О МОЛОДЕЖИ

Политика – дело молодых. Лекарство против морщин. Виктор Цой поет не так. Но о войне мы поговорим позже. А здесь напомню: в политике я с детства. Меня в неё приводит советская жизнь и желание делать полезное дело. Менять мир.

С тех пор я делю общество на две части. В первой – люди, дающие результат. Во второй – болтуны, прикрывающие словом безделье и ворующие сделанное другими. Как они говорят с усмешкой: «не можешь работать – руководи!»

Я уважаю тех, кто работает и творит. И любой результат, если он достигнут трудом. Те, кто работает – мне друзья, даже если они за Путина, и говорят про меня гадости.

А фуфлогонов я презираю.

Яркий пример фуфла и показухи – «молодежная политика». Ненавижу эти слова.

Молодежная политика – это гораздо хуже даже «суверенной демократии».

Это даже не вторая, а третья свежесть. В СССР было много хороших вещей. Но были и ужасные, лицемерные. Так вот, молодежная политика – худшая отрыжка того времени.

Вспомним, откуда она берется.

1917 год. Большевики берут власть. Никакого «молодежного крыла» у них нет. Но молодые энтузиасты валом валят в партию – биться за новую жизнь и строить ее. Средний возраст жителя России – 17 лет. С одной стороны – это хорошо: свежие, сильные, смелые люди. Состоять в партии опасней, чем быть вне. А с другой стороны, её лидеры видят: быстрый и мощный приток молодых угрожает сложившейся партийной структуре. Надо дать им «песочницу», пусть соревнуются сами с собой, не мешая «старшим товарищам». И придумывают РКСМ – Российский коммунистический союз молодежи – Комсомол. Организацию «советских хунвейбинов».

Его создают в 1918 году три отчаянных заводилы Лазарь Шацкин, Ефим Цетлин и Оскар Рывкин. Бóльшая часть – из еврейского Бунда, твердые интернационалисты. Старшие товарищи довольны и зовут его «боевой отряд партии». Кто рушит церкви? Комсомол. Кто рубит «контру»? Комсомол. А ловит «гадов»? Комсомол. Вроде, всё как надо. Но в Шацкин, Цетлин и Рывкин заняли антисталинскую позицию, и 1937 году, как и тысячи их товарищей – казнены. Из семи глав комсомола 1918-1938 годов остается один – Александр Мильченков. И тот 15 лет сидел. И не случайно.

Ребята подрастают, а наверху мест мало. Да ещё идёт внутренняя война – Сталин истребляет троцкистов и вообще любую оппозицию – любых конкурентов. А Комсомол для него – сито. Пусть самые яркие, амбициозные, активные и креативные покажут себя. Мы их выявим и выкинем. Руками их же товарищей. Пусть душат друг друга на дальних подступах к власти. А скромных, послушных и исполнительных – поднимем. Не спеша. Разборчиво. И воспитаем верных, усидчивых, нужных бюрократов. Подлинной задачей комсомола становится не развитие человеческого потенциала, а использование энтузиазма молодых и дееспособных на периферии, предельно далеко от партийного аппарата.

Так работает партийная верхушка все годы существования СССР. Но на рубеже 1980х и 90х, когда привычная структура начинает распадаться, «недоотфильтрованные» ещё комсомольцы, которые по всем расчетам уже должны были отсеяться и раствориться в народе, оказываются проворнее партноменклатуры и захватывают рынок. Комсомольская закалка добавляет им агрессивности. И – привет! Вот они – российские олигархи.

2.

В начале 1991 года я был комиссаром городского пионерского штаба Москвы, и представлял пионерскую организацию в горкоме комсомола. Комсомол меня никогда не привлекал. На многочисленные предложения вступить в ВЛКСМ отвечал неизменным отказом. Я относился с большим недоверием к его функционерам времен перестройки. Их погруженность в бизнес была очевидна, а лицемерность происходящего – запредельна. Мы строили совершенно другую организацию на пионерском уровне, и активно сбивали её костяк из тех, кто выгонит беспринципных коммерсантов из комитетов комсомола. Нет, я не был против бизнеса, особенно поддерживал идею НТТМ*** научно-техническое творчество молодежи. Идея была в создании, говоря современным языком, сети инновационных стартапов. К сожалению, на практике в момент расцвета кооперативного эту форму работы использовали как канал выведения государственных средств для поддержки импорта компьютерной техники и других видов бизнеса, имевших мало общего с инновациями и новыми технологиями. «Творчество» комсомольских руководителей оказалось довольно специфичным и весьма прибыльным.*** – но был против тех, кто строил его, используя комсомольские значки и связи (как бы сейчас сказали – административный ресурс).

Январь оказался богат тяжелыми политическими событиями. В Вильнюсе и Риге стреляли. Мы решили: настал час истины, пора ставить вопрос ребром перед комсомольскими функционерами: с кем они – с большинством граждан, или с партийными бюрократами, сражающимися за ускользающую власть?

В апреле в школе, где я учился, проходило комсомольское собрание. В повестке дня два вопроса: о приеме новых членов ВЛКСМ, и о роспуске комсомольской организации.

Заседание открыла Н., – руководитель школьных комсомольцев:

– Товарищи, у нас три заявки на вступление в комсомол. Учитывая все обстоятельства, рассматриваем?

Первый раз на моей памяти участвовавший в подобных собраниях известный школьный хулиган С., собиравшийся с родителями в Израиль, явно пришедший получить удовольствие от сознания того, что оно последнее, вальяжно протянул со своего места:

– Валяйте уж!

Прилежная отличница Н. вздохнула.

– Ну что ж, заслушаем кандидатов!

Первой встала Ф. – «правильная» пионерка, умеющая говорить, как учили.

– Для меня сегодня важный и ответственный день! Вступая в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи, я попадаю в авангард строителей коммунизма! Мы будем верны делу Павки Корчагина и Олега Кошевого! Не посрамим заветы Ленина! Тут Ф. мечтательно посмотрела куда-то в потолок и объявила: мы станем настоящими коммунистами!

Да, Ф. точно прошла бы партийный фильтр, к бабке не ходи. Мой сосед К. наклонился ко мне.

– По-моему, она эту же фигню толкала, когда в пионеры вступала. Похоже, настала пора сменить авангард, – усмехнулся он.

Тем временем заслушали сестер З. – веселых и симпатичных любимиц класса, всю жизнь сторонившихся общественной работы:

– Ну, мы это… В общем, в институт нам поступать. Там надо комсомольцами быть. Но авангардом мы тоже будем, если что! – покосились они на образцовую Ф.

Н. вздохнула ещё раз.

– Ладно, товарищи, давайте сразу второй вопрос обсудим, и проголосуем уже все вместе?

Судьбоносность момента явно не влияла на желание собравшихся скорее покончить с повесткой дня. Возражений не было.

– Кто хочет высказаться?

Комсомол умирал беззвучно. Даже рвущаяся в авангард Ф. не нашла слов в защиту.

– Ну что ж, голосуем? – снова тоскливо вздохнула Н.

Против сестер З. было три голоса (по-моему, это были их неудачливые поклонники).

Эти же три голоса, только «за», получила Ф. Она так и не попала в передовой отряд строителей коммунизма, и после распада Союза уехала на Запад – в авангард капитала.

Ну а школьный комсомол распускают единогласно… Скоро, в сентябре 1991го, решение о самороспуске ВЛКС принимает его общесоюзный съезд.

Но фильтрация молодых не кончается вместе с историей КПСС.

Аппаратчики постсоветского призыва всех партий успешно осваивают этот инструмент отбора и отсева. Потому что и перед ними стоит проблема старения – своего и окружения. И каждому нужен свой «комсомол», где бы отстаивалась партийная молодежь. Может быть, это не слишком верно для ЛДПР, где «соколы Жириновского» – это инкубатор мальчиков для сексуальных игр вождя, и у них действительно есть шанс сделать карьеру, стать депутатами и большими начальниками. Но все прочие партии в своих молодежках лишь фильтруют актив, как это делала КПСС. И в аппаратной борьбе отбирают самых беспринципных, гибких и системных. У таких есть шанс двинуться выше.

Закон аппаратной жизни.

3.

Когда в КПРФ мне поручают работу с комсомолом, я чувствую это на своей шкуре. И в полной мере. В ту пору я вижу своей задачей снять границы между молодежью и партией. Влить в неё как можно больше свежей крови. Обновить за счет кадров комсомола, а также молодежных организаций и течений, от антифашистских групп до рок-музыкантов.

А партия делает всё, чтобы переключить меня с партийной работы на комсомольскую. Так делают со всеми, кто что-то из себя представляет. Дескать действуйте там, в своем гетто, а мы посмотрим. И кого выберем, тех возьмем к себе – в аппарат. Одного самого «правильного» – может, даже и в депутаты. Докажите, что вы готовы! Соревнуйтесь! А мы оценим. И вот на моих глазах в молодежной среде идут самые беспринципные интриги.

Но вижу я и друге: в активе комсомола много настоящих левых. Они всерьез относятся к тому, что мы пишем и говорим. А старшее руководство их не слышит, не читает и знать не желает. Общения с ними многие просто боятся: молодежь-то, бывает, и Ленина читала, и Сталина, а то и Маркса с Энгельсом. Наиболее продвинутые и Грамши процитируют, и Валлерстайна с Хардтом и Негри, а аппаратчики и имен-то таких не знают!

А когда приходят молодые ребята и цитируют Хомского или предлагают двинуть собой в стиле Маркузе, на них смотрят как на опасных идиотов, развращенных западными оппортунистами. И говорят: идите отсюда. Молодые еще. В партии даже Ленина не читают! Здесь и так знают, что и как делать.

Меж тем на государственном уровне ведут свою молодежную политику – устраивают «молодежные парламенты», где собирают бойких ребят состязаться в краснобайстве.

Кому нужен молодежный парламент?

Начальству.

Зачем?

Затем, чтоб молодые люди не боролись за места настоящих депутатов в настоящем парламенте. А трепыхались в игре.

Но если страна здорова, зачем ей молодежный парламент?

Ей нужен настоящий. В котором, при нормально работающем государстве, есть много позиций для молодежи.

Есть и другие дела, в которых молодым не то, что можно – нужно участвовать. Например, муниципалитет. Там много не могут платить, поэтому качество кадров старшего возраста неизбежно низкое. Так пусть молодежь идёт и с самого начала делает реальную работу!

А если партия хочет готовить новые политические кадры – пусть учит и шлет работать. Включает в полноценную внутрипартийную конкуренцию.

Если партия здорова – ей не нужен комсомол.

4.

Лучшее обучение – это практика.

В Америке знания и умения в разных видах политической деятельности люди обкатывают в университете. Первый шаг – студенческое самоуправление, клуб, совет.

Причем настоящее самоуправление, те, кто туда приходит всерьез отвечают за участки деятельности в своих школах. Сперва надо избраться – провести полноценную кампанию, сплотить команду, убедить голосовать за тебя, победить на выборах. Порой – в жесткой конкуренции. Потом включиться в организацию студенческой жизни. А там, если есть желание – прийти в настоящую партию, найти своё место, показать себя и шаг за шагом выйти на настоящие позиции в борьбе за настоящие, в том числе и депутатские, места.

В 1991 году мне довелось (по школьному обмену) пожить около месяца в маленьком провинциальном американском городке Форт Коллинз в штате Колорадо. Городок по нашим меркам – классический райцентр, с населением около 100 тыс. человек.

На десятый день нашего пребывания в городе директор школы, где мы учились, вдруг собрала нашу дружную группу из десяти русских и сказала: «вы же там в СССР свободу строите? Горбачев, перестройка, гласность, спутник? Вам нужно обязательно посмотреть на то, как это работает у нас! – американцы гордятся своей демократией и стремятся её всем показывать».

У нас идея энтузиазма не вызвала. К бюрократам у советских школьников уже и в шестнадцать лет доверия не было, и перспектива общаться с их американскими аналогами вместо похода в боулинг и кино никого не вдохновляла. Меня начали подталкивать вперед:

– вот, Пономарев у нас школьный совет, все дела, пусть он идет, а потом нам расскажет!

– Не-е-е, у нас так в Америке не работает! Либо все, либо никто! – начала урок демократии директриса.

Хотя все, кроме меня, явно были за второй – нулевой – вариант, отказаться никто не решился.

В общем, на следующий день с утра повели нас в мэрию. Как объяснила деятельная директриса, это был приемный день, и мэр «должен бы быть на месте». Предупреждать его о нашем визите она явно не собиралась, поэтому мы надеялись отделаться короткой экскурсией по американскому эквиваленту европейской ратуши и вернуться к своим делам.

Место, куда мы приехали, с ратушей не имело ничего общего. Скорее, напоминало поликлинику на окраине Бирюлево, разве что было облицовано столь любимой американцами клинкерной плиткой коричнево-неожиданного цвета, придававшей зданию соответствующий околополитический вид. В Форт-Коллинзе когда-то и впрямь была ратуша, но её ещё в середине 1950х сдали коммерсантам под одежный магазин.

Директриса велела нам подождать в вестибюле, пока она сходит за мэром.

Вернулась она минут через пять в компании симпатичной девушки с вьющимися русыми волосами, по всем признакам подходившей на должность секретарши главного городского чиновника. Нас повели в зал заседаний, где был полукруглый стол президиума и зал с синими стульчиками. Девушка сделала неопределенный жест изящной рукой с многочисленными хипповыми браслетами, чтобы мы садились, и сама села рядом.

– Меня зовут Сюзан Киркпатрик, – представилась она, – Я рада приветствовать наших советских друзей! Давайте я расскажу о нашем городе… – начала она. Понятно – паузу, пока мы ждем мэра, нужно было чем-то заполнить. – Город у нас очень хороший, очень!  Но предыдущие власти его подзапустили, к сожалению. Во-первых, у нас перестали останавливаться канадские гуси, летящие на зимовку. Форт-Коллинз им разонравился! Во-вторых, пора привести в порядок исторический центр, по нему неудобно гулять. А главное – по городу безо всякого толку ездит слишком много машин, это делает его неуютным и отталкивает новых жителей!

Вся глубина проблем, стоящих перед Форт-Коллинзом, поразила простых советских москвичей.

– Поэтому я решила, – продолжила Сюзан, – навести порядок. Мы вернем город к жизни!

До нас что-то начало доходить. Эта барышня – она что, и есть мэр??? Вроде так и выходило, но поверить в это было решительно невозможно. Сколько ж ей лет? А какой у неё стаж в их комсомолах? А на партработе?!

Девушка увидела наше замешательство, но не поняла, с чем оно связано. В итоге мы прослушали целую лекцию по урбанистике, которая мне весьма пригодилась тридцать пять лет спустя при общении с коллегами Кацем и Варламовым.*** политические активисты, основатели движения «Городские проекты», занимающегося проблемами обустройства российских городов. ***Подозрение, что она действительно мэр, перешло в уверенность.

Возможность стать мэром в столь юном возрасте захватила моё воображение, и я решил задать вопрос:

– А как вы стали главой города? Таким большим начальником!?

Она рассмеялась.

– На самом деле, не таким уж и большим… И если честно, то большой очереди не было!  Проблем много, а денег-то мало… И зарплата у мэра в таком маленьком городе не то, чтобы очень, – пожаловалась она. – Но я же не за зарплатой сюда пришла! Я хочу оставить свой след в истории нашего города. Сделаю что-то полезное для всех, а потом уж буду работать и зарабатывать, в бизнес пойду. А то, что была мэром, мне очень поможет в карьере. Поэтому четыре года назад, закончив наш университет, я избралась членом городского совета, а в прошлом году выдвинула свою кандидатуру на мэра и выиграла выборы. Вот. Теперь важно не осрамиться!..

И у неё получилось. При Сюзан Форт-Коллинз сделал самый большой скачок в развитии. Население города выросло на 30%. Центр был полностью реставрирован и туда потянулась молодежь. Пробок стало меньше. Канадские гуси вернулись. И без того университетский город (Колорадский университет – главный местный работодатель) начал превращаться в столицу инноваций штата. Сама Сюзан после двух своих двухлетних сроков на посту мэра не стала баллотироваться на третий заход, а уехала в столицу Колорадо город Денвер, где доросла до позиции исполнительного директора штата (что-то вроде министра регионального развития). После чего – вернулась домой, где открыла в отреставрированном центре магазин специй, пряностей и приправ. И навсегда осталась для меня примером политика, обустроившего жизнь для себя – не наворовав и набив карманы, а создав среду, где ему хочется жить и работать.

5.

Это пример того, на что политическая система должна нацеливать молодого человека. А не на то, чтобы болтать чепуху в игровой роли «молодежного депутата» в «молодежном парламенте». Такие игры тоже нужны. Но как тренинг, подготовка к реальной работе, а не её подмена. Да, в ней неизбежно набивают шишки. Но только настоящие шишки, настоящая борьба за власть ведет к настоящему росту, а не к партийному функционерству. К борьбе за власть в стране, а не за место в партаппарате. К лояльности не лидеру, а своим идеалам и своему народу.

Деление по возрасту условно. Есть люди, готовые к политической работе в самом юном возрасте. И те, кто достиг так называемой зрелости, а так ни на что и не годен. Что меняется в человеке, когда он переживает 27-й или, скажем, 33-й день рождёния? Он что – автоматически овладевает мастерством агитации? Сам собой становится организатором? Превращается в лидера? Нет.

Тогда откуда и зачем возрастные границы? Их выдумывают бюрократы. «Разделяй и властвуй» – их излюбленный и испытанный метод отсечения «слишком умных».

Здоровая, дееспособная политическая организация, наоборот, должна опираться на молодой актив. И создавать все условия чтобы он постоянно нарушал в ней спокойствие. Но при этом сплачивался вокруг общей идеи. Совершенствовал ее, обсуждал, приносил свои интересы в жертву идее – а не вождю.

Надо признать: старшее поколение в силу своего опыта и набитых шишек часто куда более склонно к пессимизму и циничному отношению к жизни. А молодежь, шишек ещё не набившая, воспринимает идеалы, лозунги и девизы, провозглашенные партией, прямо и дословно – какими они и должны быть. И заставляет функционеров всерьез относиться к их словам. И на деле держаться взглядов, которые они оглашают публично.

Так должно быть.

Нет ничего вреднее молодежной политики.

В нашем движении она не нужна. И её не будет.

У нас часто говорят про омоложение. «Дайте дорогу молодым!»… «Нужны новые лица!»… «Пусть старики уйдут!».

Меня коробят такие слова. С чего вы взяли, что молодые лучше старых? Почем вы думаете, что старики хуже молодых? Нам не нравится общество, в котором мы живем, но почему мы обвиняем в этом тех, кто старше нас? Они когда-то были молодыми, «новыми лицами», и тоже бросали вызов старому обществу…

Молодые единороссы, например, гораздо страшнее пожилых. Уровень их цинизма, карьеризма, коррумпированности, как правило, намного выше. А ограничителей у них намного меньше. Они, когда им говорят: «грабить можно» – грабят дочиста. А когда говорят: «вон враги, фас!» – рвут и топчут без тормозов. И будут рвать и топтать во имя своей карьеры. Затем их и нашли. Затем и отобрали. Таких же, как старшие, только моложе – то есть ещё не наевшихся. Они называют это «омоложением»? Что ж, такое омоложение за счет отобранных по принципу безыдейности и карьеризма только ухудшает ситуацию в российском государстве.

Если сменяемые ими в силу возраста и воспитания, может, ещё видят какие-то пределы угодничества и воровства, то эти – нет. Их цель – схватить то малое, что может дать им партия. Они вылупляются, когда все «старики» уже «отстреляны» и остаются рулить – закаленные и энергичные гады – функционеры в кубе.

6.

Тут стоит вспомнить известное движение «Наши». В пору моей работы в Госдуме мы нередко общались. И я видел: это – гораздо более здоровый проект, чем с одной стороны – всё более деградирующий в эпоху путинской стабильности комсомол КПРФ, а с другой – укравшая у советской эпохи своё название «Молодая гвардия “Единой России”».

Комсомол – хотя бы команда людей с более-менее общими политическими взглядами, загнанная в отстойник кадров вечно оппозиционной партии, и приспосабливающаяся к вечно боязливой позиции «старших товарищей». А МГЕР – сборище прожженных карьеристов, у которых по большому счету друг с другом ничего общего нет, где лепят единороссов-андроидов.

А «Наши» были живыми. Они были за Путина всерьез. В них был радикализм и идеализм. Неравнодушие. Они точно чего-то хотели. Имели взгляды. Обсуждали развитие страны. Думали о нем. А не о личном встраивании во властную машину или вертикаль. Поэтому они и были гораздо более опасными противниками, чем единороссы.

И поэтому мне они бесконечно интересней МГЕРов – холодных и циничных юных функционеров. Лишенных любых взглядов, но усвоивших набор стандартных патриотических фраз, преданных интонаций и подобострастных выражений лица.

…В 2007 году я переехал в Новосибирск. В августе решил баллотироваться в депутаты Госдумы. Написал об этом в соцсетях. Один из первых комментариев написала девушка с нечитаемым ником cthlwtvbhf в своем «живом журнале» и фотографией с красивым карим глазом в густом макияже:

– Деньги Ходорковского в наш город приехал отрабатывать? В детский дом бы лучше их отнес!!!

На следующий день мой новосибирский друг Андрей похлопал меня по плечу:

– Ну что, наши сибирские «нашисты» тебя уже заметили, как я погляжу?

– Ты о чем? – не понял я. От движения «Наши» я собирался держаться подальше. В мою скромную физиономию они в лагере на Селигере кидали дротики возле сортира, и с людьми такого высокого интеллектуального полета дискутировать явно было не о чем.

– Аленка-то наша тебе уже написала, олигархический выкормыш ты наш?

– Какая ещё Аленка? – обычно, когда мне пишут Аленки, даже если они «нашисты», я все-таки этот факт запоминаю, но тут ничего на ум не приходило.

– Сердце мира которая!

Я понял, что здесь какой-то местный новосибирский непереводимый фольклор, до знания которого даже прожив несколько месяцев в столице Сибири, я ещё не дорос.

– Не тормози! Алена Котова – комиссар «Наших», а «сердце мира» – её ник в сети. Если набивать на компьютерной клавиатуре латиницей, как раз cthlwtvbhf и выйдет. Характер у неё тяжелый, но человек она неплохой. Зажигалка!

После такой характеристики с «комиссаром» надо знакомиться – решил я. Воображение рисовало что-то среднее между Анкой-пулеметчицей из «Чапаева» и Ларисой Рейснер из «Оптимистической трагедии». В образе Петьки я себя не видел, а вот Троцким вполне был готов стать. В общем, к моему удивлению, в ответ на моё письмо Алена ответила и согласилась встретиться.

На встречу в моё любимое новосибирское кафе на площади Ленина она пришла во всем черном. Сев на краешек стула, и вытянувшись в струну, Алена сходу заявила:

– Я должна вам сразу, Илья Владимирович, сказать: я люблю Путина, и не надо меня тут перевербовывать! – проницательно отмела она главную мою цель. – И к Василию Якеменко я тоже отношусь с большим уважением! А вы – с врагами моей страны, и что вы скажете в своё оправдание???

В общем, разговор получился. Мы проговорили три часа, и это стало началом большой дружбы. Алена рассказала, чем она занимается в Новосибирске: и работой с детскими домами, и организацией военно-патриотических игр с трудными подростками, и работой с инновационными проектами, да много чем еще. Глупости про иностранных агентов с её стороны, разумеется, быстро улетучились, а я убедился, что нельзя всех оппонентов заранее записывать в пособников «кровавой гебни». Я сразу почувствовал, что она настоящая, и так же, как и я, ненавидит многочисленных приспособленцев около власти.

В общем, через некоторое время Алена вступила в «Справедливую Россию», и даже стала местным депутатом. «Наши» приказали долго жить вместе с Якеменко и Сурковым. Вот только от любви к Путину я её так до конца не вылечил – но за доброе и горящее сердце мира в груди Алены я всё равно готов ручаться. Уверен, что она не одна такая.

7.

Молодежь радикальна? Обычное дело. Чем больше радикалы занимаются конкретным делом, тем лучше и для общества, и для них. Любой власти надо их не изолировать, а давать поле деятельности, какими бы оппозиционными они ни были.

Но вот мы сами – власть. И – как власть – понимаем все проблемы и делаем всё, чтобы их решить. И у нас обязательно будет молодая оппозиция. Даже у молодых нас – ещё более молодая. И мы дадим им возможность участвовать в управлении. Сначала – на местах. Поделимся властью. Не с барского плеча – а просто не мешая пройти выборы, не подрезая крылья на взлете. Пусть обретают опыт. А если мы не правы – пусть поправляют. Это – одно из измерений демократии. Как спел бы Гребенщиков,

каждой власти нужна молодая шпана, что сотрет её с лица земли.

Только конкуренция движет вперед гражданские организации, политические партии, власть и общество в целом. Ни один начальник в мире не может расставить на все важные позиции только нужных людей и сделать так, чтобы они делали только нужную работу и контролировать ее. Это – азы управления. Но кто же может? Полиция? Рабоче-крестьянская инспекция? Народный контроль? Если этим занимаются только надзорные органы, никто и ничто никогда не развивается и не будет развиваться.

Пусть молодежь будет вызовом старшим. Пусть конкурирует – заставляет их двигаться.

Представьте ситуацию: вот – чиновник. Он работает, как привык. Может быть, хорошо. Выполняет обязанности. Отчитывается. Но кто-то говорит: «я сделаю лучше: понижу издержки и повышу эффективность. Вот бизнес-план». Его ставят взамен предшественника, и он работает. Но не справляется. Тогда меняют его.

При Сталине – что с ним делают? Отправляют на Колыму или ставят к стенке. А взамен назначают того, кто обещает при меньших затратах большие успехи. Он не справляется? И его к стенке. А на его место – нового. Потом понимают: страх – мощный стимул, но быстро иссякающий. Время репрессий проходит. Ужаса перед смертью и тюрьмой больше нет. Но нет и стимулов. Кроме орденов и премий. Но они, как выясняется, слабы. Чиновники решают всё в своих конторах.

Отсюда – застой и геронтократия. Вожди стареют. Конкуренции нет – все яркие, как мы помним, отсеяны. О, если б они были! Если б была возможность ротации! Но – откуда? В итоге – крайне низкая эффективность, при которой система не развивается. А развитие – единственное условие её существования. И ей приходит конец.

Но мы живем не при Сталине. И не в «эпоху застоя». И даже не в 1980-х, когда комсомол это уже не коммунистический, а коммерческий союз молодежи.

Кстати, и тогда – на излете советской власти – именно молодые люди придумывали стимулы эффективной работы. Вспомним студенческие стройотряды, когда ребята в каникулы строя здания на селе, зарабатывают денег за месяц больше, чем их родители в год. Тогда на парней и девушек в защитных робах, на которых трафаретом писали имена отрядов, смотрят уважительно, знают – они хорошо работают и хорошо получают. Построенные ими дома, коровники, конторы, клубы стоят сих пор.

При этом – замечу: между комсомольскими стройотрядами и выросшим из ВЛКСМ олигархатом та же разница, что между «Нашими» и МГЕР. И те, и те лояльны системе, но одни – пробиваются вопреки её логике, другим она дает назначение на кормление.

Но если мы посмотрим чуть дальше советского прошлого и нынешнего дня, то тут-то и можем начать разговор не о возрастах, а о поколениях. И говоря «новое поколение», иметь в виду не тех, кто только что родился, и не тех, кто идёт нам на смену, а поколения, овладевающие новыми видами деятельностей.

Прежде всего – связанными с нематериальными активами и инновациями – то есть с созданием инструментов, идей и решений, которые находят высокий спрос и применение.

8.

Создавать эти виды деятельности государство не может и не должно. Его главная задача – снимать лишние барьеры и показывать людям возможности. То есть включать молодых людей в процессы производства того, что нужно или прибыльно здесь и сейчас.

Муниципальная власть – хорошо. Стройка – отлично. Стартап – супер! Нужны особые условия? Сделаем! Всё, что стимулирует свободное, креативное, инновационное дело. Пусть на несколько месяцев. Главное – люди научатся и создадут продукт. Если политики хотят быть успешными, они обязаны это понять.

Нужна мода на общение с молодежью.

Вот уже много лет я, бывая в США, много общаюсь с разными студенческими организациями. И вижу: крутые политики – сенаторы, губернаторы, владельцы богатых компаний охотней всего берут трубку, когда им звонят из студенческого союза или клуба.

Для них важно поделиться со студентами опытом, обсудить проблемы, увидеть и услышать новых, грамотных, конкурентоспособных.

В Штатах слова «дети – наше будущее» понимают в прямом смысле. И имеют при этом в виду не только своих детей.

В Конгрессе всё построено на работе молодых интернов. Его аппарат (весьма скромно оплачиваемый) на три четверти, а то и на четыре пятых – студенты-практиканты.

Они это ценят, потому что знают: это – трамплин в будущее. А для конгрессменов – возможность получить бесплатные рабочие руки. Обоюдно выгодная сделка!

– А можно – я? – спрашивают какие-нибудь Мэри или Джон.

– Можно! – отвечает сенатор Гопкинс.

Существует организация Close Up Foundation. Close up значит по-английски «крупный план», то есть – «Фонд “Крупный план”». Она внеклассно обучает школьников практикам работы законодательных, исполнительных, судебных и других органов и организаций. Фон для этих занятий – изучение мировой истории и актуальных политических проблем. При этом читают лекции и ведут семинары крутые специалисты из ведущих университетов, сенаторы, министры, губернаторы, политические консультанты, дипломаты и бизнесмены. С момента основания фонда в 1971 году через его программы прошло под миллион молодых людей.

Еще одну программу учреждает Нью-Йоркская Академия наук, а Белый дом выделяет гранты на её внедрение в разных городах и штатах. Суть её в том, что Академия приглашает нобелевских лауреатов по химии, физике, математике и в других областях вести занятия в школах.

В США среди политиков, бизнесменов и ученых модно дружить со школьниками. И если пригласить нобелевского лауреата раз в месяц провести урок и рассказать о своей работе, а то и пригласить детей в свою лабораторию – он соглашается. И дети туда с удовольствием идут. Так там растят их интерес к научным специальностям. В России все хотят быть юристами и экономистами, хотя ни тех, ни других столько не нужно. В Штатах же крен в сторону театра, музыки, художеств. А кому работать в физике? В химии? Биологии? Да, в Америку ученые едут из других стран, за счет чего потребность в специалистах выравнивается. Так они же от нас едут! И неравенство между странами только усиливается.

Но хоть американское государство и может решить задачи экономики с помощью иммиграции, проблему «лишней» молодежи это только усиливает. И в России «лишних» «экономистов» и «юристов» – пруд пруди. Их дипломами только стены обклеивать хорошо, и то я не уверен в качестве краски, которой они напечатаны.

Нам нужны просветительские проекты, которые связывают разные поколения и ориентируют новое поколение на реальные задачи в реальной экономике.

У них это работает.

А если это работает там, то кто сказал, что не сработает здесь?..

9.

Есть те, кто знает: стакан наполовину полон, они идут вперед. А те, у кого стакан наполовину пуст, в этот стакан залезают, осушают его и больше в их жизни ничего нет.

Но винить их за это нельзя. Возможно, они не видят, что жизнь может быть другой. Котенка мы макаем в миску с молоком, чтоб он понял. А если не макнуть, он может умереть с голоду. Многим нужен в жизни человек, который макнет в миску. А миски есть везде. И всегда. Но есть люди, которые к миске прильнут и больше никого не пускают. В таких случаях должно помогать государство.

Но в России всё не так. Казалось бы, многое возможно. Спрашиваешь человека:

– Чего не идешь?

– Да путь стеклом посыпан.

Сейчас порой вспоминают, что СССР была профориентация. Сегодня это функция не государственной, а информационной системы. Один из моих крупных IT-проектов – создание большой тестовой программы для выбора профессии. После заполнения анкеты и психологического тестирования она дает соискателю список профессий, на которые ему надо обратить внимание. Это очень важно – знать: куда идти после учебы.

В Штатах учеба платная, многие берут кредит на образование. И знают, что работу найдут. А хорошо окончившие знают почти на 100%, что пройдут конкурс. Те, кто слабее – на 50%. Многие идут в другие области. Так как качество образования очень высокое. А в России его уровень по самым модным специальностям – юрист, экономист – ужасен. Хорошо учат физиков, математиков, биологов, химиков. Но куда пойти учиться на экономиста? Положим, экономиста-теоретика ещё могут подготовить в паре вузов. Но бизнес-образование нулевое. Так как бизнес можно изучить только на практике.

При этом в Сколково курс стоит 72.000 долларов за семестр. А в Гарварде – 56.000. Сами по себе эти цифры уже запредельны: элита не хочет пускать к себе никого из социальных низов, строит им имущественный барьер. Но в Гарварде, или в Стэнфорде, если смог достать денег, с тобой будут общаться те, кто добился успеха и построил свой реальный бизнес – сам. У нас таких очень мало. Зато, конечно, у нас умеют многое чего еще. Такого, чему лучше не учить. А когда учат – углубляют кривую колею русской судьбы.

В Массачусетском технологическом институте*** одном из самых престижных учебных заведений США и мире*** есть правило: каждый преподаватель раз в неделю обязан провести день на производстве. Чтобы точно объяснить студентам, чему он их учит. Но для этого надо, чтобы производство было. И чтобы его владельцы его развивали. Что невозможно без притока свежей крови. И без новых идей молодых людей.

Жаль, это лежит вне понимания и видения и тех, кто в России рулит системой обучения и подготовки к жизни, и тех, кто пытается делать политику, и тех, кто делает деньги.

10.

Мне в жизни повезло. Я всегда работал с теми, кто понимал значение молодежи и её обучения для своего бизнеса и производства. Сначала с Михаилом Ходорковским в ЮКОСе, где активно участвовал в создании крупнейшей в стране корпоративной прикладной научной сети. Потом с Анатолием Карачинским в IBS, компании, которая сама была двигателем научно-технической модернизации российских производств. Увы, они – исключения из правил. Большинство выходцев из советского комсомола ворвались в постсоветскую жизнь, не думая о будущем. Они принесли много бед стране, распевая советские песни, а действуя как отпетые хищники. В моих компаниях всё было хорошо, а вокруг страна в целом приходила в упадок.

Чем дальше, тем лучше я видел: надо менять систему в корне. Идти в политику. Но сперва после ухода из ЮКОСа я работаю в интересах IBS с госорганами, губернаторами, сенаторами и министрами. И трачу в десять раз меньше, чем бывшие коллеги. Кое-кто пугается, что я скажу Ходорковскому, что они перебирают с бюджетом (не воруют, нет, но ленятся, привыкнув к легким деньгам), и распускает слух, что я… тайный не то сын, не то племянник олигарха. Готовясь при случае «стукнуть» «папаше», что я, сволочь такая, езжу по стране, как Остап Бендер, прикрываясь его именем. Интрига не проходит – МБХ узнав об этом, смеется, зато губернаторы мне начинают активно помогать. На всякий случай…

А я… Благодаря корпоративным интриганам чувствую себя немного членом семьи олигарха. И когда в 2002 году уже практически решаю пойти в политику, еду за советом к мудрому человеку – папе Ходорковского, Борису Моисеевичу.

Меня терзают сомнения: всё-таки я успешный предприниматель, ориентированный не на треп, а на конкретные проекты. Но уж больно достает меня наша несправедливая реальность. Тянет менять мир.

И я пытаюсь понять: Ходорковский встает на свой путь в момент глобального кризиса, в котором гибнет СССР. Он может сделать блестящую карьеру во власти, но выбирает бизнес. Я тоже выбираю бизнес, но у меня нет его политических возможностей. Почему он не идёт во власть? Может, надо продолжать принимать политические катастрофы как стихию, а политиков – как неизбежное зло, а самому делать дело? Ясно, что сам Ходорковский на этот вопрос не ответит. А его родители – могут.

И я еду в Коралово – устроенный Ходорковским загородный интернат для сирот, детей военных, погибших в разных конфликтах. Им управляет его отец, там же живет и мама – Марина Филипповна.

Поздняя осень 2002-го. Подмораживает. Старый советский инженер Борис Моисеевич встречает меня в черно-сизо-сером затертом ватнике.

– Ну что, приехал? Давай, заходи…

Я при нем робею. От него исходит энергия директора школы, строгого, но справедливого. За два года до того я ставлю в Коралово компьютеры и запускаю радиорелейную линию с Москвой, а Ходорковскому-старшему не нравится идея сына, что каждому воспитаннику нужен компьютер и Интернет. «Учебе конец, – вздыхает он. – И глаза поломают». Но я своё дело сделал, и старик меня уважает.

Мы идем гулять по ковру из прелых желтых листьев. Я сбивчиво делюсь своей тревогой.

– Фигня твоя политика! – бескомпромиссно заявляет Борис Моисеевич. – Я своему отпрыску всегда говорил: держись от власти подальше. Там одни сволочи, и нормальному человеку делать там нечего. В общем, моё мнение ты понял?

Заходим в дом. Родители олигарха, переживающего зенит успеха, живут в деревянной избушке в русском стиле. Марины Филипповны нет дома, но это не мешает нам выпить чаю. Борис Моисеевич его разливает, и решительно придвигает мне миску с баранками.

– Ешь!

Это звучит так твердо, что ослушаться нельзя. Он шумно пьет чай. Мы молчим.

– Знаешь, – он двигает губами, будто пробуя слова на вкус, – знаешь, я ведь отпрыску почему так про политику говорил… Если ты что-то делаешь, то должен в этом быть первым. Только первым, понимаешь? Идти до конца, чего бы это не стоило. А на это надо решиться… Ты готов? Ты пойдешь до конца?

Это самый важный вопрос. На него надо ответить. И, прежде всего – себе. Я как ребенок перед суровым отцом, дающим напутствие в жизнь. И отвечаю не сразу, но твердо:

– Да. Я пойду до конца. И дойду!

Борис Моисеевич смотрит на меня взглядом, где читается бесконечная тоска.

– Боюсь, он тоже пойдет. До конца. И что с вами делать?

Я многое понимаю про МБХ. Про его прошлое. И будущее. И что-то – про себя.

У меня великолепные, прекрасные, и очень мудрые родители. Но порой, чтобы понять ситуацию, надо видеть её со стороны. В тот осенний день Борис Моисеевич показывает мне, что значит в жизни семья. И я вижу: какая она – молодежь в нашей большой семье.

11.

Семья состоит из юных и старых. Но развивается тогда, когда дети растут. Дети выросли – семья остановилась. России нужны её новые поколения.

Политическая сила опирается на молодежь. Взрослые дают вес, молодые – силу. Взрослые – это план. Молодежь – действие.

Политическое движение обретает мощь, когда не только говорит, но и делает. И оно должно гордиться тем, что в нем много молодых – профессионалов, студентов, рабочих от станка и с поля – всех и любых.

Вспоминаю прекрасный фильм Михаила Козакова «Покровские ворота». Там влюбленная в главного героя аспиранта Костика красавица как-то заявляет ему:

– Мама права: ты – мальчишка!

– Молодость – это мгновение. Вы не успеете оглянуться, как я изменюсь… Каким рассудительным я буду. Каким умеренным стану я…

Не секрет: так бывает со многими. На смену юной отваге приходит расчет и самоконтроль. Но важно помнить и понимать: опасность – не в умеренности и рассудительности. И не в молодецкой удали. Опасность там, где мешают добрым делам и поступкам и высмеивают или смешивают с грязью тех, кто их совершает.

Кстати, в той же ленте одна пожилая дама – лицемерка и мещанка – поучает героя:

– Костик, вы ещё очень молоды, и очень многого вам не дано понять.

– Молод, каюсь. – отвечает герой, – Не далее, как сегодня, я уже выслушал подобный упрек. И, всё-таки, поверьте историку: осчастливить против желания нельзя.

– Довольно. – строго объявляет дама, – Поговорим лет эдак через двадцать пять.

Но зритель знает: осчастливить против воли и правда нельзя.

Вот почему развитие молодежи, её учеба, победы в политике, искусстве и бизнесе, её культурный, профессиональный и любой другой рост – это, прежде всего, её дело.

А дело более опытных, обладающих большим ресурсом поколений – оставить ей достойное наследство, дать дружескую руку и подставить плечо, помочь найти верный путь и вместе пройти по нему.