О СОРАТНИКАХ

Мне было лет восемь, в конце лета мы приехали с дедушкой в совхоз под Одинцово. Мы проезжали на машине какие-то луга, поля, и вдруг он попросил водителя остановиться. Вышел и, широко шагая, направился к человеку, работавшему в поле. Я пошёл следом. Как сейчас помню того человека – лет пятидесяти, рослого и угловатого. Он рвал пучки травы, растирал их в пальцах, подносил к носу. Видно было: он охвачен сильным чувством. Если б не оно, не это чувство, он со своими крупными армянскими чертами смотрелся бы смешно. Они заговорили. Дед всегда мог внезапно остановиться и заговорить с незнакомым человеком так, словно знал его много лет. Арутюн Хачикович, а я запомнил это имя потому, что оно мне показалось тогда необычным, оказался местным агрономом. Как и его дед. Увидев меня за спиной моего деда, он сказал:

– Когда я был маленьким, дед, объезжая поля, сажал меня сзади на бричку. Один раз ехали пшеничным полем, пшеница вот-вот поспеет. И вдруг мне захотелось обнять пшеницу. Я спрыгнул, побежал, побежал… Сорвал несколько колосьев, прижал их к себе… – Арутюн Хачикович прижал к себе пучок травы. – Мне тогда шесть лет было, почти как тебе, – добавил он с армянским акцентом.

– Ну, как работа? – задорно спросил его дед.

– Не работаю же я… – он развел в стороны крупные смуглые руки. – Отдыхаю… Он засмеялся. А с ним и дед. – Выбери работу по душе и ни одного дня не будешь работать… Мой один друг в городе живет, говорит мне всегда: «Я в магазине хлеб могу купить. Зачем мне в поле работать?» А если ни ты, ни он, ни я, кто тогда?

– Больше некому, – подтвердил мой дед.

– Земля, как и человек страдает, если на ней не работать. Если её бросить, она родит в муках. Дед в меня любовь к труду заложил, вот сюда, – агроном приложил заскорузлые пальцы к груди. Они заговорили о посевных… Конечно, в семь лет я не мог ни понять этого человека, ни точно запомнить его слова. Но движение его натруженных пожилых пальцев я помню так отчетливо, словно они прикоснулись к моему сердцу. Воспоминание об этом будит во мне давние детские чувства, а они позволяют верить, что я не придумал слова агронома и привожу их точно. К тому же, дед не раз рассказывал об этой встрече друзьям, о тоже считал её важной, и слова нашего собеседника о земле, повторенные дедом, въелись в мою память.

2.

Мы тогда с дедом дошли до железнодорожной станции, сели в электричку и прибыли в какой-то подмосковный городок. Пока мы ждали его старого товарища Игоря Михайловича – пасечника, я стоял на мосту, и смотрел на прибывающие и убывающие составы. Сначала мы ехали по прихотливо петляющей по лесу дороге, потом прямо, мимо колосящихся полей Подмосковья, которые сейчас все застроили коттеджами и дворцами путинских нуворишей. Окна были открыты, пахло травами. Показались два белых вагончика и ульи. Мы свернули с трассы. Встретили нас отец Игоря Михайловича, бледный, худой, ещё крепкий старик лет семидесяти, и его сын – шестнадцатилетний Никита, который казался мне уже взрослым. Нас угощали чаем с пергой, липовым медом. А в обед мы пошли открывать ульи.

Я заглянул в один темный ящик. Пчелы облепили рамки. В лучах солнца была видна пчелиная дорожка от каждого лотка – гудя, пчелы летали по ней взад и вперед. И я спросил Игоря Михайловича:

– Почему пчелы работают?

– Чтоб жить, – ответил он. – Так же, как человек.

– А могут они перестать работать? – спросил я. Или мне показалось, что спросил? Может, это сейчас бы хотел спросить, и потому кажется, что спросил тогда.

Игорь Михайлович указал мне на матку и сказал: «она – не главная. Все думают, будто она – главная. А на самом деле, главное – пчелиная семья, сообщество. Оно направляет матку. Оно – мозг.

Мысль – коллективна, действие – индивидуально.

Хотя все думают, что наоборот.