты власти, налоги – участники сами собирают деньги, покупают еду и устраивают свою жизнь. Полное самоуправление снизу организуют левые активисты. И открытое заседание научного «Клуба Джона Локка», проведенное Ниной Беляевой и Дмитрием Петровым, собирает небывалое число участников. Ежедневно тысячи москвичей приходят на политические дебаты и дискуссии. ОккупайАбай – акция, заслуживающая изучения социологов, социальных психологов, исследователей гражданского общества и его отношений с властью. Она была ещё незрелой, не готовой к успешным, плановым действиям. Но что с того, что незрелой? Пусть дозреет. ОккупайАбай не лидеры накачивали. Это инициатива «снизу». Веселая, с огоньком самоорганизация! Вот Немцов идёт выступать, его свита раздвигает людей, а на пути у них анархисты, следящие за порядком. И они говорят: в очередь, пожалуйста. Выходит, не так уж и неправ Прудон – анархия бывает «матерью порядка». Дело в дисциплине и осмысленности действий. Борис встает в очередь. Москвичи (и это ещё одно доказательство того, что Майдан на площади Революции в декабре состоялся бы) и массово несут протестующим денежные пожертвования, и покупают продукты, воду, все необходимое. А власть акцию прекращает. Применив незатейливую полицейскую провокацию. В установленные на территории лагеря биотуалеты подкидывают дрожжи. Вонь, антисанитария, и местные жители требуют навести порядок. Ранним утром 16 мая полиция лагерь ликвидирует. Часть протестующих идёт на Кудринскую площадь, часть расходится. Спад движения продолжается. Почему – спад? Потому что люди, несмотря ни на что, по большей части существа рациональные. Никто не хочет лезть под дубинки, если не видит, в каком направлении развиваются события, и есть ли шансы на успех. При всех плюсах самоорганизации, смысл ОккупайАбая был в самом ОккупайАбае. Но он уже не может стать Майданом – далеко от Кремля и слишком поздно. Момент упущен. Путин уже президент… Сейчас я вижу: закат начинается раньше – cо «стояния в фонтане» и разгона митинга ОМОНом на Пушкинской площади через день после выборов Путина 5 марта 2012 года. Тогда я сам думал: это уже, наверное, всё. Народный оргкомитет прекращает работу, СОТВ закрывается. Но приходит 6 мая – и мы видим неожиданный для всех мощный всплеск протеста в ответ на действия властей, поднимается новая волна. 11. После событий 6 мая Удальцова с Навальным, двух наиболее заметных лидеров протеста, арестовывают на 15 суток. Несколько дней я наблюдаю происходящее на ОккупайАбае, и мне приходит в голову идея создания постоянного «штаба революции», который бы заменил исчерпавшие свой потенциал «оргкомитеты». 19 мая я провёл в Интернете голосование, где из примерно 1500 участников 55% одобрили мою идею (24% высказалось за переход к тактике малых дел в регионах, ещё 20% за то, чтобы копить силы, не пытаясь оживить протестную активность). Используя статус депутата, я еду к арестантам в спецприемник №1 на Симферопольский бульвар с идеей создания Координационного совета оппозиции. Выглядит это забавно. Втроем нам встречаться нельзя. Поэтому я говорю с каждым отдельно. В присутствии начальника спецприёмника. Он – во главе стола, мы – друг напротив друга. Согласуем позиции. У меня есть проект документа. Ясно, движение идёт на спад, но я считаю, что нужен организационный центр, способный к системной работе. Причем легитимный, то есть – избранный. И при этом подчеркиваю: выборы должны стать фактором новой мобилизации протестной деятельности. Особенно в регионах. У нас за плечами очень многое – многотысячные митинги, переговоры, преодоление «этапа двух оргкомитетов», Абай, Кудринская площадь. Я вижу: люди готовы самоорганизовываться. Возникает ядро протеста, на порядок превосходящее числом прежнее. Я вижу стихийно складывающуюся коалицию, где при всей личной и политической конкуренции, нет жестких противоречий. Вижу возникшую сыгранность. Теперь нужен постоянно работающий исполнительный орган с мандатом избирателей. Но не парламент, а оперативный штаб. Это ясно даже с точки зрения теории оргстроительства, а главное – с точки зрения практики. Придуманный мной путь позволит избежать разногласий и создать дееспособный орган. Я предлагаю выборы – конкуренцию команд и программ: кто и что конкретно хочет делать. И наше в них участие согласованной командой. Удальцов и Навальный согласны. 10 июня я публикую предложения и список согласованной с ними команды и их предполагаемой сферы ответственности в «Живом журнале»: Алексей Навальный, Фонд по борьбе с коррупцией (реформа исполнительной власти, борьба с коррупцией) Сергей Удальцов, «Левый фронт» (подготовка свободных выборов) Евгения Чирикова, экологическое движение (координация протестных действий) Алена Попова, Фонд Открытых проектов (выработка единой программы оппозиции) Владимир Тор, Национально-демократическая партия (региональная политика) Борис Кравченко, Конфедерация Труда России (рабочее и забастовочное движение) Дмитрий Гудков, депутат Госдумы, «Справедливая Россия» (работа со СМИ) Геннадий Гудков, депутат Госдумы, «Справедливая Россия» (безопасность) Андрей Клычков, глава фракции КПРФ в Мосгордуме (работа в Москве) Виолетта Волкова, адвокат (правовая защита активистов) Сергей Митрохин, председатель партии «Яблоко» (реформа социальной политики, координация программ взаимопомощи) Илья Яшин, сопредседатель ПАРНАС (международные связи) Илья Пономарёв, депутат Госдумы, «Справедливая Россия» (правовая реформа и подготовка Учредительного собрания) Те, кто не входит в этот список, недовольны. Но я говорю: создавайте свои команды и баллотируйтесь. Какую выберут, та и будет работать, а остальные помогут. Кто-то мог входить сразу в несколько команд, и в итоге остаться в той, которая победит. Очевидно, однако, что конкуренция небольших команд оставит ряд амбициозных людей вне ядра подобного штаба. Я предлагаю это осознанно – чтобы вместо говорильни возник  компактный рабочий орган, сбалансированный с точки зрения представительства основных течений в рамках движения – либерального, левого и националистического. Думал я и о том, как обеспечить поддержку больших партий (КПРФ, «Справедливой России» и «Яблока»), а также массового профсоюзного движения. Увы, желающих войти в штаб либералов было гораздо больше, чем у них было влияния в обществе. Навальный быстро передумал, решив, что в большой структуре с индивидуальным членством у него будет больше влияния, чем в заранее согласованной команде. Поэтому «VIP оргкомитет» после кулуарных переговоров меняет правила выборов. Теперь на них идут не команды, а отдельные кандидаты. Я до конца борюсь за рабочий штаб, но окончательно понимаю, что «союзники» создают место для тщеславной болтовни, и за неделю до выборов снимаю кандидатуру. Леонид Волков, соратник Навального и  председатель Центрального выборного комитета, созданного для выборов в Координационный Совет оппозиции.*** объявляет, что я хочу сорвать выборы. Смешно. Как я могу срывать выборы, которые сам придумал? Но я не хочу, чтоб после них на нас показывали пальцем: идиоты. Так и вышло. Но это ещё не конец. Совет создан, как итог чуть ли не первого опыта массовых и открытых выборов в интернете. И это – само по себе результат. Но сеть – сетью, а работа – работой. А к ней Совет не готов. Не готов c точки зрения задач, которые ставились при его создании – создать рабочий штаб движения за социальные перемены. Крупные партии и профсоюзы в него тоже не входят, а не войдя – начинают работать против, чем немедленно пользуется Кремль. И вот, Координационный совет оппозиции есть, а оппозиции – нет. Скоро бесславно разваливается и этот, ставший бессмысленным, совет… 12. Эта история весьма характерна для того, что принято называть российской оппозицией. Почему – принято? Потому что оппозиции в России нет. Есть оппозиционеры. И сколько бы сотни, а то и тысячи людей в России и вне её горячо ни обсуждали её существование, она не появится. Да, вопрос об оппозиции актуален. Прежде всего – внесистемной, не зажатой регламентом Госдумы и сводом правил властной среды. А также не допущенной к власти на федеральном, и слегка допущенной на региональном и местном уровне, и несогласной с важнейшими моментами политики элит. Но актуальность вопроса не меняет сути дела. В России нет организованных внесистемных политических сил, способных умело, постоянно, целенаправленно, последовательно и эффективно противостоять власти. Сопротивляться и стоять на своем. Организованные политические силы в России – часть созданной при Ельцине и творчески развитой Путиным системы. Порой и они называют себя «оппозиция». И – да! – КПРФ, ЛДПР или «Справедливая Россия» – это тоже формально оппозиция. И из своей удобной парламентской ниши регулярно критикуют курс правительства. И действия губернаторов. Но – не президента. И не систему. Никогда! Они не хотят и не могут задевать основы режима, трогать лично «начальника» и его действия. Если они реагируют на внешнюю политику, то бурными аплодисментами, либо – с позиций ещё более агрессивных, чем у Кремля. С этой «оппозицией» всё ясно. И с внесистемной ясно многое. Выборы в Координационный совет ещё раз показали её главную проблему: почти полное отсутствие общей идеи (или общей мечты). Она не стоит на объединяющем фундаменте общих убеждёний, а прыгает на зыбком батуте личных отношений. Вокруг каждого яркого и развитого человека надут информационный пузырь, который он постоянно поддувает в соцсетях. И, по законам соцсетей, пузырь тем больше, чем радикальней его речи. Так формируют политические секты. Самая большая и заметная – секта Навального. Есть и скромнее. И все они, фактически на автомате, атакуют тех, кто пробует играть с разными сектами, кто протягивает руку другим. Пример? Михаил Ходорковский, Дмитрий Гудков… Почему они попадают под удар? Потому что размывают единоличный контроль вождей сект над темами, вдуваемыми в их пузыри. Им нельзя пустить в свой круг людей извне. Не членов секты. Хочешь в свои? Повторяй за лидером: «я принимаю всё, что скажет вождь». Не думая. Потому что он – вождь. Центр пузыря! А я должен быть ему и пузырю лоялен. В левой среде этого нет. Нет пузыря Сергея Удальцова, Ильи Пономарева или Ильи Будрайтскиса. Почему? Потому что у левых есть общая идеология, перед которой личные отношения отходят на второй план. Да, у левых тоже есть и расхождения, и споры. Подчас яростные. Но их истоки не в личных отношениях. Их основа – это тактические, стратегические и идейные разногласия. Если мы с Удальцовым спорим о Новороссии, то делаем это не лепя ярлыки, кто из нас больший или меньший путинист или американист, и уж точно не думая, кто будет лидером «Левого фронта». Мы не подсчитываем лайки и ретвиты. Мы действительно думаем: правильно или нет поддерживать Новороссию, исходя из понимания классовой теории и интересов будущего общества. 13. Либералы тоже выступают против империалистических авантюр Кремля, как и настоящие левые. Но при этом их экономическая и политическая повестка не популярны в обществе. И заслуженно – с их реализацией связаны многие беды последних десятилетий. Мы об этом говорим им в лицо. В ответ слышим тоже небезосновательные отсылки к многочисленным бедам и проблемам советского времени. «Сам дурак», в общем. Как в этой ситуации можно говорить о единой политической оппозиции? Для сторонников либералов левые безнадежно скомпрометировали идеи равенства и справедливости. Для сторонников левых – либералы опозорили слово «демократия», превратили в предательскую идею союза с Западом. Вот и представьте себе партию, объединяющую левых и либеральных политиков. Создать её можно – вот только потенциальные избиратели от такой химеры разбегутся в первый же день её существования… Один из путей преодоления этого противоречия – создание вождистских структур. Я уже упоминал Навального – вожака крупной оппозиционной секты. По сути своих взглядов, социально и экономически он – правый либерал. Политически – националист. А по своим практикам – популист, заигрывающий с левыми настроениями. Борьба с коррупцией, сильно напоминающая «раскулачивание», создание «профсоюзов» без рабочих, лозунги за всё хорошее против всего плохого… Главное – растить круг сторонников с лидером во главе. Практика показывает – эта тактика работает, число преданных последователей возрастает. Но множество примеров других стран красноречиво говорят: реальная политика потом не будет иметь ничего общего с лозунгами сейчас. Тем более, что ограничителей в виде политической коалиции или идеологии такой подход не включает. Другой путь – тактическое объединение не «за», а «против». Это тоже эффективный способ борьбы, позволяющий людям разных взглядов обмениваться опытом, повышать свой политический капитал во время совместных акций против действующей власти. Примеры – протесты 2011 года и созданный по инициативе Гарри Каспарова политэмигрантами, но небезуспешно нарастивший влияние в стране Форум свободной России. Однако ожидать от таких структур превращения в политическую партию не приходится – в силу глубоких идейных противоречий людей разных взглядов, по-разному представляющих себе будущее общество и будущую политическую систему. Для меня наиболее желательный сценарий, действительно ведущий к формированию оппозиции, как политической силы – это создание трех базовых политических партий – либеральной, социалистической (левой) и консервативной (националистической). При этом задача демократизации политической системы, демонтажа авторитаризма и прекращения империалистических войн стала бы общей для всех трех; а образ того, что нужно строить в России в ходе свободной и честной политической конкуренции – был бы у каждой партии свой. Среди российских оппозиционных политиков есть несколько человек, готовых к такому сценарию. Например, либеральную партию могли бы создать Михаил Ходорковский, Дмитрий Гудков и ряд других. Двое этих политиков, кстати, могли бы быть успешными и в рамках левой политической силы. Для того же Ходорковского она могла быть более органичной, как для промышленника, создателя производств и рабочих мест, у которого уже были «левые повороты». Он, безусловно, знаковая фигура для представителей нового класса, о котором я пишу в этой книге. Дмитрий Гудков вообще – олицетворение его представителей. Надо сделать лишь один шаг – стряхнуть с себя страх оказаться связанным идеологической базой, страх, осознанно привитый постсоветскому обществу в годы реформ. Но – подведем черту под этой темой. Думаю, мало кто поспорит, что оппозиции, как альянса серьезных и дееспособных политических структур, в России не существует. То, что так называют – набор проектов, каждый из которых люди строят исключительно вокруг своих фамилий, имен и отчеств. Идейное поле пусто. Ничего содержательного, кроме критики существующего положения дел, мы не слышим. И значит это одно: на смену действующим оппозиционерам, как и на смену политикам от власти, придут новые. Думаю, большинство из них даст новый класс. А пока будет продолжаться хаотичный, но от этого не менее справедливый Протест. В жерновах которого родится новая оппозиция.

Политика – дело молодых. Лекарство против морщин. Виктор Цой поет не так. Но о войне мы поговорим позже. А здесь напомню: в политике я с детства. Меня в неё приводит советская жизнь и желание делать полезное дело. Менять мир. С тех пор я делю общество на две части. В первой – люди, дающие результат. Во второй – болтуны, прикрывающие словом безделье и ворующие сделанное другими. Как они говорят с усмешкой: «не можешь работать – руководи!» Я уважаю тех, кто работает и творит. И любой результат, если он достигнут трудом. Те, кто работает – мне друзья, даже если они за Путина, и говорят про меня гадости. А фуфлогонов я презираю. Яркий пример фуфла и показухи – «молодежная политика». Ненавижу эти слова. Молодежная политика – это гораздо хуже даже «суверенной демократии». Это даже не вторая, а третья свежесть. В СССР было много хороших вещей. Но были и ужасные, лицемерные. Так вот, молодежная политика – худшая отрыжка того времени. Вспомним, откуда она берется. 1917 год. Большевики берут власть. Никакого «молодежного крыла» у них нет. Но молодые энтузиасты валом валят в партию – биться за новую жизнь и строить ее. Средний возраст жителя России – 17 лет. С одной стороны – это хорошо: свежие, сильные, смелые люди. Состоять в партии опасней, чем быть вне. А с другой стороны, её лидеры видят: быстрый и мощный приток молодых угрожает сложившейся партийной структуре. Надо дать им «песочницу», пусть соревнуются сами с собой, не мешая «старшим товарищам». И придумывают РКСМ – Российский коммунистический союз молодежи – Комсомол. Организацию «советских хунвейбинов». Его создают в 1918 году три отчаянных заводилы Лазарь Шацкин, Ефим Цетлин и Оскар Рывкин. Бóльшая часть – из еврейского Бунда, твердые интернационалисты. Старшие товарищи довольны и зовут его «боевой отряд партии». Кто рушит церкви? Комсомол. Кто рубит «контру»? Комсомол. А ловит «гадов»? Комсомол. Вроде, всё как надо. Но в Шацкин, Цетлин и Рывкин заняли антисталинскую позицию, и 1937 году, как и тысячи их товарищей – казнены. Из семи глав комсомола 1918-1938 годов остается один – Александр Мильченков. И тот 15 лет сидел. И не случайно. Ребята подрастают, а наверху мест мало. Да ещё идёт внутренняя война – Сталин истребляет троцкистов и вообще любую оппозицию – любых конкурентов. А Комсомол для него – сито. Пусть самые яркие, амбициозные, активные и креативные покажут себя. Мы их выявим и выкинем. Руками их же товарищей. Пусть душат друг друга на дальних подступах к власти. А скромных, послушных и исполнительных – поднимем. Не спеша. Разборчиво. И воспитаем верных, усидчивых, нужных бюрократов. Подлинной задачей комсомола становится не развитие человеческого потенциала, а использование энтузиазма молодых и дееспособных на периферии, предельно далеко от партийного аппарата. Так работает партийная верхушка все годы существования СССР. Но на рубеже 1980х и 90х, когда привычная структура начинает распадаться, «недоотфильтрованные» ещё комсомольцы, которые по всем расчетам уже должны были отсеяться и раствориться в народе, оказываются проворнее партноменклатуры и захватывают рынок. Комсомольская закалка добавляет им агрессивности. И – привет! Вот они – российские олигархи. 2. В начале 1991 года я был комиссаром городского пионерского штаба Москвы, и представлял пионерскую организацию в горкоме комсомола. Комсомол меня никогда не привлекал. На многочисленные предложения вступить в ВЛКСМ отвечал неизменным отказом. Я относился с большим недоверием к его функционерам времен перестройки. Их погруженность в бизнес была очевидна, а лицемерность происходящего – запредельна. Мы строили совершенно другую организацию на пионерском уровне, и активно сбивали её костяк из тех, кто выгонит беспринципных коммерсантов из комитетов комсомола. Нет, я не был против бизнеса, особенно поддерживал идею НТТМ*** научно-техническое творчество молодежи. Идея была в создании, говоря современным языком, сети инновационных стартапов. К сожалению, на практике в момент расцвета кооперативного эту форму работы использовали как канал выведения государственных средств для поддержки импорта компьютерной техники и других видов бизнеса, имевших мало общего с инновациями и новыми технологиями. «Творчество» комсомольских руководителей оказалось довольно специфичным и весьма прибыльным.*** – но был против тех, кто строил его, используя комсомольские значки и связи (как бы сейчас сказали – административный ресурс). Январь оказался богат тяжелыми политическими событиями. В Вильнюсе и Риге стреляли. Мы решили: настал час истины, пора ставить вопрос ребром перед комсомольскими функционерами: с кем они – с большинством граждан, или с партийными бюрократами, сражающимися за ускользающую власть? В апреле в школе, где я учился, проходило комсомольское собрание. В повестке дня два вопроса: о приеме новых членов ВЛКСМ, и о роспуске комсомольской организации. Заседание открыла Н., – руководитель школьных комсомольцев: – Товарищи, у нас три заявки на вступление в комсомол. Учитывая все обстоятельства, рассматриваем? Первый раз на моей памяти участвовавший в подобных собраниях известный школьный хулиган С., собиравшийся с родителями в Израиль, явно пришедший получить удовольствие от сознания того, что оно последнее, вальяжно протянул со своего места: – Валяйте уж! Прилежная отличница Н. вздохнула. – Ну что ж, заслушаем кандидатов! Первой встала Ф. – «правильная» пионерка, умеющая говорить, как учили. – Для меня сегодня важный и ответственный день! Вступая в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи, я попадаю в авангард строителей коммунизма! Мы будем верны делу Павки Корчагина и Олега Кошевого! Не посрамим заветы Ленина! Тут Ф. мечтательно посмотрела куда-то в потолок и объявила: мы станем настоящими коммунистами! Да, Ф. точно прошла бы партийный фильтр, к бабке не ходи. Мой сосед К. наклонился ко мне. – По-моему, она эту же фигню толкала, когда в пионеры вступала. Похоже, настала пора сменить авангард, – усмехнулся он. Тем временем заслушали сестер З. – веселых и симпатичных любимиц класса, всю жизнь сторонившихся общественной работы: – Ну, мы это… В общем, в институт нам поступать. Там надо комсомольцами быть. Но авангардом мы тоже будем, если что! – покосились они на образцовую Ф. Н. вздохнула ещё раз. – Ладно, товарищи, давайте сразу второй вопрос обсудим, и проголосуем уже все вместе? Судьбоносность момента явно не влияла на желание собравшихся скорее покончить с повесткой дня. Возражений не было. – Кто хочет высказаться? Комсомол умирал беззвучно. Даже рвущаяся в авангард Ф. не нашла слов в защиту. – Ну что ж, голосуем? – снова тоскливо вздохнула Н. Против сестер З. было три голоса (по-моему, это были их неудачливые поклонники). Эти же три голоса, только «за», получила Ф. Она так и не попала в передовой отряд строителей коммунизма, и после распада Союза уехала на Запад – в авангард капитала. Ну а школьный комсомол распускают единогласно… Скоро, в сентябре 1991го, решение о самороспуске ВЛКС принимает его общесоюзный съезд. Но фильтрация молодых не кончается вместе с историей КПСС. Аппаратчики постсоветского призыва всех партий успешно осваивают этот инструмент отбора и отсева. Потому что и перед ними стоит проблема старения – своего и окружения. И каждому нужен свой «комсомол», где бы отстаивалась партийная молодежь. Может быть, это не слишком верно для ЛДПР, где «соколы Жириновского» – это инкубатор мальчиков для сексуальных игр вождя, и у них действительно есть шанс сделать карьеру, стать депутатами и большими начальниками. Но все прочие партии в своих молодежках лишь фильтруют актив, как это делала КПСС. И в аппаратной борьбе отбирают самых беспринципных, гибких и системных. У таких есть шанс двинуться выше. Закон аппаратной жизни. 3. Когда в КПРФ мне поручают работу с комсомолом, я чувствую это на своей шкуре. И в полной мере. В ту пору я вижу своей задачей снять границы между молодежью и партией. Влить в неё как можно больше свежей крови. Обновить за счет кадров комсомола, а также молодежных организаций и течений, от антифашистских групп до рок-музыкантов. А партия делает всё, чтобы переключить меня с партийной работы на комсомольскую. Так делают со всеми, кто что-то из себя представляет. Дескать действуйте там, в своем гетто, а мы посмотрим. И кого выберем, тех возьмем к себе – в аппарат. Одного самого «правильного» – может, даже и в депутаты. Докажите, что вы готовы! Соревнуйтесь! А мы оценим. И вот на моих глазах в молодежной среде идут самые беспринципные интриги. Но вижу я и друге: в активе комсомола много настоящих левых. Они всерьез относятся к тому, что мы пишем и говорим. А старшее руководство их не слышит, не читает и знать не желает. Общения с ними многие просто боятся: молодежь-то, бывает, и Ленина читала, и Сталина, а то и Маркса с Энгельсом. Наиболее продвинутые и Грамши процитируют, и Валлерстайна с Хардтом и Негри, а аппаратчики и имен-то таких не знают! А когда приходят молодые ребята и цитируют Хомского или предлагают двинуть собой в стиле Маркузе, на них смотрят как на опасных идиотов, развращенных западными оппортунистами. И говорят: идите отсюда. Молодые еще. В партии даже Ленина не читают! Здесь и так знают, что и как делать. Меж тем на государственном уровне ведут свою молодежную политику – устраивают «молодежные парламенты», где собирают бойких ребят состязаться в краснобайстве. Кому нужен молодежный парламент? Начальству. Зачем? Затем, чтоб молодые люди не боролись за места настоящих депутатов в настоящем парламенте. А трепыхались в игре. Но если страна здорова, зачем ей молодежный парламент? Ей нужен настоящий. В котором, при нормально работающем государстве, есть много позиций для молодежи. Есть и другие дела, в которых молодым не то, что можно – нужно участвовать. Например, муниципалитет. Там много не могут платить, поэтому качество кадров старшего возраста неизбежно низкое. Так пусть молодежь идёт и с самого начала делает реальную работу! А если партия хочет готовить новые политические кадры – пусть учит и шлет работать. Включает в полноценную внутрипартийную конкуренцию. Если партия здорова – ей не нужен комсомол. 4. Лучшее обучение – это практика. В Америке знания и умения в разных видах политической деятельности люди обкатывают в университете. Первый шаг – студенческое самоуправление, клуб, совет. Причем настоящее самоуправление, те, кто туда приходит всерьез отвечают за участки деятельности в своих школах. Сперва надо избраться – провести полноценную кампанию, сплотить команду, убедить голосовать за тебя, победить на выборах. Порой – в жесткой конкуренции. Потом включиться в организацию студенческой жизни. А там, если есть желание – прийти в настоящую партию, найти своё место, показать себя и шаг за шагом выйти на настоящие позиции в борьбе за настоящие, в том числе и депутатские, места. В 1991 году мне довелось (по школьному обмену) пожить около месяца в маленьком провинциальном американском городке Форт Коллинз в штате Колорадо. Городок по нашим меркам – классический райцентр, с населением около 100 тыс. человек. На десятый день нашего пребывания в городе директор школы, где мы учились, вдруг собрала нашу дружную группу из десяти русских и сказала: «вы же там в СССР свободу строите? Горбачев, перестройка, гласность, спутник? Вам нужно обязательно посмотреть на то, как это работает у нас! – американцы гордятся своей демократией и стремятся её всем показывать». У нас идея энтузиазма не вызвала. К бюрократам у советских школьников уже и в шестнадцать лет доверия не было, и перспектива общаться с их американскими аналогами вместо похода в боулинг и кино никого не вдохновляла. Меня начали подталкивать вперед: – вот, Пономарев у нас школьный совет, все дела, пусть он идет, а потом нам расскажет! – Не-е-е, у нас так в Америке не работает! Либо все, либо никто! – начала урок демократии директриса. Хотя все, кроме меня, явно были за второй – нулевой – вариант, отказаться никто не решился. В общем, на следующий день с утра повели нас в мэрию. Как объяснила деятельная директриса, это был приемный день, и мэр «должен бы быть на месте». Предупреждать его о нашем визите она явно не собиралась, поэтому мы надеялись отделаться короткой экскурсией по американскому эквиваленту европейской ратуши и вернуться к своим делам. Место, куда мы приехали, с ратушей не имело ничего общего. Скорее, напоминало поликлинику на окраине Бирюлево, разве что было облицовано столь любимой американцами клинкерной плиткой коричнево-неожиданного цвета, придававшей зданию соответствующий околополитический вид. В Форт-Коллинзе когда-то и впрямь была ратуша, но её ещё в середине 1950х сдали коммерсантам под одежный магазин. Директриса велела нам подождать в вестибюле, пока она сходит за мэром. Вернулась она минут через пять в компании симпатичной девушки с вьющимися русыми волосами, по всем признакам подходившей на должность секретарши главного городского чиновника. Нас повели в зал заседаний, где был полукруглый стол президиума и зал с синими стульчиками. Девушка сделала неопределенный жест изящной рукой с многочисленными хипповыми браслетами, чтобы мы садились, и сама села рядом. – Меня зовут Сюзан Киркпатрик, – представилась она, – Я рада приветствовать наших советских друзей! Давайте я расскажу о нашем городе… – начала она. Понятно – паузу, пока мы ждем мэра, нужно было чем-то заполнить. – Город у нас очень хороший, очень!  Но предыдущие власти его подзапустили, к сожалению. Во-первых, у нас перестали останавливаться канадские гуси, летящие на зимовку. Форт-Коллинз им разонравился! Во-вторых, пора привести в порядок исторический центр, по нему неудобно гулять. А главное – по городу безо всякого толку ездит слишком много машин, это делает его неуютным и отталкивает новых жителей! Вся глубина проблем, стоящих перед Форт-Коллинзом, поразила простых советских москвичей. – Поэтому я решила, – продолжила Сюзан, – навести порядок. Мы вернем город к жизни! До нас что-то начало доходить. Эта барышня – она что, и есть мэр??? Вроде так и выходило, но поверить в это было решительно невозможно. Сколько ж ей лет? А какой у неё стаж в их комсомолах? А на партработе?! Девушка увидела наше замешательство, но не поняла, с чем оно связано. В итоге мы прослушали целую лекцию по урбанистике, которая мне весьма пригодилась тридцать пять лет спустя при общении с коллегами Кацем и Варламовым.*** политические активисты, основатели движения «Городские проекты», занимающегося проблемами обустройства российских городов. ***Подозрение, что она действительно мэр, перешло в уверенность. Возможность стать мэром в столь юном возрасте захватила моё воображение, и я решил задать вопрос: – А как вы стали главой города? Таким большим начальником!? Она рассмеялась. – На самом деле, не таким уж и большим… И если честно, то большой очереди не было!  Проблем много, а денег-то мало… И зарплата у мэра в таком маленьком городе не то, чтобы очень, – пожаловалась она. – Но я же не за зарплатой сюда пришла! Я хочу оставить свой след в истории нашего города. Сделаю что-то полезное для всех, а потом уж буду работать и зарабатывать, в бизнес пойду. А то, что была мэром, мне очень поможет в карьере. Поэтому четыре года назад, закончив наш университет, я избралась членом городского совета, а в прошлом году выдвинула свою кандидатуру на мэра и выиграла выборы. Вот. Теперь важно не осрамиться!.. И у неё получилось. При Сюзан Форт-Коллинз сделал самый большой скачок в развитии. Население города выросло на 30%. Центр был полностью реставрирован и туда потянулась молодежь. Пробок стало меньше. Канадские гуси вернулись. И без того университетский город (Колорадский университет – главный местный работодатель) начал превращаться в столицу инноваций штата. Сама Сюзан после двух своих двухлетних сроков на посту мэра не стала баллотироваться на третий заход, а уехала в столицу Колорадо город Денвер, где доросла до позиции исполнительного директора штата (что-то вроде министра регионального развития). После чего – вернулась домой, где открыла в отреставрированном центре магазин специй, пряностей и приправ. И навсегда осталась для меня примером политика, обустроившего жизнь для себя – не наворовав и набив карманы, а создав среду, где ему хочется жить и работать. 5. Это пример того, на что политическая система должна нацеливать молодого человека. А не на то, чтобы болтать чепуху в игровой роли «молодежного депутата» в «молодежном парламенте». Такие игры тоже нужны. Но как тренинг, подготовка к реальной работе, а не её подмена. Да, в ней неизбежно набивают шишки. Но только настоящие шишки, настоящая борьба за власть ведет к настоящему росту, а не к партийному функционерству. К борьбе за власть в стране, а не за место в партаппарате. К лояльности не лидеру, а своим идеалам и своему народу. Деление по возрасту условно. Есть люди, готовые к политической работе в самом юном возрасте. И те, кто достиг так называемой зрелости, а так ни на что и не годен. Что меняется в человеке, когда он переживает 27-й или, скажем, 33-й день рождёния? Он что – автоматически овладевает мастерством агитации? Сам собой становится организатором? Превращается в лидера? Нет. Тогда откуда и зачем возрастные границы? Их выдумывают бюрократы. «Разделяй и властвуй» – их излюбленный и испытанный метод отсечения «слишком умных». Здоровая, дееспособная политическая организация, наоборот, должна опираться на молодой актив. И создавать все условия чтобы он постоянно нарушал в ней спокойствие. Но при этом сплачивался вокруг общей идеи. Совершенствовал ее, обсуждал, приносил свои интересы в жертву идее – а не вождю. Надо признать: старшее поколение в силу своего опыта и набитых шишек часто куда более склонно к пессимизму и циничному отношению к жизни. А молодежь, шишек ещё не набившая, воспринимает идеалы, лозунги и девизы, провозглашенные партией, прямо и дословно – какими они и должны быть. И заставляет функционеров всерьез относиться к их словам. И на деле держаться взглядов, которые они оглашают публично. Так должно быть. Нет ничего вреднее молодежной политики. В нашем движении она не нужна. И её не будет. У нас часто говорят про омоложение. «Дайте дорогу молодым!»… «Нужны новые лица!»… «Пусть старики уйдут!». Меня коробят такие слова. С чего вы взяли, что молодые лучше старых? Почем вы думаете, что старики хуже молодых? Нам не нравится общество, в котором мы живем, но почему мы обвиняем в этом тех, кто старше нас? Они когда-то были молодыми, «новыми лицами», и тоже бросали вызов старому обществу… Молодые единороссы, например, гораздо страшнее пожилых. Уровень их цинизма, карьеризма, коррумпированности, как правило, намного выше. А ограничителей у них намного меньше. Они, когда им говорят: «грабить можно» – грабят дочиста. А когда говорят: «вон враги, фас!» – рвут и топчут без тормозов. И будут рвать и топтать во имя своей карьеры. Затем их и нашли. Затем и отобрали. Таких же, как старшие, только моложе – то есть ещё не наевшихся. Они называют это «омоложением»? Что ж, такое омоложение за счет отобранных по принципу безыдейности и карьеризма только ухудшает ситуацию в российском государстве. Если сменяемые ими в силу возраста и воспитания, может, ещё видят какие-то пределы угодничества и воровства, то эти – нет. Их цель – схватить то малое, что может дать им партия. Они вылупляются, когда все «старики» уже «отстреляны» и остаются рулить – закаленные и энергичные гады – функционеры в кубе. 6. Тут стоит вспомнить известное движение «Наши». В пору моей работы в Госдуме мы нередко общались. И я видел: это – гораздо более здоровый проект, чем с одной стороны – всё более деградирующий в эпоху путинской стабильности комсомол КПРФ, а с другой – укравшая у советской эпохи своё название «Молодая гвардия “Единой России”». Комсомол – хотя бы команда людей с более-менее общими политическими взглядами, загнанная в отстойник кадров вечно оппозиционной партии, и приспосабливающаяся к вечно боязливой позиции «старших товарищей». А МГЕР – сборище прожженных карьеристов, у которых по большому счету друг с другом ничего общего нет, где лепят единороссов-андроидов. А «Наши» были живыми. Они были за Путина всерьез. В них был радикализм и идеализм. Неравнодушие. Они точно чего-то хотели. Имели взгляды. Обсуждали развитие страны. Думали о нем. А не о личном встраивании во властную машину или вертикаль. Поэтому они и были гораздо более опасными противниками, чем единороссы. И поэтому мне они бесконечно интересней МГЕРов – холодных и циничных юных функционеров. Лишенных любых взглядов, но усвоивших набор стандартных патриотических фраз, преданных интонаций и подобострастных выражений лица. …В 2007 году я переехал в Новосибирск. В августе решил баллотироваться в депутаты Госдумы. Написал об этом в соцсетях. Один из первых комментариев написала девушка с нечитаемым ником cthlwtvbhf в своем «живом журнале» и фотографией с красивым карим глазом в густом макияже: – Деньги Ходорковского в наш город приехал отрабатывать? В детский дом бы лучше их отнес!!! На следующий день мой новосибирский друг Андрей похлопал меня по плечу: – Ну что, наши сибирские «нашисты» тебя уже заметили, как я погляжу? – Ты о чем? – не понял я. От движения «Наши» я собирался держаться подальше. В мою скромную физиономию они в лагере на Селигере кидали дротики возле сортира, и с людьми такого высокого интеллектуального полета дискутировать явно было не о чем. – Аленка-то наша тебе уже написала, олигархический выкормыш ты наш? – Какая ещё Аленка? – обычно, когда мне пишут Аленки, даже если они «нашисты», я все-таки этот факт запоминаю, но тут ничего на ум не приходило. – Сердце мира которая! Я понял, что здесь какой-то местный новосибирский непереводимый фольклор, до знания которого даже прожив несколько месяцев в столице Сибири, я ещё не дорос. – Не тормози! Алена Котова – комиссар «Наших», а «сердце мира» – её ник в сети. Если набивать на компьютерной клавиатуре латиницей, как раз cthlwtvbhf и выйдет. Характер у неё тяжелый, но человек она неплохой. Зажигалка! После такой характеристики с «комиссаром» надо знакомиться – решил я. Воображение рисовало что-то среднее между Анкой-пулеметчицей из «Чапаева» и Ларисой Рейснер из «Оптимистической трагедии». В образе Петьки я себя не видел, а вот Троцким вполне был готов стать. В общем, к моему удивлению, в ответ на моё письмо Алена ответила и согласилась встретиться. На встречу в моё любимое новосибирское кафе на площади Ленина она пришла во всем черном. Сев на краешек стула, и вытянувшись в струну, Алена сходу заявила: – Я должна вам сразу, Илья Владимирович, сказать: я люблю Путина, и не надо меня тут перевербовывать! – проницательно отмела она главную мою цель. – И к Василию Якеменко я тоже отношусь с большим уважением! А вы – с врагами моей страны, и что вы скажете в своё оправдание??? В общем, разговор получился. Мы проговорили три часа, и это стало началом большой дружбы. Алена рассказала, чем она занимается в Новосибирске: и работой с детскими домами, и организацией военно-патриотических игр с трудными подростками, и работой с инновационными проектами, да много чем еще. Глупости про иностранных агентов с её стороны, разумеется, быстро улетучились, а я убедился, что нельзя всех оппонентов заранее записывать в пособников «кровавой гебни». Я сразу почувствовал, что она настоящая, и так же, как и я, ненавидит многочисленных приспособленцев около власти. В общем, через некоторое время Алена вступила в «Справедливую Россию», и даже стала местным депутатом. «Наши» приказали долго жить вместе с Якеменко и Сурковым. Вот только от любви к Путину я её так до конца не вылечил – но за доброе и горящее сердце мира в груди Алены я всё равно готов ручаться. Уверен, что она не одна такая. 7. Молодежь радикальна? Обычное дело. Чем больше радикалы занимаются конкретным делом, тем лучше и для общества, и для них. Любой власти надо их не изолировать, а давать поле деятельности, какими бы оппозиционными они ни были. Но вот мы сами – власть. И – как власть – понимаем все проблемы и делаем всё, чтобы их решить. И у нас обязательно будет молодая оппозиция. Даже у молодых нас – ещё более молодая. И мы дадим им возможность участвовать в управлении. Сначала – на местах. Поделимся властью. Не с барского плеча – а просто не мешая пройти выборы, не подрезая крылья на взлете. Пусть обретают опыт. А если мы не правы – пусть поправляют. Это – одно из измерений демократии. Как спел бы Гребенщиков, каждой власти нужна молодая шпана, что сотрет её с лица земли. Только конкуренция движет вперед гражданские организации, политические партии, власть и общество в целом. Ни один начальник в мире не может расставить на все важные позиции только нужных людей и сделать так, чтобы они делали только нужную работу и контролировать ее. Это – азы управления. Но кто же может? Полиция? Рабоче-крестьянская инспекция? Народный контроль? Если этим занимаются только надзорные органы, никто и ничто никогда не развивается и не будет развиваться. Пусть молодежь будет вызовом старшим. Пусть конкурирует – заставляет их двигаться. Представьте ситуацию: вот – чиновник. Он работает, как привык. Может быть, хорошо. Выполняет обязанности. Отчитывается. Но кто-то говорит: «я сделаю лучше: понижу издержки и повышу эффективность. Вот бизнес-план». Его ставят взамен предшественника, и он работает. Но не справляется. Тогда меняют его. При Сталине – что с ним делают? Отправляют на Колыму или ставят к стенке. А взамен назначают того, кто обещает при меньших затратах большие успехи. Он не справляется? И его к стенке. А на его место – нового. Потом понимают: страх – мощный стимул, но быстро иссякающий. Время репрессий проходит. Ужаса перед смертью и тюрьмой больше нет. Но нет и стимулов. Кроме орденов и премий. Но они, как выясняется, слабы. Чиновники решают всё в своих конторах. Отсюда – застой и геронтократия. Вожди стареют. Конкуренции нет – все яркие, как мы помним, отсеяны. О, если б они были! Если б была возможность ротации! Но – откуда? В итоге – крайне низкая эффективность, при которой система не развивается. А развитие – единственное условие её существования. И ей приходит конец. Но мы живем не при Сталине. И не в «эпоху застоя». И даже не в 1980-х, когда комсомол это уже не коммунистический, а коммерческий союз молодежи. Кстати, и тогда – на излете советской власти – именно молодые люди придумывали стимулы эффективной работы. Вспомним студенческие стройотряды, когда ребята в каникулы строя здания на селе, зарабатывают денег за месяц больше, чем их родители в год. Тогда на парней и девушек в защитных робах, на которых трафаретом писали имена отрядов, смотрят уважительно, знают – они хорошо работают и хорошо получают. Построенные ими дома, коровники, конторы, клубы стоят сих пор. При этом – замечу: между комсомольскими стройотрядами и выросшим из ВЛКСМ олигархатом та же разница, что между «Нашими» и МГЕР. И те, и те лояльны системе, но одни – пробиваются вопреки её логике, другим она дает назначение на кормление. Но если мы посмотрим чуть дальше советского прошлого и нынешнего дня, то тут-то и можем начать разговор не о возрастах, а о поколениях. И говоря «новое поколение», иметь в виду не тех, кто только что родился, и не тех, кто идёт нам на смену, а поколения, овладевающие новыми видами деятельностей. Прежде всего – связанными с нематериальными активами и инновациями – то есть с созданием инструментов, идей и решений, которые находят высокий спрос и применение. 8. Создавать эти виды деятельности государство не может и не должно. Его главная задача – снимать лишние барьеры и показывать людям возможности. То есть включать молодых людей в процессы производства того, что нужно или прибыльно здесь и сейчас. Муниципальная власть – хорошо. Стройка – отлично. Стартап – супер! Нужны особые условия? Сделаем! Всё, что стимулирует свободное, креативное, инновационное дело. Пусть на несколько месяцев. Главное – люди научатся и создадут продукт. Если политики хотят быть успешными, они обязаны это понять. Нужна мода на общение с молодежью. Вот уже много лет я, бывая в США, много общаюсь с разными студенческими организациями. И вижу: крутые политики – сенаторы, губернаторы, владельцы богатых компаний охотней всего берут трубку, когда им звонят из студенческого союза или клуба. Для них важно поделиться со студентами опытом, обсудить проблемы, увидеть и услышать новых, грамотных, конкурентоспособных. В Штатах слова «дети – наше будущее» понимают в прямом смысле. И имеют при этом в виду не только своих детей. В Конгрессе всё построено на работе молодых интернов. Его аппарат (весьма скромно оплачиваемый) на три четверти, а то и на четыре пятых – студенты-практиканты. Они это ценят, потому что знают: это – трамплин в будущее. А для конгрессменов – возможность получить бесплатные рабочие руки. Обоюдно выгодная сделка! – А можно – я? – спрашивают какие-нибудь Мэри или Джон. – Можно! – отвечает сенатор Гопкинс. Существует организация Close Up Foundation. Close up значит по-английски «крупный план», то есть – «Фонд “Крупный план”». Она внеклассно обучает школьников практикам работы законодательных, исполнительных, судебных и других органов и организаций. Фон для этих занятий – изучение мировой истории и актуальных политических проблем. При этом читают лекции и ведут семинары крутые специалисты из ведущих университетов, сенаторы, министры, губернаторы, политические консультанты, дипломаты и бизнесмены. С момента основания фонда в 1971 году через его программы прошло под миллион молодых людей. Еще одну программу учреждает Нью-Йоркская Академия наук, а Белый дом выделяет гранты на её внедрение в разных городах и штатах. Суть её в том, что Академия приглашает нобелевских лауреатов по химии, физике, математике и в других областях вести занятия в школах. В США среди политиков, бизнесменов и ученых модно дружить со школьниками. И если пригласить нобелевского лауреата раз в месяц провести урок и рассказать о своей работе, а то и пригласить детей в свою лабораторию – он соглашается. И дети туда с удовольствием идут. Так там растят их интерес к научным специальностям. В России все хотят быть юристами и экономистами, хотя ни тех, ни других столько не нужно. В Штатах же крен в сторону театра, музыки, художеств. А кому работать в физике? В химии? Биологии? Да, в Америку ученые едут из других стран, за счет чего потребность в специалистах выравнивается. Так они же от нас едут! И неравенство между странами только усиливается. Но хоть американское государство и может решить задачи экономики с помощью иммиграции, проблему «лишней» молодежи это только усиливает. И в России «лишних» «экономистов» и «юристов» – пруд пруди. Их дипломами только стены обклеивать хорошо, и то я не уверен в качестве краски, которой они напечатаны. Нам нужны просветительские проекты, которые связывают разные поколения и ориентируют новое поколение на реальные задачи в реальной экономике. У них это работает. А если это работает там, то кто сказал, что не сработает здесь?.. 9. Есть те, кто знает: стакан наполовину полон, они идут вперед. А те, у кого стакан наполовину пуст, в этот стакан залезают, осушают его и больше в их жизни ничего нет. Но винить их за это нельзя. Возможно, они не видят, что жизнь может быть другой. Котенка мы макаем в миску с молоком, чтоб он понял. А если не макнуть, он может умереть с голоду. Многим нужен в жизни человек, который макнет в миску. А миски есть везде. И всегда. Но есть люди, которые к миске прильнут и больше никого не пускают. В таких случаях должно помогать государство. Но в России всё не так. Казалось бы, многое возможно. Спрашиваешь человека: – Чего не идешь? – Да путь стеклом посыпан. Сейчас порой вспоминают, что СССР была профориентация. Сегодня это функция не государственной, а информационной системы. Один из моих крупных IT-проектов – создание большой тестовой программы для выбора профессии. После заполнения анкеты и психологического тестирования она дает соискателю список профессий, на которые ему надо обратить внимание. Это очень важно – знать: куда идти после учебы. В Штатах учеба платная, многие берут кредит на образование. И знают, что работу найдут. А хорошо окончившие знают почти на 100%, что пройдут конкурс. Те, кто слабее – на 50%. Многие идут в другие области. Так как качество образования очень высокое. А в России его уровень по самым модным специальностям – юрист, экономист – ужасен. Хорошо учат физиков, математиков, биологов, химиков. Но куда пойти учиться на экономиста? Положим, экономиста-теоретика ещё могут подготовить в паре вузов. Но бизнес-образование нулевое. Так как бизнес можно изучить только на практике. При этом в Сколково курс стоит 72.000 долларов за семестр. А в Гарварде – 56.000. Сами по себе эти цифры уже запредельны: элита не хочет пускать к себе никого из социальных низов, строит им имущественный барьер. Но в Гарварде, или в Стэнфорде, если смог достать денег, с тобой будут общаться те, кто добился успеха и построил свой реальный бизнес – сам. У нас таких очень мало. Зато, конечно, у нас умеют многое чего еще. Такого, чему лучше не учить. А когда учат – углубляют кривую колею русской судьбы. В Массачусетском технологическом институте*** одном из самых престижных учебных заведений США и мире*** есть правило: каждый преподаватель раз в неделю обязан провести день на производстве. Чтобы точно объяснить студентам, чему он их учит. Но для этого надо, чтобы производство было. И чтобы его владельцы его развивали. Что невозможно без притока свежей крови. И без новых идей молодых людей. Жаль, это лежит вне понимания и видения и тех, кто в России рулит системой обучения и подготовки к жизни, и тех, кто пытается делать политику, и тех, кто делает деньги. 10. Мне в жизни повезло. Я всегда работал с теми, кто понимал значение молодежи и её обучения для своего бизнеса и производства. Сначала с Михаилом Ходорковским в ЮКОСе, где активно участвовал в создании крупнейшей в стране корпоративной прикладной научной сети. Потом с Анатолием Карачинским в IBS, компании, которая сама была двигателем научно-технической модернизации российских производств. Увы, они – исключения из правил. Большинство выходцев из советского комсомола ворвались в постсоветскую жизнь, не думая о будущем. Они принесли много бед стране, распевая советские песни, а действуя как отпетые хищники. В моих компаниях всё было хорошо, а вокруг страна в целом приходила в упадок. Чем дальше, тем лучше я видел: надо менять систему в корне. Идти в политику. Но сперва после ухода из ЮКОСа я работаю в интересах IBS с госорганами, губернаторами, сенаторами и министрами. И трачу в десять раз меньше, чем бывшие коллеги. Кое-кто пугается, что я скажу Ходорковскому, что они перебирают с бюджетом (не воруют, нет, но ленятся, привыкнув к легким деньгам), и распускает слух, что я… тайный не то сын, не то племянник олигарха. Готовясь при случае «стукнуть» «папаше», что я, сволочь такая, езжу по стране, как Остап Бендер, прикрываясь его именем. Интрига не проходит – МБХ узнав об этом, смеется, зато губернаторы мне начинают активно помогать. На всякий случай… А я… Благодаря корпоративным интриганам чувствую себя немного членом семьи олигарха. И когда в 2002 году уже практически решаю пойти в политику, еду за советом к мудрому человеку – папе Ходорковского, Борису Моисеевичу. Меня терзают сомнения: всё-таки я успешный предприниматель, ориентированный не на треп, а на конкретные проекты. Но уж больно достает меня наша несправедливая реальность. Тянет менять мир. И я пытаюсь понять: Ходорковский встает на свой путь в момент глобального кризиса, в котором гибнет СССР. Он может сделать блестящую карьеру во власти, но выбирает бизнес. Я тоже выбираю бизнес, но у меня нет его политических возможностей. Почему он не идёт во власть? Может, надо продолжать принимать политические катастрофы как стихию, а политиков – как неизбежное зло, а самому делать дело? Ясно, что сам Ходорковский на этот вопрос не ответит. А его родители – могут. И я еду в Коралово – устроенный Ходорковским загородный интернат для сирот, детей военных, погибших в разных конфликтах. Им управляет его отец, там же живет и мама – Марина Филипповна. Поздняя осень 2002-го. Подмораживает. Старый советский инженер Борис Моисеевич встречает меня в черно-сизо-сером затертом ватнике. – Ну что, приехал? Давай, заходи… Я при нем робею. От него исходит энергия директора школы, строгого, но справедливого. За два года до того я ставлю в Коралово компьютеры и запускаю радиорелейную линию с Москвой, а Ходорковскому-старшему не нравится идея сына, что каждому воспитаннику нужен компьютер и Интернет. «Учебе конец, – вздыхает он. – И глаза поломают». Но я своё дело сделал, и старик меня уважает. Мы идем гулять по ковру из прелых желтых листьев. Я сбивчиво делюсь своей тревогой. – Фигня твоя политика! – бескомпромиссно заявляет Борис Моисеевич. – Я своему отпрыску всегда говорил: держись от власти подальше. Там одни сволочи, и нормальному человеку делать там нечего. В общем, моё мнение ты понял? Заходим в дом. Родители олигарха, переживающего зенит успеха, живут в деревянной избушке в русском стиле. Марины Филипповны нет дома, но это не мешает нам выпить чаю. Борис Моисеевич его разливает, и решительно придвигает мне миску с баранками. – Ешь! Это звучит так твердо, что ослушаться нельзя. Он шумно пьет чай. Мы молчим. – Знаешь, – он двигает губами, будто пробуя слова на вкус, – знаешь, я ведь отпрыску почему так про политику говорил… Если ты что-то делаешь, то должен в этом быть первым. Только первым, понимаешь? Идти до конца, чего бы это не стоило. А на это надо решиться… Ты готов? Ты пойдешь до конца? Это самый важный вопрос. На него надо ответить. И, прежде всего – себе. Я как ребенок перед суровым отцом, дающим напутствие в жизнь. И отвечаю не сразу, но твердо: – Да. Я пойду до конца. И дойду! Борис Моисеевич смотрит на меня взглядом, где читается бесконечная тоска. – Боюсь, он тоже пойдет. До конца. И что с вами делать? Я многое понимаю про МБХ. Про его прошлое. И будущее. И что-то – про себя. У меня великолепные, прекрасные, и очень мудрые родители. Но порой, чтобы понять ситуацию, надо видеть её со стороны. В тот осенний день Борис Моисеевич показывает мне, что значит в жизни семья. И я вижу: какая она – молодежь в нашей большой семье. 11. Семья состоит из юных и старых. Но развивается тогда, когда дети растут. Дети выросли – семья остановилась. России нужны её новые поколения. Политическая сила опирается на молодежь. Взрослые дают вес, молодые – силу. Взрослые – это план. Молодежь – действие. Политическое движение обретает мощь, когда не только говорит, но и делает. И оно должно гордиться тем, что в нем много молодых – профессионалов, студентов, рабочих от станка и с поля – всех и любых. Вспоминаю прекрасный фильм Михаила Козакова «Покровские ворота». Там влюбленная в главного героя аспиранта Костика красавица как-то заявляет ему: – Мама права: ты – мальчишка! – Молодость – это мгновение. Вы не успеете оглянуться, как я изменюсь… Каким рассудительным я буду. Каким умеренным стану я… Не секрет: так бывает со многими. На смену юной отваге приходит расчет и самоконтроль. Но важно помнить и понимать: опасность – не в умеренности и рассудительности. И не в молодецкой удали. Опасность там, где мешают добрым делам и поступкам и высмеивают или смешивают с грязью тех, кто их совершает. Кстати, в той же ленте одна пожилая дама – лицемерка и мещанка – поучает героя: – Костик, вы ещё очень молоды, и очень многого вам не дано понять. – Молод, каюсь. – отвечает герой, – Не далее, как сегодня, я уже выслушал подобный упрек. И, всё-таки, поверьте историку: осчастливить против желания нельзя. – Довольно. – строго объявляет дама, – Поговорим лет эдак через двадцать пять. Но зритель знает: осчастливить против воли и правда нельзя. Вот почему развитие молодежи, её учеба, победы в политике, искусстве и бизнесе, её культурный, профессиональный и любой другой рост – это, прежде всего, её дело. А дело более опытных, обладающих большим ресурсом поколений – оставить ей достойное наследство, дать дружескую руку и подставить плечо, помочь найти верный путь и вместе пройти по нему.

Меня часто критикуют. Порой мне даже кажется, что чаще других. Один высокопоставленный кремлевский руководитель сказал мне в ответ на упрек в ангажированности провластных СМИ: «вы же, Илья Владимирович, волнорез у нас, всегда против течения, вот и получайте – и от наших, и от ваших. Терпите теперь!» Когда мою фигуру, переставшую быть скромной, обсуждают единороссы, их я обычно игнорирую. Мы в оппозиции, и понятно: они меня не похвалят. Но и их слова меня не задевают. Другое дело – критика своих. её стрелы легко пробивают броню. Свои часто существуют в плоском измерении, где есть только в два цвета – черный и белый. А если ты добавляешь оттенок, они отталкивают тебя, ругая и клеймя. Тому пример – закон об интернете. Я – последовательный сторонник свободы в интернете. Точнее – его саморегулирования. Те, кто пользуется сетью, должны сами определять правила своего общения, и не допускать ни одно государство к рычагам управления. Но чтобы это произошло, они должны сами реагировать на любые нарушения законов – обычных, тех, по которым мы живем: не убий, не укради, не обманывай – тогда не будет соблазна у людей в погонах навести свой порядок. Ведь за наведение порядка им платят, а за его отсутствие – наказывают, невзирая на все «виртуальные пространства». 2. Вспомним культовый фильм-антиутопию «Матрица». В нем Землю поработила цивилизация созданных людьми роботов. Они превратили человеческие тела в источники энергии, взамен создав для каждого из невольников очень комфортную виртуальную реальность – глобальную социальную сеть. В ней были свои жулики и своя полиция (армии не было – роботам бессмысленные убийства не нужны). Полицейские – весьма рационально – были такими же подключенными к матрице людьми и жили в том же мире иллюзий, существующем только в их головах. В курсе происходящего были только «кагебэшники», немногочисленные порождёния самой системы – «агенты Смиты». Словом, среда саморегулировалась, и никто не осознавал себя находящимся под пятой роботов, кроме отряда отморозков-революционеров, не подключенных к системе. Они сами голодали в мрачных подземных пещерах, но мечтали освободить счастливое порабощенное человечество из под гнета машин. Когда этот фильм только вышел, я на деньги ЮКОСа создавал первый масштабный российский проект в Сети – «Сибирскую Интернет Компанию». С моей командой, преимущественно из Нефтеюганска, мы поехали в Штаты на главную компьютерную выставку года в Чикаго – учиться. А вечером пошли в кино. Кстати, для многих моих спутников это был первый в жизни поход в современный кинотеатр, с хорошим звуком и качественной картинкой, так что наблюдение за ними было отдельным удовольствием. Глядя на битвы революционера Нео с превосходящими вычислительными мощностями глобальной компьютерной сети на фоне ничего не понимающей и не желающей никаких перемен публики, я думал, что человечество было бы счастливо быть порабощенным именно таким способом. Ни тебе болезней, ни войн, любая фантазия может быть воплощена, даже законы физики можно нарушить, если очень захочется. А ещё я подумал, что мы уверенно движемся в направлении добровольного строительства «матрицы»: мы всё больше времени проводим за мониторами, наши дети живут в придуманных мирах фэнтэзи, а кому не хватает – колет наркоту, и улетает в мир воображения. Абсолютная свобода в виртуальности грозит обернуться гибелью реального мира. Человек, оказавшийся бессильным преодолеть свои проблемы, уходит от них, а глобальные корпорации организуют освобождение планеты от «лишних». В основном «лишние» для них – те, кто не готов быть винтиками глобальной торговой машины. Мы сознаем свою ненужность. Но вместо того, чтобы менять мир реальный, пытаемся строить мифический виртуальный мир свободы и справедливости, крайне болезненно воспринимая попытки показать наше бегство. Кропотливую и опасную работу по модернизации общества из «Трудно быть богом» Стругацких 1960х сменила стройка призрачных «Лабиринтов отражений» Лукьяненко 1990х. Любопытно: когда боевики из «Матрицы» в третьей серии сломали-таки главный компьютер, кто их поблагодарил? Единственный для меня способ не давать расходиться реальному и виртуальному мирам – это не освободить Сеть от правил, а обеспечить её саморегулирование. Пусть пользователи создадут свою киберполицию, и обеспечивают порядок. А пока они это не сделают, реальные силовики неминуемо будут пытаться ограничить свободу интернета. 3. Когда возникла инициатива поставить «детские фильтры» в Интернете, я первым делом прочел текст закона. В отличие от девяносто девяти процентов людей, которые потом его ругали, но не читали. Я знал: ограничения извне неизбежны, если мы не перехватим инициативу. Но, прочтя закон, я также понял: он дает возможность выбрать из двух зол – меньшее. Да, он легализует факт регулирования, но он одновременно дает возможность заняться этим нам самим. В законе написано: «должна быть создана саморегулируемая организация». То есть составленная из участников интернет-сообщества. Только она – это организация – имеет право решать, какие сайты нарушают закон, пропуская в себя порно, суицид и пропаганду наркотиков. Сейчас это решают МВД, Роскомнадзор, Федеральная служба по контролю за наркотиками и прочие силовые и бюрократические структуры. И могут блокировать всё, что хотят блокировать. И не только блокировать, но и закрывать. А в законе было сказано, что мы можем у них эту функцию забрать и взять себе. Я считал, что мы созрели, чтобы взять власть в свои руки. И пытался объяснить это блогерам и журналистами: «если мы не возьмем власть, государство всё равно введет фильтры». А те заистерили: «вводят цензуру!» Тогда я повторил на более понятном языке: «ее все равно введут, но давайте заберем эту функцию у людей темных и отдадим людям светлым». Это была попытка действовать со своими в одной цветовой гамме. Но они не услышали. Тогда я отставил черно-белые ассоциации и использовал пример многомерной картины мира: «ребята, солнце всходит на востоке – это определенная данность. Фильтры уже есть – это тоже данность. Вам не поднять солнце на западе, и фильтры вам не снять. Хотите, идите на улицу, боритесь. И мы будем бороться, но используя мозг. Он у нас есть, и поможет забрать функцию фильтрации у государства. Потому что он – многомерней и выпуклей мозга «Единой России». Давайте воспользуемся этим преимуществом». Когда Дума принимала этот закон, я понимал: будет критика со стороны своих, и она меня заденет. Я мог бы её избежать, просто промолчав, мог бы остаться для своих хорошим. Но у меня всегда была позиция, что надо думать про результат для общества, а не комфорт для себя. Из этой же логики я голосовал и против законов «Димы Яковлева», и против аннексии Крыма. Власть контролировала большинство в парламенте, и горела желанием отомстить за Болотную. Можно было сдаться без боя, зато остаться в белых одеждах, но можно было попробовать отстоять хоть что-то из того, что было важно для всех. Мы все всегда делаем выбор. Между быть честным, и выглядеть честным. Я давно вижу: больше всего врут те, кто всё время говорит о честности. Наибольшие проблемы с чистоплотностью – у тех, кто каждые пять минут говорит о коррупции. Когда-то президент Массачусетского технологического института Рафаэль Райф сказал мне грустно, возвращаясь со встречи с какими-то американскими чиновниками: «девиз нашего ВУЗа – “Mens et Manus”***Головой и руками***, а вот у Гарварда – “Veritas”***истина***. Вот и угадай: кто из нас готовит людей, которые работают, а кто – политиков? Кто ищет истину, а кто пытается увести общество как можно дальше от правды?» Легче всего врать – ложь ты конструируешь сам, делая её убедительной, и опытный политик и умный человек может выстроить её крайне привлекательно для публики. А правда сложна и многогранна. И часто в неё сложно поверить. Обычно и не верят. Быть, а не казаться, в мире политики сложно. А в мире брендов и манипуляций – необычно. Вызвать критику легче всего, говоря правду. Но если и дальше врать, ничего не изменится. Кому-то придется идти против ветра. Хорошо, если кто-то другой это оценит.

Кто-то за стенкой поет в душе. Кто-то – спорит с женой. Кто-то занимается любовью. Кто-то – смывает унитаз. Мы слышим отзвуки самых интимных моментов жизни по утрам и вечерам. Каждый день стоим в метре друг от друга, разделенные стеной. Живем годами на одной лестничной клетке, но не видим друг друга. Вдумайтесь: знать такие интимные подробности о человеке – унитаз, песня, секс – и никогда не видеть его лицо. Встретить, и не знать, что это он каждый день стоит в метре от тебя, спит с тобой под одной крышей. Но это не страшно – что город ломает привычные связи, и люди больше не дружат домами, лестничными клетками, дворами. И не страшно, если б все знакомились так, как сегодня, в основном, предлагает город, а скоро превратит этот способ знакомства в единственно возможный. Способ, не связанный с географией. Снимающий сожаление о том, что так и не узнаешь: кто там стонет за стенкой. Атрофирующий желание знать их в лицо. Я говорю о профессиональных контактах. Сослуживцы становятся нашей семьёй. Наша собственная семья уходит на второй план. Самый большой миф о России – что мы коллективная страна. Нам с детства об этом твердят. Кто – гордо. Кто – сожалея. Гордо – потому что бьем кулаком, а не растопыренной пятерней. Сожалея – потому что люди боятся взять на себя ответственность и возвысить свой голос. Неужели возвысить голос и сказать «нет» можно только если ты не один? Помню страх остаться одному, когда в 2008м мы на фракции решали: поддержать ли назначение Путина премьером? И я один был против. И когда голосовали в первом чтении позорный «закон Димы Яковлева». И я один сказал «нет». Казалось, меня осуждают даже стены. Сопротивление – командный вид спорта. Самая большая разница между Россией и Западом – в отношении друг к другу, в мере коллективизма. Попробуй в Европе тронуть права рабочих какого-нибудь предприятия – забастует вся страна. Мы любим говорить «один за всех, все за одного», а они не говорят, а делают. Кто-то отлично сказал про нас, русских: в драке не выручат, в войне победят. Я драться не люблю, по-серьезному один раз в жизни дрался, со скинхедами, но чувство единства и взаимопомощи с соратниками навсегда с тех пор вбито под кожу. 2. Нашу идентичность, идентичность народов, живущих на территории бывшего СССР, разрушили в конце 1980-90х годов. До того мы были великой нацией. её называли советской. Предыдущий вариант национального сознания рухнул в ходе революции 1917го, уплыл вместе с ура-патриотическим подъемом Первой мировой войны на философском пароходе за океан. И я о нем не слишком жалею. Как-то, году в 2010м, я выступал на конференции в американском Бостоне. И у нас случилась забавная полемика с президентом Гарварда Ларри Соммерсом, записным неолибералом, который в бытность министром финансов США стал вместе с Анатолием Чубайсом одним из архитекторов российской модели приватизации, а заодно и невольным крестным отцом вала коррупции, захлестнувшего страну. Так вот, после моего выступления, перетащившего на мою – левую, о чем, правда, никто не знал – сторону большинство аудитории, ко мне подошел очень импозантный старик в клубном пиджаке с золотыми пуговицами. – Илья Володимирович, – он забавно произнес моё отчество именно так, Володимирович, – разрешите пригласить вас выпить! – сказал старик, не представляясь. Его русский был столь безупречен, что стало ясно: мой собеседник из «бывших», бежавших в Штаты. Заинтригованный, я последовал за ним в бар. Он долго выбирал лучшее место: – Two vodkas, please! – обратился он к официантке, не спрашивая меня. Вдруг его осенило, что это не совсем вежливо: «Мы же с вами водочку будем, как все русские люди? – Только вы пожалуйста, охладите рюмки, как следует! – это уже официантке. Хоть бар был дорогим, водку в Америке пить не умеют и потребляют как виски – со льдом и с содовой. – Разрешите представиться, – наконец сказал старик, называя известную дореволюционную фамилию. – Предводитель дворянства Североамериканских Соединенных Штатов. Увидел сегодня ваше выступление, и понял: наша миссия выполнена. Матушку-Россию есть кому передать… – тут принесли водку. Он поднял рюмку, вздохнул, задумался на несколько секунд. За эти секунды, уверен, перед его глазами прошла вся история XX века. – Илья Володимирович, я бы хотел с вами выпить на нашу Россию… – и далее звучно, на весь бар: Россию без жидов и большевиков! В общем, уж лучше вы к нам. Похоже, гражданская война закончилась не для всех. СССР отличался от дореволюционной России, как США – от Британии. Вроде язык тот же, и люди, а страна другая. Нация другая. Эксперименты 1920х в области живописи, литературы, поэзии, кино, театра, несмотря на последующую реакцию, и впрямь сформировали нового человека. Далекого от идеала, но точно другого, чем до революции. Сейчас мы во многом похожи на Америку. Мы – две уникальные синтетические нации, рождённые в невиданном в человеческой истории плавильном котле. 3. Сотни народностей, десятки религий и верований, неизбывные пространства роднят нас. Наша Сибирь – это американский дикий Запад, край первопроходцев. У нас есть свои индейцы – северные народы (правда, к ним мы отнеслись не в пример более бережно, чем американские колонисты). Особая тема – параллели между старообрядцами и пуританами, распространяющийся в Восточной Сибири протестантизм. А символизм цифр: в Америке рабство и в России крепостное право отменены в одном и том же 1861м году! Мало кто знает, но символ русского флота – крейсер Варяг – построен в Филадельфии. И в 1917м за долги реквизирован англичанами и продан на металлолом. Вообще мы часто были вместе с американцами против англичан. Однажды ко мне через друзей обратился В. – известный американский кинопродюсер и сценарист. У него оказалась степень по… русской истории! С горящими глазами он рассказал мне потрясающую историю. Когда началась война за независимость США, английский король Георг III начал сколачивать коалицию против повстанцев. Ключевая роль в ней отводилась России – Франция, Голландия и Испания, как исторические соперники Англии, поддерживали колонистов, германские княжества встали под знамена Георга, но были слабы, и только Екатерина II могла послать дееспособную армию. – Представь себе, что Бенджамин Франклин, – рассказывал В. – в самом начале войны послал своего бойца в Россию с задачей втереться в доверие к Екатерине и убедить её соблюдать нейтралитет в конфликте. Тот вступил в русскую армию, воевал с турками, и привлек внимание императрицы, которая, как известно, интересовалась видными мужчинами. Но когда их роман достиг кульминации, боец раскрыл суть своей миссии, и признался, что дома его ждет невеста. Екатерина оценила его верность и отпустила несостоявшегося фаворита домой. Россия осталась нейтральной, Англия проиграла, на карте мира возникли США. Я не знаю, правда это или вымысел. Думаю, вымысел, но хотелось бы, чтобы так оно и было. В. издал книгу с этой историей. Фильм по ней пока не вышел (хотя, по его словам, он уже договорился об участии с Анжелиной Джоли и Брюсом Уиллисом) – тема нашей общей с Америкой истории вышла из моды. Но осознание того, что самим своим существованием наш главный соперник последних лет обязан России, не скрою, греет мою душу. И действительно, общий язык с английской аристократией, не породнившись с ней, найти можно лишь от случая к случаю. А Штаты, как и Россия, состоят из простых людей, предков которых долго прессовали их родные государства. Только в Америку люди переехали, а из России очень долго бежать было некуда – вот и вся разница. 4. Может, поэтому единственное серьезное отличие наших обществ в том, что США, как страна эмигрантов, собранных с бору по сосенке со всего мира, не в пример нам способны объединяться вокруг общенациональных проблем. Порой – на грани помешательства. Одна из таких историй, очень полезная для понимания современного американского общества, произошла в 1994 году. Одним прекрасным летним калифорнийским вечером была убита бывшая жена известного чернокожего актера О. Джея Симпсона. Обстоятельства были, в общем-то, несложными: её убили вместе с любовником, орудием был нож, который за три недели до того купил в магазине Симпсон, плюс нашли две окровавленные перчатки, принадлежащие актеру – одну на месте преступления, а другую рядом с тогдашним домом О. Джея. Вроде бы – дело очевидное. Ан нет. Суд тянулся девять месяцев. И вся страна ежедневно – я не преувеличиваю – по всем телеканалам обсуждала, убил Симпсон жену или нет. Разбирали мельчайшие детали их семейной жизни. Адвокаты сделали невозможное. Актера оправдали, хотя по опросам 73% американцев сочли его виновным. И тут родственники погибших подали на него гражданский иск. И выиграли 33 миллиона долларов компенсации – при том, что уголовный суд признал его Симпсон невиновным. О. Джей разорился, ролей ему не давали, он связался с уголовным миром и получил пожизненное заключение за… мелкую кражу. Общество сочло это справедливым. Америка – страна здравого смысла, приоритета общественного мнения и сильных семейных ценностей. Она вся как большая семья, и внутренние конфликты разбирает, как в семье. И по той же причине готова защищать своих граждан в любой точке света, просто потому, что они американцы – члены семьи. Тот, кто их обидит, дня не проживет. Мы должны так же. И это придет. Но не через государство, а через отношение друг к другу. 5. В 1990х годах я работал в «Шлюмберже» – нефтесервисной компании, мировом гиганте и лидере в этой области. Она присутствует практически по всему миру, все её уважают, и если ты в ней работал, тебя, без сомнения, возьмут в любую нефтяную компанию. Работа в ней сильно повлияла на мою жизнь. Есть компании, организации, коллективы, опережающие своё время. В них не ломаются привычные вертикальные связи. Их просто нет – с самого начала. Нет иерархии – лестницы, поднимаясь на ступень которой, ты становишься выше и получаешь больше голов в подчинение. Но есть горизонтальные сцепления – очень прочные, подвижные, похожие не на звенья цепи, а на соединенные пружины. Фактически – семья. Для каждого нового задания образуется новое сцепление. В нем ты можешь стать центральным, только если выполняешь задачу лучше других. Сделав одно дело, приступаешь к другому, но в следующем сцеплении центральным может стать тот, кто был подчиненным в предыдущем. Короче, все зависит от компетенции. Человека с лучшими знаниями по проекту могут вызвать из Томска и отправить в Индонезию. И наоборот. Мы жили в армейской атмосфере, зная, что нас могут в любой момент выдернуть, и мы поедем. Поселимся не в самой лучшей гостинице, обедать будем – не в лучших ресторанах. И вообще, не в ресторанах. Зарплату получим небольшую, и мало командировочных, и пройдем вот такую суровую спартанскую школу жизни. Но всё это, как я уже сказал, мощно компенсировалось – мы видели мир и нас брали на работу в любую нефтяную компанию. Когда наваливалась усталость, сотрудники мрачно шутили: «Самое дорогое, что у компании есть – это люди. Поэтому на них она и экономит». Однажды из Бомбея выдернули Сатиша… Сатиш – индиец, большой специалист и честный человек. Как он сам про себя говорил: логотип компании стоит у него на трусах. Правда, я не проверял. Прилетел он в Нефтеюганск. Тогда я уже работал в ЮКОСе, но оставил за собой сборную команду лучших специалистов «Шлюма», задачей которой было реализовать контракт на два миллиона долларов – обеспечить прозрачность работы ЮКОСа, вплоть до последней скважины – Ходорковский серьезно боролся с коррупцией и разгильдяйством. Мои ребята снимали четырехкомнатную квартиру на окраине Нефтеюганска за сто долларов. Сейчас на эти деньги даже комнату не снимешь, но и тогда в такой бюджет мы уложились каким-то чудом, уломав хозяйку. Мебели не было, кроме одной табуретки. Спали на матрасах по два человека в комнате. Из кранов шла вода густо-шоколадного цвета. Она воняла. Квартиру пропитали её болотные пары. Нам не хватило пятидесяти долларов, чтобы снять квартиру с фильтрами на кранах. ЮКОС оплачивал мне первоклассную гостиницу, но люди, жившие в той квартире были моей командой, и я жил с ними – из солидарности. Из субподрядчика я перешел в статус заказчика и мог позволить себе гораздо больше, чем эта дыра на окраине. Но невертикальные сцепления, которые образовались между нами за время работы в «Шлюме», сделали нас семьёй. И вот в Нефтеюганск из Бомбея прибыл Сатиш. Он тоже, как член семьи, не поехал в гостиницу, хотя, как большой человек – мог. Мы привезли его в эту квартиру, и, как начальника, посадили на единственную табуретку. А сами сели на полу в круг на него полюбоваться, открыли пиво. Любовались недолго, ножка табуретки подломилась, Сатиш грохнулся на пол. Первым заговорил руководитель нашей команды Юра Насонов из Тюмени. Он сдержанным тоном спросил: «Сатиш, дорогой, ну как тебе наша квартира?» Сатиш, сидя на полу, обвел наши сероводородные стены оценивающим взглядом и невозмутимо произнес: «Эх, ребята, вы не жили в трущобах Бомбея…». Эти слова стали нашим девизом. В какие бы несовместимые с комфортной жизнью условия мы ни попадали, они по любому были лучше трущоб Бомбея. 6. Иногда я чувствую, что сам родился в трущобах Бомбея. Рассказ об этой истории про Нефтеюганск отвратил от меня несколько финансовых воротил, не понимающих, зачем надо жить вместе со своей командой, если есть классная гостиница. Тем не менее, я люблю её рассказывать. Сейчас я живу рядом с людьми, которые бы и часу не провели в такой квартире. Они считают, что если человек себя не ценит и не может сказать «нет, я туда не поеду!», с ним не надо иметь дела. Он не будет ценить деньги. И они правы. Мне нравятся люди, которые умеют ценить жизнь, разбираются в дорогом вине и имеют силы выбраться из смердящей трущобы. Но предпочитаю я тех, кто готов отказаться от комфорта ради цели, идеи или просто в интересах дела. Мне не нравятся те, для кого комфорт – самоцель. В общем, правы финансисты, деньги я не ценю. Вернее, ценю их, как инструмент, с помощью которого можно чего-то добиться. Сами по себе они для меня не ценность. Моя главная ценность – большая семья, не только родственников, но и друзей, коллег, соратников и сторонников. Изменившаяся, построенная по иным принципам, но по-прежнему составленная из людей, ради которых ты готов чем-то жертвовать.