О НОВОМ КЛАССЕ

Утро 5 декабря 2011 года не задалось. Накануне прошли вторые для меня выборы в Государственную думу. Результат был парадоксальным. Мы почти удвоили свой результат в сравнении с 2007 годом, но поскольку моя партия «Справедливая Россия» и в целом выступила очень хорошо, то по российской избирательной системе нам не удалось взять в Новосибирской области два депутатских мандата, на что рассчитывали. Вдобавок сам день выборов 4 декабря был на редкость сумбурным. 

Сначала на меня свалилась провокация, когда некоторые (впоследствии идентифицированные) граждане разослали кучу спама с призывом голосовать за нас, что вызвало в Новосибирске волну возмущения. Кроме того, пока я колесил с избирательного участка на участок, подбадривая наблюдателей сразу от всех партий, у меня беспрерывно звонил телефон. Многочисленные друзья из «Левого фронта» одни за одним возбужденно кричали в трубку, что Удальцова вновь задержали на акции протеста, на сей раз прямо в Кремле, куда он ворвался, упреждая подсчет голосов.

А сразу после волны левых позвонил старый приятель Денис Билунов – один из лидеров московских либералов. И каким-то торопливо-вкрадчивым голосом, будто его телефон слушала не только ФСБ, но и Ми-6 вместе с Моссад, рассказал о «важнейшей акции» на следующий день, куда должен прийти «каждый честный человек», и я просто обязан прилететь из Сибири, чтобы на ней выступить. «Ага, – подумал я, – перед сотней завсегдатаев лимоновско-каспаровских Стратегий-31, которые на такие митинги ходят». Но в запарке опрометчиво пообещал прилететь, раз уж «все будут».

Решимость лететь, впрочем, быстро забылась, когда я приехал в свой штаб, и нашел там мою супругу Катю в белом полушубке, которая решила сделать мне сюрприз, и неожиданно прилетела из Москвы на подсчет голосов. Я, надо признаться, в одном Путина очень хорошо понимаю: семью не надо впутывать в политику, и мне это ранее удавалось, несмотря на острое неудовольствие искренне желавшей мне помочь Катерины. Но тут деваться уже было некуда. 

– Так, котик, снимай шубу, одевай куртку и давай на участок, на 1468м в Октябрьском районе провал, там наблюдателей нет, закроешь! 

Народ в штабе изумленно открыл рот. 

– А вы чего стоите? Сейчас все по участкам поедем! Работаем!

В общем, ночь вышла бессонной и резко отличавшейся от той, что была у меня в 2007м году, когда в нашем штабе собрался весь цвет новосибирской журналистики на торжественный просмотр только что вышедшего фильма «День выборов». Народ тогда хором горланил песню Шнура про кандидатов, и с особым наслаждением вместе с Макаревичем «клал на московский Спартак», вообще-то любимый клуб моего отца. А в 2011м я уже и не помню, как пережил ночь, утром уложил обиженную жену спать, и в статусе дважды депутата погнал в аэропорт, чтобы успеть на митинг к Билунову.

2.

До аэропорта-то я доехал, и даже дошел до зала ожидания и сел в кресло. Вот только следующее, что я помню, это какой-то мужик, нависший надо мной и выглядящий, как тот товарищ с Колымы, что так и не понял, зачем Володька сбрил усы . 

Мои усы и даже борода были на месте, но он всё равно сочувственно тряс меня за плечо: «Илья Владимирович? Вы же Пономарев, да? Вы свой самолет не проспали? Тут никого нет уже!»

Да, самолет я действительно проспал. Причем, крепко так проспал, часа на два. Но между Москвой и Новосибирском рейсов летало много, так что я поменял билет и всё-таки улетел. Но на митинг, увы, опоздал. Пока я ехал из аэропорта, Билунов мне рассказывал по телефону круче комментатора Озерова, как разворачивались события. Я поспел как раз к шапочному разбору: на подходе к Лубянке «винтили» прокричавшего свой знаменитый призыв к хомячкам Навального.  Помните, он тогда заявил: «Они могут называть нас микроблоггерами, сетевыми хомячками. Я – сетевой хомячок, и я перегрызу глотку этим скотам!». 

Глядя на народ, я понял: этот митинг войдет в историю.

Люди, вышедшие тогда на улицу, резко отличались от знакомых всем «профессиональных протестующих». Главный российский политический эксперт, Владислав Сурков назвал их «рассерженными горожанами». Добавив, что на улицу вышли «лучшие».

Не знаю, лучшие или нет. Выходит, остальных надо признать худшими? А те, что вышли тогда же, но не на Болотную, а на Поклонную – они какие? А те, что с тех пор выходили много раз – включая лето-осень 2019 года, когда митинги и демонстрации против режима вновь собрали многие десятки тысяч участников? И не только в Москве. И уж точно я не готов считать бабушек, протестовавших в 2005м против монетизации льгот, или моих новосибирских товарищей, боровшихся против жилищно-коммунальной реформы и роста тарифов, чем-то хуже тех «рассерженных москвичей».

Но очевидно: в 2011 году на улицу вышли совершенно новые русские. В общественную жизнь ворвалась свежая мобилизующая социально-деятельная воля. То, что это длинная воля доказано временем – минувшим десятилетием. Она побуждает российское общество и российскую власть, какой бы она ни была, иметь дело с поистине тектоническим процессом, меняющим жизнь и труд, Но каково её содержание? Чем она отличается от других? Какие её признаки можно назвать? Что общего между всеми нами?

3.

В первой половине нулевых годов в моду вошли слова «креативный класс». С тех пор их активно используют. Кремлевская пропаганда пытается придать им глумливую, издевательски-сокращенную форму – «креакл». А ввел его в обиход Ричард Флорида – видный американский социолог и экономист, издавший в 2002 году в Нью-Йорке книгу «Креативный класс. И как он преобразует труд, досуг и повседневность». 

Термин Флориды обозначает людей, включенных в постиндустриальный сектор экономики. Они, полагает автор, становятся массовой группой в развитых странах (в Штатах их доля, по его оценкам, составляет 30% всех работающих; я считаю эту цифру сильно завышенной). Те, кто в неё входит, включены в глобальный мир, создают повестку дня своих стран, служат образцом для подражания и формируют общественное мнение.

Гипотеза Флориды интересна и спорна. Но здесь я её не оспариваю. И упоминаю слова «креативный класс», так как ими часто описывают новых, требующих и протестующих россиян. Но артистическая богема – дизайнеры, художники, писатели, журналисты – лишь малая часть этого массового движения. В нем участвуют и многие другие, создающие что-то новое, включая инженеров и ученых, и тех, кто «просто» лечит, учит и учится. 

Может, когда мы говорим «креативный класс», то ведем речь о вечной силе и слабости России – интеллигенции? Как-то в запале, споря с Горьким, Ленин заявил: «такая интеллигенция – не мозг, а говно нации». Эту фразу обычно произносят без последнего слова. Согласитесь, оно существенно меняет смысл???. 

Получается, что интеллигенция – это удобрение. Питательная среда, на которой растут трудящиеся. Но тогда как быть с малыми бизнесменами, торговцами и работниками офисов, не только двигающими экономику, но и дающими немало протестующих? Их «интеллигенция» не принимает, мол: с суконным рылом да в калашный ряд…

Думаю, ключевой отличительный признак – способность создавать новое: новое производство, новую идею, новую мысль, новую книгу, новый бизнес, наконец. Не перерабатывать чужое, а творить свое. Такие люди всегда были в дефиците, и те, кто побогаче всегда заманивали их на службу. Сейчас они заявляют о себе как о самостоятельной силе. Их появление на Болотной в 2011м стало шоком для власти и для них самих. «Смотрите, как нас много!» – неслось отовсюду.

4.

Пока у социологов нет ответа, как же назвать это новое явление. Есть куча предложений, и ни одно не прижилось. И я, когда писал этот текст, сломал себе голову над разными вариантами. В итоге ничего внятного не придумал, и предлагаю пойти другим путем. 

Раз никто не может придумать особое слово, называющее современный авангард общества, то назовем его просто:

новый класс.

Этот термин, кстати, уже применяли политологи и социологи. Скажем – югославский диссидент-коммунист Милован Джилас назвал так в 50-х годах ХХ века «красных управленцев». Но я вкладываю в него другой смысл. 

Если говорить о строгой теории, то надо признать: новый класс – это ненаучно. Основоположники марксизма определяют термин «класс» конкретно: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закреплённому и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают».

Это очень важно. Образование, происхождение, доходы могут отличаться – они, скорее, разделяют людей. А что объединяет? То, что и как они делают. Деятельность определяет образ жизни, общность интересов, круг знакомств и, в конечном итоге, политические взгляды.

Что же делает новый класс?

Создает новое. Нематериальные активы. То есть, согласно одному из определений, продукты, имеющие стоимость и способные расти в цене, которые можно продать на рынке. Но которые при этом не являются вещами – не имеют физической формы. 

Важное свойство таких активов – они приносят создателю или обладателю конкретные экономические выгоды, предназначены для практического использования при производстве продукции, выполнении работ, оказании услуг и для управленческих нужд. 

Создание такого актива требует от людей, принадлежащих к новому классу, творчества, высокой степени находчивости, изобретательности и, нередко – деловых навыков. Максимально раскрыть свой интеллектуальный потенциал – главное, что делает человека человеком.

Но нематериальные активы – это не только т.н. «мир цифры». Конечно, это – пространство современных технологий во всем его почти бесконечном и постоянно обновляющемся многообразии. Но это и мир «слова и образа» – то есть журналистика, писательство, телевидение, искусство. Это и «мир технического и технологического изобретательства». Это и «мир решений» – управленческих ходов и стратегий. А также «сфера мысли» – причем деятельной. То есть – вся сфера постижения, объяснения и изменения мира. Это, конечно, и «зона денег», которые сегодня куда меньше шуршат, чем мерцают на табло финансовых площадок и касс супермаркетов.

То есть – всё что угодно нематериальное, из работы с чем люди, успешно продавая свои особые, порой уникальные, компетенции, извлекают доход, и строят на нем жизнь.

С точки зрения марксистской теории, 

большинство представителей нового класса – пролетариат.

Мы обычно под этим словом подразумеваем фабричных рабочих, но это понимание осталось в минувшем столетии. Программисты, журналисты, офисные работники тоже соответствуют этому понятию. Они не владеют средствами производства, не получают прибыль. Зато создают прибавочный продукт, который может быть очень высоким. Но его от них отчуждают. 

Отчуждение продуктов труда – лишение работника права голоса и права участвовать в распоряжении результатами своего труда, типичное для наемных работников. Определенный контрпример, который может привести пытливый читатель – это «опционы» на акции высокотехнологичных компаний, когда сотрудникам передаются небольшие пакеты акций их компаний, благодаря чему они становятся заинтересованными в их росте и получают право голоса. Однако нетрудно заметить, что и в этом случае распределяемая между сотрудниками доля их предприятий весьма невелика; а общее количество сотрудников, владеющих акциями своих компаний, составляет лишь незначительное меньшинство представителей нового класса. Поэтому логика их поведения все равно остается логикой поведения людей наемного труда. 

То есть логика их экономического, а значит, и социального, и политического поведения – это логика поведения пролетариата.

5.

Уже тридцать лет либералы ищут в России «нарождающийся средний класс», подгоняя его под некий уровень доходов. И удивляются: почему не выходит? А с кем сравнивают? Доход среднего класса в Штатах и Западной Европе, где он составляет большинство, сильно превосходит средний доход россиян. За годы реформ власти России довели народ до фактической нищеты (хотя так же, как и в вопросе определения среднего класса, нищету тоже определить не так просто, и в разных странах она начинается с разного уровня доходов). А удачливых обладателей сравнительно приличных зарплат, во-первых, мало, а во-вторых – они плохо укладываются в социальные теории.

Однако если подходить к вопросу определения среднего класса с точки зрения уровня и образа жизни, нетрудно заметить, что мы уже жили, как и американцы, и европейцы, в стране, где этот слой доминировал. В Советском Союзе.

Обладатели средних по советским меркам зарплат, хотя и были номинально беднее обладателей средних доходов на Западе, но, если смотреть на вещи объективно, могли себе позволить многое из того, что было доступно среднему классу в Америке: высокий уровень образования, развитую медицину, ежегодный месячный отпуск, в том числе – на море или в горах, порой – поездки за рубеж (хотя, обычно в соцстраны, но это диктовалось не ценой на билет в Нью-Йорк и Париж, а идеологическими ограничениями). Впрочем, качество потребительских товаров и услуг оставалось низким из-за отсутствия конкуренции в этой сфере.

Но Черчилль как-то сказал про советский строй, что это «равномерное распределение лишений». И да, лишения были действительно распределены равномерно. Но не только они. Даже советский социализм при всех его проблемах, означал сравнительно ровное распределение ограниченных, но важных для человека возможностей достойной жизни: образования, медицины, науки, культуры, транспорта, инфраструктуры, обороны. При этом в стране было очень мало и супербогатых, и супербедных. И это – важная социальная победа советской системы. 

Но её конец всё меняет.

Одна из главных причин и одно из главных трагических последствий конца советской системы –

это уничтожение среднего класса.

Хотя именно его создание реформаторы 1990х провозгласили целью своих преобразований. Для себя и своих семей, впрочем, они её достигли. Для большинства остальных – нет.

Советская система – система более или менее равномерного распределения общественных благ. Её контролировало государство. А после её уничтожения каждый вынужден сам в жестокой борьбе добывать всё, что нужно для жизни ему и его семье. И для хорошей жизни, и для жизни вообще – для элементарного выживания. Результатом в стране, где не существовало навыков рыночного поведения, стало колоссальное расслоение на небольшую группу сумевших адаптироваться, и большинство проигравших конкуренцию с ними. А в середине – ничего. Либо так мало, что почти незаметно. 

СССР вкладывал доходы от продажи нефти в переход от индустриальной к постиндустриальной – информационной – фазе развития. В Союзе, как и на Западе в науке и экономике шли процессы, рождавшие профессии, связанные с производством и нематериальных продуктов. Они включали инженеров, ученых, учителей, врачей, прикладных специалистов. Которые торопили экономическую трансформацию Союза и отказ от наследия индустриализма, и – помните «Собачье сердце»? – не любили пролетариат. Не понимая, что они сами им и являются, и потому наказавших самих себя.

Собственно, эти люди в своем нетерпении и похоронили Союз, став опорой части номенклатуры, желавшей приватизации. И революция (а точнее, контрреволюция) 1991 года, в соответствии с законами истории, пожрала своих детей, убив набиравший силу средний класс ради капитализма и буржуазии. История пошла вспять…

6.

В Казахстане есть деликатес – печень черепахи. Весной, когда цветет степь, черепахи, пробудившись от спячки, ползут отовсюду. Смешно ковыляя лапками, спешат производить новую жизнь. Черепаха у народов Востока – символ сексуальной энергии. 

Вместе с ними просыпаются и охотники, точат топоры, готовят оцинкованные ведра и идут в степь. Черепахи их не слышат. А если бы и слышали – что могли бы сделать?

И их ловят – дело несложное. Ловким привычным движением разрубают панцирь, вынимают печень, бросают её в окровавленное ведро – и отпускают несчастных на волю… Те бодро и долго идут дальше, ещё живые, но уже убитые. ещё существующие, но уже без будущего. Не понимая, что с ними сделали.

Так и с советским средним классом: его разрубили, печени нет, а он думал, что ещё и полюбить кого-то может, и степь вокруг цветет. И будет цвести дальше. Но – нет. Тот средний класс исчез. Но развитие производственных сил и технологий рождает новый класс – включенный в постиндустриальный сектор, создающий нематериальные активы и работающий с ними, плюс – имеющий доход сопоставимый с доходом специалистов и бизнесменов Запада, включенных в аналогичные виды деятельности. 

Одно время ему чудится, что всё хорошо. Что его степь цветет. Но скоро и он видит: это – иллюзия. Цветут «поляны» олигархов и вороватых чинуш. Степь и всё вокруг, включая сферы его жизненного преуспеяния, вытаптывает корыстная, чванливая бюрократия. А авторитарный, жадный, репрессивный режим мешает развитию сектора, где он трудится.

В итоге российский новый класс начинает довольно быстро понимать:

Пора отбросить иллюзии о будущем и начать его строить.

Но ещё довольно смутно представляет себе – как. Но движется к этому, поскольку является главной составляющей интеллектуальной элиты страны. 

7.

Именно интеллектуалы, хотя они часто всегда и всюду бывают боязливы и осторожны, преображают мир. Будят угнетенное большинство. Настраивают его на социальное творчество. И ведут на бой за его права. Они – активное и деятельное меньшинство. 

Оно проектирует и устраивает революцию 1917 года. Но – отдает власть не рабочим и крестьянам, а номенклатуре. Ибо страшно далеки на самом деле революционеры от рабочих и крестьян…

Как-то Бориса Березовского, демона-Мефистофеля российской политики 1990х, спросили, не хочет ли он стать президентом России. Он ответил: «зачем мне быть царем? Лучше я буду умным евреем при царе». В этом до недавнего времени – суть позиции нового класса. Проявилась она и на Болотной, и входе дальнейших протестов. И потому он пока проигрывает, как проиграл Березовский, успев, однако, принести немалые беды России. Потом из лондонского изгнания он долго пытался их исправить, но было поздно. Его панцирь разрубили, а печень выклевал злопамятный и беспощадный двуглавый стерх.

8.

Но есть серьезные предпосылки для важных перемен.

В современном мире у людей нового класса немало преимуществ перед представителями старых классов. Вот человек с коммуникационно-технологическим образованием приезжает, скажем, в США или Израиль. И смотрит объявления о найме. И что он видит? У него – хороший выбор. Можно слать резюме в двадцать, тридцать, сорок мест. И везде позовут на интервью. И он найдет хорошую работу. И начнет совсем неплохо жить, несмотря на высокие потребительские цены. И так почти всюду в развитых странах. Во многих ему ещё и легко дадут рабочую визу. Только переезжай к нам!

При этом их образ жизни сильно отличается от образа жизни старых классов. 

Их семьи устроены по-другому, они по-другому проводят досуг, по-другому общаются. У них другие требования к власти. Они склонны работать не в иерархических средах, а в горизонтальных сетевых. Всё это ведет к эволюции политических систем. 

Но зная это, важно учитывать: индустриальная эпоха принципиально отличается от нашей тем, что рабочий класс с точки зрения численности имел возможность стать (и становился) большинством (так как производство требовало множества занятых), но возможно ли общество, где большинство включено в нематериальное производство? 

Хотя, например, программист – это уже массовая профессия. 

Возьмем Украину. Она крупный поставщик IT-услуг на мировые рынки. Здесь доля программистов в структуре населения больше, чем в Штатах. И их работа очень хорошо оплачивается. Самый престижный муж для украинских красавиц – программист.

Так что не вижу в этом ничего невозможного. Автоматизация производств, в том числе – товаров массового спроса – ведет к тому, что количество физически занятых рук будет сокращаться, как когда-то сокращалось число занятых в сельском хозяйстве. 

Люди всё больше будут заниматься видами деятельности, большую часть которых мы называем творческими. Это уже не индустриальная занятость. И прекрасно! Человек перестает быть рабом станка, придатком бездушной машины.

Каков характер новой занятости? Думаю, перед нами целый веер возможностей. Очевидно, что и сектор фриланса (непостоянной занятости, когда человек делает разные проекты для разных компаний, не становясь официально их работником), и корпоративный сектор сильно изменятся. А это, в свою очередь, побудит меняться политические и административные структуры. И тут я предвижу выход на первый план практик сетевого взаимодействия и «цифровой демократии», как формы прямой демократии.

Но чтобы прийти к ситуации, когда такие фундаментальные перемены станут возможны, российскому новому классу предстоит пройти немалый путь, используя все свои таланты и навыки. И приобретая новые в серьезнейшей, а подчас и беспощадной, конкурентной борьбе. Тот же самый фриланс создает серьезные угрозы для защиты прав работника. Но и возможности для развития тоже. И в профессиональной области, и в политике.

9.

Однажды, занимаясь поиском новых технологий для работы в рамках Сколковского проекта, я попал в суперсовременную и использующую самые инновационные разработки медицинскую клинику, помогающую семьям, которые не могут иметь детей. 

Интересна история, как я её нашел. Мой хороший знакомый Б. – глава сельского отделения «Справедливой Россия» в Сибири. Райцентр – полустанок на Транссибе, ближайший крупный город – километрах в ста. Место знаменито разве что бесконечной болотистой степью, среди которой крестьяне ухитряются что-то растить и как-то выживать. У Б. бизнес, он сильно не высовывается, но за страну переживает, вот и вступил в партию. По местным меркам он почти олигарх – в его «империи» автошкола, сервис и мойка. По слухам, ещё у Б. есть парочка коммерческих ларьков, но это не точно. Живет в каменном доме на окраине, ездит на японском джипе-пятилетке. В общем, упакован, но меру знает. Справедливый, люди его уважают и часто приходят за помощью.

И вот я лечу по делам в Европу. И пробираясь между креслами в хвост самолета, вижу в первом классе прекрасно выглядящего Б. Наверное, я бы меньше удивился, встретив там Путина или Обаму.

– О! Ты что тут делаешь? Куда летишь?

– В Карловы Вары, давно не был…

Что-то тут было не так. Уж больно он смущен… Да я никогда не ассоциировал его с человеком, что первым классом регулярно мотается в Чехию и обратно. Б. выглядит подростком, застуканным на месте преступления. А я заинтригован. Тем более, что Карловы Вары хорошо знаю, и никак не могу совместить Б. с этим курортом на германской границе.

– Подлечиться? – Карловы Вары знамениты лечебными водами, почти как Кисловодск.

– Не совсем… По делам, в общем-то…

Какие дела могут быть у владельца провинциальной автомойки в Карловых Варах???

– Что, инвестора в Чехии нашел? – продолжаю я допрос.

– Да, если честно, скорей наоборот. Бизнес у меня там, – сдается Б. – Три гостиницы и клиника для мамочек.

– Клиника??? – образ Б. начинает обретать новые краски.

– Ну да – медицинская! – пускается он в объяснения. – Друзья посоветовали. Бизнес будущего, знаешь! Со всего бывшего Союза едут. Да и местные тоже…

А я не понимаю, как мелкий делец из Сибири вдруг медицинский проект в Европе.

– А почему не у нас?

– А ты не понимаешь?

– Тогда чего не едешь насовсем? Зачем все эти автомойки и ларьки в Богом забытом болоте?

И тут Б. произносит фразу, которая становится одним из моих девизов по жизни, и в которую вмещается весь наш неизбывный российский патриотизм:

– Где родился, там и пригодился…

На минуту он задумывается – шевелит губами:

– Но часто я думаю: какого ж черта меня угораздило родиться именно в России?

В этом весь российский бизнес: понимание необходимости заниматься чем-то другим уже пришло, а делать это дома – нет никакой возможности. И смысла тоже.

10.

И вот я иду к суперсовременной клинике Б.. По аллее, где по всей длине стоят чугунные краны источников, а вокруг – молодые и не очень женщины с пластиковыми и носатыми фарфоровыми стаканчиками. Последние, видимо, были куплены здесь. С журчанием воды и брызгами до меня долетают слова на разных языках. И слыша их я размышляю о прозрачности границ. Так бывает, когда о чем-то всё время думаешь – любая деталь, не имеющая прямого отношения к предмету мысли, не отвлекает внимание, а возвращает тебя к нему, петляя в ассоциациях. А думаю я, что всех этих женщин объединяет не только желание родить ребенка, но и принадлежность к новому классу. 

Только новый класс, не поставленный бедностью на грань выживания, способен изменять под себя действительность в поисках решения любой проблемы.

Здесь я вижу не только способность его представителей применять новейшие технологии, но и не мириться с обстоятельствами. Которой, увы, почти лишен рабочий класс. 

Откуда она? Из умения жить хорошо? Владения информацией, дающей уверенность – любая проблема решаема? Привычки не видеть границ и не считать себя рабами? Из всего разом? Я иду по аллее в клинику репродуктивного здоровья, и это стремление представительниц моего класса воспроизвести себя кажется мне и меткой этого класса, живущего между социальным низом и верхом, и добрым знаком. А молекулы серной воды, летящие в воздухе и мягко проникающие в нос, развеивают страх за его будущее.

Клиника прячется в тени высоких деревьев с толстыми шершавыми стволами. На их ветвях – неожиданно большие белые цветы с мягкими сочными стенками. Они похожи на лилии, но больше, и кажется невероятным, что такие корявые великаны могут их родить. Стен клиники почти не видно. Казалось, кто-то нарочно прячет её в конце аллеи. Пройдя по ней, я останавливаюсь рассмотреть стены и окна. У стеклянной перегородки, делящей бетонную стену от фундамента и до крыши, торчит застрявший на этаже лифт. 

«Странно, – думаю я, – нужно было пройти весь путь по аллеям мимо резных кранов источников и деревьев со сказочными цветами, чтоб уткнуться в неприметную серую стену. А, может, так задумано, чтобы клинику находили только свои?» А если по существу и честно, то она воспроизводит саму себя – помогая искусственно зачать детей нового класса, она гарантирует своих будущих клиентов. Моя мысль проста: будет жив, силен и многочислен новый класс, будет и спрос на высокие технологии в медицине и других областях. 

11.

Идем в лабораторию. Две капли на стекле. Меж ними – водяной мостик, прочерченный пипеткой. Через стекло микроскопа в первой капле видны два десятка сперматозоидов. Каждый – особенный, не признающий существования собратьев. Каждый ориентирован на личный – персональный! – успех. И зависит он исключительно от его усилий. Но каждый готов играть по общим правилам. Тогда его успех – это успех каждого.

Двигая хвостами, они устремляются к мостику. Сперва плывут кучкой, тычась лобастыми головами. Но там, где капля удлиняется мостиком, вперед вырываются трое. Глядя на них, трудно поверить, что это – не разумные существа, наделенные жаждой победы. У входа на мостик они толкутся, распихивая друг друга.  Один делает рывок и влетает на мост первым. Его головой в хвост бьёт второй. Остальные плывут, только приближаясь к капле. Лидер, отталкиваясь хвостом, мигом преодолевает четверть моста. Второй трясет хвостом, суетится и сильными толчками догоняет. Это тройка лидеров. Какое-то время двое идут ухо в ухо. На финише второй делает ещё рывок и входит в каплю первым. За ним, обогнав второго, третий. А тот, что был первым на мостике – последним.

Во второй капле – яйцеклетка. Маленькая буро-черная точка, похожая на залетевшую в воду соринку.

– Это хороший сперматозоид, – говорит врач-эмбриолог, ловя лидера пипеткой. – Потому что мостик тонкий, а он пробился. Сломаю-ка я ему хвост, чтоб не убежал!

И той же пипеткой переламывает хвост. Сперматозоид замирает вблизи от яйцеклетки. Одной пипеткой эмбриолог зажимает яйцеклетку, другой – тонкой – подгоняет к ней сперматозоид и вводит его. Мне кажется, сейчас она лопнет и растечется красной лужицей по жидкости, но та остается целой, только плотнеет. Из неё выглядывает хвост сперматозоида. Ребенок сделан.

В первой капле – десяток, не бежавших. Во второй – десяток отставших. Про себя я называю того, что в яйцеклетке – Цукербергом. Он видел цель и бежал к ней со всеми. Он не сперматозоид супермена, а как и все, взят у одного мужчины. Он имел равные возможности с другими. Они мало отличаются от способностей соседей. Может, он чуть сильнее. Может, больше хотел в яйцеклетку. А, может, просто стремился вперед и бег других, дышавших в затылок, подзадоривал его. И не будь их, он, может, вообще бы к ней не поплыл. То есть не будь толпы, не побежал бы. Но толпа была, он участвовал в забеге и пришел первым. Цукерберг – не гений. Но чтобы возник Facebook, нужна была тысяча собратьев, пытавшихся создать социальную сесть наравне и одновременно с ним. И миллионы, которые были готовы ей пользоваться.

Нужен был новый класс.

Министр образования и науки Андрей Фурсенко, Инициатор реформы образования, против которой я и моя партия активно выступала в Государственной Думе, часто повторял: нам не нужно столько студентов вузов, у нас дефицит рабочих специальностей. Он озвучивал мнение власти: экономике ни к чему много образованных людей, которые, вместо того, чтобы работать на производстве, займутся черте-чем – станут выдумывать непонятное и хотеть странного. А то и бунтовать. Как новый класс.

Наши немногие сограждане, делающие деньги на нефти и газе, считают – эти хипстеры, хомячки, новый класс сидят у них на шее. Обосновался и удобно устроился.

Хи́пстеры — появившийся в США в 1940-х годах термин, образованный от жаргонного «to be hip», что переводится приблизительно как «быть модным» (отсюда же и «хиппи»). Слово это первоначально означало представителя особой субкультуры, сформировавшейся в среде поклонников джазовой музыки. В России идейно близкими предшественниками первой волны хипстеров были стиляги в 1950-х годах. В современном смысле хипстеры появились после 2008 года. Хипстеры — очень расплывчатая и не монолитная категория людей. Считается, что хипстеров отчасти объединяют увлечения, внешний вид и образ жизни.

Нормальные же деловые люди думают, что платят оброк, содержат нас – бездельников и паразитов. Время от времени 

министры образования и прочие власть имущие озвучивают заветную мечту крупного бизнеса – сбросить новый класс с шеи, переквалифицировать в рабочих и сократить.

А когда мы совершаем прорывы – придумываем новые технологии, вроде Facebook – они признают единичных «марков цукербергов», покупают их инвестициями, но считают, что в забеге должно участвовать поменьше бегунов. Они считают, что раз есть цель (та самая финишная яйцеклетка), то кто-нибудь точно добежит – каким бы сереньким, плохоньким или хроменьким он ни был. А не добежит – так ещё лучше, а то придумает яйцеголовый что-то эдакое, а потом производство перестраивать придется, бабки тратить.

Но добежать и стать «цукербергом» – не призвание каждого. Призванием многих может быть просто бег. Бег упорный, когда на каких-то отрезках ровняешься ухо в ухо с теми, кто впереди, чувствуя, как дышат в затылок, дышать в затылок самим, подгоняя тех, кто вырвался, придумывать новые цели, совершенствовать пространство вокруг. Этот бег называется жизнью. Именно в нем происходит естественный отбор.

Глядя в клинике на волшебные капли, я думаю: если вынуть всех сперматозоидов из капли и оставить одного – любого и случайного – он, конечно, до яйцеклетки доковыляет. Но без риска, без энтузиазма, дольше, и если вдруг окажется калекой, то родит такого же.

Не потому ли у нас столько искалеченных судеб?..

Проходя мимо больших пластиковых баков в коридоре, спрашиваю врачей, что в них.

– Эмбрионы, – отвечают. – Для каждой клиентки их готовят восемь, а подсаживают два. В баках эмбрионы, которые не пригодились. Сначала мы их храним, а когда биологические родители больше не могут или не хотят платить за хранение, уничтожаем.

– Как? 

– Выливаем.

Глядя на эти баки, я думаю о том, что нас – нового класса – много, больше, чем мы сами думаем. Но мы – ничуть не лучше рабочих и не хуже «деловых». Если измерить наши умственные способности, то с большей вероятностью они совпадут. Наше местонахождение – у станков, во дворцах или в офисах – как правило, определяет не IQ, а обстоятельства и рождёние, а также возможности, которые нам дала или не дала жизнь.

В тот миг я хочу, чтобы каждый эмбрион родился, жил, и чтобы у каждого была семья и равные возможности. Это важно – чтоб никого не слили. Но пока не получается. 

12.

Новый класс – самая дееспособная часть общества. И она же – самая разболтанная. Наше горе – от ума. От большого ума – большое самомнение и большие амбиции. Мы можем, но пока не научились понять, что у нас общие цели и общие враги. Мы можем, но не умеем договориться. Топим друг друга, хотя наш общий успех зависит от успеха каждого.

Мы считаем себя единственными и неповторимыми, но у нас общий генетический – классовый – код. Новый класс не хочет быть толпой, но он толпа. Он считает себя свободным и независимым, но ищет кумиров. Мы очаровываемся ими, разочаровываемся, но по-прежнему ищем лидеров. Новый класс считает себя самодостаточным и не признает над собой государства, но ему всегда нужен кто-то, кто запустит его идею в производство, оценит творчество, купит товар. Новый класс ищет личный успех, но вместо того, чтоб добиться его, он конкурирует сам с собой. 

Россия после десятилетий упадка готова вновь родить. Наше время пришло. Время тех, кто хочет вновь почувствовать себя Человеком.