О ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЕ, ЖУЛИКАХ И ВОРАХ

Наверное, нет сейчас в России политического института, который бы народ одобрял меньше, чем партии. Обычно в соцопросах об уровнях доверия даже не уточняют, о какой партии идёт речь; просто – доверяете партиям? И слышат в ответ дружное: нет! 

Судя по цифрам, даже иные члены партий (а их в стране миллиона 3-4 как минимум) не доверяют партиям в целом. 

Зачем нужны партии? Изначально – как организации, выстраивающее систему политических дискуссий, сплочения вокруг себя граждан и агитации за выработанные на этих дискуссиях взгляды, формирование управленческой команды и привод её к власти. 

Методы этого прихода вторичны, Большинство идёт через выборы, но сколько в истории было партий, которые взяли власть в результате переворота или даже победив в партизанской войне! Их организационная структура может быть массовой, построенной на любителях-волонтерах (для выборов) или же состоять из профессионалов-революционеров-боевиков. Но у всех настоящих партий есть одно общее – они представляют определенную социальную группу и предлагают людям определенное видение будущего. Чтобы человек легко разобрался – свой или чужой; все такие, как я (в моем регионе, моего возраста, на моем предприятии, моей национальности, наконец), за эту партию – значит, и я за нее. 

А сейчас партии – это чистые бренды. Чтоб избиратель не думал на избирательных участках, выбирал по номеру, сокращению или картинке. Идеи не имеют значения – сегодня они одни, завтра совсем другие, зачастую противоположные прежним. Сколько у них членов имеет значение только для пропагандистских роликов по телевизору в стиле «за нами миллионы». Часто кто и за что в партии отвечает, не знают даже её активисты. Спросите у рядовых единороссов (если, конечно, сможете их найти), кто с юридической точки зрения глава их партии? Кто за что отвечает в руководстве? В чем суть программы, кроме «поддержки Путина»? Думаю, ответов не будет. Тем более что их и нет – одна видимость.

2.

Максимально честная партийная структура, на мой взгляд, создана в Соединенных Штатах. Когда-то и там партии по принципу своего построения были похожи на наши, и тоже были партийные вожди. Вопреки стереотипам, в Америке не две, а 63 политических партии (тех, что участвуют в выборах, и ещё несколько десятков политических организаций, называющих себя партиями, но не выдвигающих кандидатов). И президенты тоже не всегда были демократами и республиканцами (хотя с середины XIX века именно они делят высший пост в стране). Но на уровне штатов и тем более на местном уровне есть много депутатов и избранных руководителей от «третьих» партий. Самая большая – Либертарианская. Есть партии с курьезными названиями, например – «Партия Квартплаты, что чертовски высока». Но уже давно две главные*** *** – демократы и республиканцы – отказались от таких глупостей, как партийное строительство и членство. А оставили небольшие аппараты на федеральном уровне и на уровне штатов. Все, кто хочет участвовать в политике – то есть в выборах – регистрируются на избирательных участках, как сторонники одной из партий, либо как неопределившиеся.*** За американцами, в отличие от россиян, никто не бегает, заставляя голосовать. Более того, если человек хочет проголосовать, то (поскольку института прописки нет) он должен заранее прийти на участок и зарегистрироваться как избиратель. Без этого голосовать ему не дадут, даже если он гражданин.*** Весь ХХ век получалось так, что в среднем 40% говорили о себе, как о демократах, 40% – как о республиканцах, и 20% либо записывались в сторонники малых партий, либо в независимые. В последнее время, впрочем, картину составляют три равных группы. 

Ничто не мешает стороннику, например, республиканцев голосовать за кандидата-демократа, но регистрация позволяет гражданину взаимодействовать с партийной структурой – если он не против. Списки сторонников доступны партиям и их кандидатам. Это чертовски удобно: никто не тратит время и деньги на агитацию во вражеском лагере. Все стараются убедить в своей правоте неопределившихся, и обеспечить явку «своих».

Об этой и о других чертах американской избирательной системы, например, о выдвижении кандидатов на должности, мы ещё поговорим. Подход американцев к выборам – самый щадящий нервы и самый рациональный из всех мне известных.

Только избиратель, его желание и его выбор

должны стоять во главе угла всех решений,

принимаемых в ходе голосования. Избранный кандидат должен представлять не партию и её функционеров, не спонсоров и друзей – а избирателей, которые сначала согласились, что он должен баллотироваться, а потом за него проголосовали*** Тут есть важный этический вопрос: представляет ли кандидат от избирательного округа интересы всех его жителей или только тех, кто за него голосовал?  Мой ответ такой: мажоритарный депутат, когда он один представляет территорию, равно как и губернатор, и президент, не имеет права отделять своих сторонников от всех остальных. Напротив, политик, прошедший по партийным спискам, когда от одной территории избрано несколько представителей, вполне может работать только со сторонниками партии, укрепляя и помогая именно своей социальной группе, т.к. она в целом конкурирует за свои интересы с остальными.***. 

В Штатах связь избранного кандидата с его избирателями регулируется не только принципом выдвижения кандидатов, но и сроками полномочий. Конгрессмена (аналог нашего депутата) избирают на два года, и живет он в режиме непрерывной избирательной кампании. Он должен буквально при каждом нажатии кнопки думать, как его оценят избиратели. Сенатора, напротив, избирают на шесть лет, и он может себе позволить думать о стратегии и принимать, в том числе, непопулярные решения. Наконец, большинство чиновников исполнительной власти избирают на четыре года, и тут в решениях важно соблюдать баланс между сиюминутным и долгосрочным. 

Главный недостаток американской системы – отличия между республиканцами и демократами – сейчас ощущаются не на рациональном уровне, а на эстетически-эмоциональном. Хотя общее различие осталось: республиканцы – это правый центр, а демократы – левый, но оскудение официальных политических красок в Штатах бросается в глаза (при том, что в обществе, напротив, нарастает радикализация мнений). Отсутствие единых центров принятия решений (только узкие специалисты могут назвать имена председателей двух главных партий) ведет к тому, что каждый новый кандидат в президенты дергает всю структуру резко в свою сторону, стараясь угодить недовольным избирателем. Сейчас часто не партии предлагают кандидатов, а кандидаты подбирают себе партию. Рядовые граждане теряют ощущение, что у них есть политическое представительство, и начинают вести себя безответственно при выборе. Это ведет к бунтам против системы, появлению то неоконсерваторов, то «движения чаепития»***Крайне правое, либертарианское течение в Республиканской партии США***, то Трампа. 

Опыт учит: эти крайности постепенно перемалывает умеренное большинство, и возвращает всё на круги своя. Но будет ли так с Трампом и его наследием? Учитывая его аналогов, правых популистов и конспирологов по всему миру – большой вопрос.

3.

Поэтому, если смотреть на опыт США как на возможный образец, то можно принять его очевидные плюсы, но в целом надо подойти аккуратно и вдумчиво:

Во-первых, партий должно быть мало (в каждом голосовании – не более 5-7). Если их много, избиратель теряется и утрачивает доверие к системе в целом. Когда я был в Думе, то предлагал решить вопрос через механизм естественного фильтра: сделать регистрацию партий уведомительной, т.е. снять все существующие ограничения, но новым структурам разрешать участие только в муниципальных выборах там, где у партии есть ячейки. Получили мандат – добились права участвовать в выборах в регионе. Получили хоть один мандат на них – добро пожаловать на федеральные. Так не политики и бюрократы будут определять, кого пускать на выборы, а кого – нет, а избиратели.

Во-вторых, партии должны быть открыты к участию внешних кандидатов через поддержанные государством праймериз. Но должен действовать принцип императивного мандата, т.е. партии нужно право обязать депутата следовать общей позиции. Если ты избран по её списку, и её фракция решила голосовать определенным образом, а ты не хочешь – слагай мандат. 

В-третьих, нижнюю палату парламента (Думу) надо избирать на короткие сроки по партийным спискам. А верхнюю (Совет федерации) – по двухмандатным округам, на длительный срок. Двухмандатные округа нужны, чтобы на переходный период гарантировать оппозиции весомое представительство в парламенте, ведь при такой системе с высокой вероятностью одно место уйдёт партии власти, а второе – её оппонентам.

Я часто слышу, что не надо городить огород, некоторые даже шутят, что «больше одной партии народ не прокормит». Думаю, если партия – КПСС или «Единая Россия», состоящие из чиновников, то и одной многовато. А если партия – как в Германии, Франции или Великобритании, или как у нас в России была РСДРП или партия эсеров – то таких должно обязательно быть несколько, чтобы ни один чиновник не смел расслабиться и забронзоветь, чтобы ему в затылок всегда дышали конкуренты.

4.

Кстати, я убеждён, что 

спусковым крючком сталинских репрессий в СССР

было ограничение многопартийности.

Такое решение, учитывая ситуацию гражданской войны, понять можно. Но монополия большевиков на власть сохранилась и после победы. А как в этой ситуации можно побудить госаппарат и глав госпредприятий опасаться за свою судьбу и своё кресло? В нормальной ситуации это делает политическая конкуренция; а в её отсутствие – систематические репрессии, когда под разными предлогами «чистят» не справившихся, объявляя вредителями и шпионами. Думаю, политическая задача (говорят, Сталин боялся соперничества) была вторична. Какое соперничество при культе личности?

Это ещё раз показывает: нужно дать возможность людям создавать любую партию снизу. И гарантировать невозможность её сращивания с государственным аппаратом. Кремлевским политическим менеджерам надо с этим смириться. И пройти между двух равно пагубных соблазнов: созданием нескольких марионеточных структур (их всё равно не удастся сделать одинаково сильными, партия власти может быть только одна); и лицемерной имитацией невмешательства, когда специально отобранным людям идут невидимые гражданам преференции, а другие остаются без денег и СМИ, и всегда проигрывают – конечно, по чисто «объективным» причинам. 

Бюрократам всегда надо отчитаться перед начальством и сохранить свою власть – эта задача приоритетнее любых долгосрочных устремлений выстроить надежную политическую систему. И на создание нормальных партий, должна быть железная воля на уровне первого лица страны. Которое должно не только запрещать управлять политическими игроками, но и жестко карать такие попытки своих соратников. Только так можно создать реальные партии, где будут слышать голоса избирателей. 

Кстати, когда многие слышат про роль Кремля в партстроительстве, то в зависимости от своих взглядов либо морщатся брезгливо (оппозиционеры), либо усмехаются (лоялисты) – вот, дескать, всё только по указке начальства делаете, и вообще, без нас вы никто! Ленин-то к царю Николаю и его министрам на прием не бегал! Да, Ленин не бегал. Потому что Ленин не строил в России массовую партию – вплоть до 1917 года. А парламентская оппозиция, кадеты-октябристы и прочие, конечно, вели диалог с властью, в т.ч. на высшем уровне. И за рубежом – оппозиция ты, или власть – всё равно все ведут диалог. Потому что

политика – всегда диалог, монологами воюют, но не строят.

Диалог с Кремлем, даже интенсивный, не обязательно означает строительство партии по его указке. Когда её создали сверху, ей трудно оторваться от тех, кому она обязана появлением. Зато когда ты прошёл через горнило настоящих выборов, победил в реальной борьбе, ты уже не будешь ручным. Даже в партии власти. Это тем, кого привели во власть за ручку постоянно приходится доказывать: я – свой. И соответствовать ожиданиям. А какая уж тут политика? Сплошные упражнения на гибкость спины и длину языка. Эти упражнения я наблюдаю постоянно – в Государственной Думе.

5.

Сейчас мы практически каждый день узнаем об очередных диких инициативах российских депутатов – не важно, связаны они с преследованиями инакомыслия или обнулением предыдущих сроков пребывания Путина у власти. О новых законах, которые Дума шлепает как «сумасшедший принтер» – не зря её так прозвали в народе. Или об очередном заявлении членов Совета Федерации, которых почему-то называют пафосным словом «сенаторы», хотя по сути они – даже не чиновники без портфеля, а сами портфели, причем без ручек: содержать бессмысленно, а выкинуть нельзя – Конституция не дает. Вот они и болтаются в мутной проруби того, о чем нам велят думать, как о российском парламентаризме. 

А я думаю о том, как в пору моего депутатства я и моя семья жили на съемных квартирах. Иногда приходилось переезжать. И вот, однажды на новом месте, мы видим: здесь есть мыши. Не знаю откуда они в обычном московском сталинском доме, да ещё на восьмом этаже. Но вижу: серые тени перебегают от стены к стене. Впервые мы встречаемся с ними, вернувшись под утро после застолья с моими одноклассниками. Первая мысль – белая горячка. Но мыши юркают везде и утром. 

Мне советуют ставить ловушки. А я представляю, как они ломают им кости, отрывают розовые лапы, и ставить их не хочу. Но и мышей в доме не хочу. 

Умная супруга ловит их – заманивает в банку. Целую семью. С мышатами. Я их беру, несу на улицу и выпускаю.

Думаю: я их спасаю. Не в мышеловке ведь дроблю. И им есть куда бежать. Но на дворе поздняя осень, почти начало зимы. И я этого не учитываю, потому что в голове мышеловка вытесняет все обстоятельства, включая это. Почему она кажется мне главной угрозой для мышей? Может, потому что все предлагают её ставить. И грозят поставить сами, если я не приму мер. И я принимаю – выношу банку на улицу, открываю… 

Здесь – повторюсь… Потому что повторение – мне в оправдание. Им есть куда бежать. И они бегут – пухлыми розовыми лапками по ледяному двору. Я смотрю им вслед и улыбаюсь, чувствуя себя спасителем маленьких бедных мышат. А они – бегут. Метров двадцать. И падают. Умирают. На месте. От холода. А мама-мышь бегает вокруг… Я стою с пустой банкой в руках, медленно осознавая, что происходит. Я же спас их от мышеловки!.. 

Я постоянно вспоминал их в последние дни 2012 года, когда мы с коллегами депутатами обсуждали в Госдуме закон Димы Яковлева.

И часто вспоминаю, когда Госдума принимает очередной «социальный» закон или поднимает налоги и пенсионный возраст. Наверное, депутаты очень не любят мышей. Зато с крысами им хорошо…

6.

Однажды я, выступая в Думе, называю их жуликами и ворами. За это меня лишают слова. На месяц. Делаю я это на пленарном заседании 13 июля 2012 года, когда принимают закон о возвращении уголовной ответственности за клевету. Выхожу на трибуну и говорю:

– Я обращаюсь к жуликам и ворам с призывом не голосовать за данный закон!

Многие подскакивают. Будто их окликают по имени. Ряды колышутся. В креслах машут депутатские руки, ноги, буйны головы… Позже подсчитывают – оскорбленными себя чувствуют 40 (я ожидал большего) депутатов от ЕР и ЛДПР. Предлагают извиниться. Я отказываюсь.

Обычно заседания происходят так: ты стоишь на трибуне, и на тебя со всех сторон волнам накатывают депутатские шу-шу-шу, шу-шу-шу. Но тут Дума просыпается, и я делаю важный вывод: чтобы привлечь её внимание, нужно обратиться к ней напрямую.

– Я надеялся, вы найдете в себе мужество извиниться. Я ошибался… – Хмыкает за моей спиной спикер Нарышкин. И передает слово депутату от ЛДПР Сергею Иванову.

– Назовите поименно тех, кого вы назвали жуликами и ворами, – Требует он. Вид у него мужественный, патриотичный. Я вижу: он принимает мой призыв близко к сердцу.

– Я не называл никого конкретно и никого не обвинял, – говорю я, – а лишь напомнил, что в любой фракции есть хорошие и плохие депутаты. О тех, по кому мы считаем нужным вести расследования, мы пишем в блогах.

– Я хотел сказать Илье, что ты больше никто, трус и скользкий, как угорь, и больше ничего! – говорит Валерий Якушев из ЕР и отворачивает микрофон так разочарованно, словно больше никогда не будет в него говорить.

Такие состояния коллег всегда пробуждают во мне любознательность. Когда мне было семь лет, я выпросил у родителей набор «Юный Химик». Я с детства был любознательным. Мне интересно добавлять реактив в густой спокойный раствор и получать взрыв. Главным образом хочется понять природу реакции. Сейчас такой неподдельный интерес у меня вызывает зал. Коллеги сидят в креслах – мирно-удовлетворенные, и, кажется, ничто не может извлечь их из спокойной дремоты… Но стоит всыпать ложку реактива… 

Впрочем, меня, главным образом, по-прежнему, интересует, что приводит к преобразованию веществ. Возможно, обращение напрямую к Госдуме – один из главных реактивов?

Но, как всегда, в химических реакциях есть нейтрализующий агент, скажем – щелочь. Им в тот день выступает мой коллега по партии «Справедливая Россия» Олег Нилов.

– Если Пономарев словами о жуликах и ворах всех оклеветал, то пусть отвечает по закону о клевете, – примирительно с большинством начинает говорить он. Но не справляется с нейтральной ролью и припоминает депутата, который недавно в эфире «Эха Москвы» признался, что свой первый рубль он украл. 

И потому, говорит Нилов (видимо, желая разрядить обстановку), его не удивляет реакция депутатов на слова Пономарева. 

После этого выступления атмосфера почему-то, наоборот, накаляется. И – если переводить на язык химии – действительно идёт реакция. её эпицентр – в рядах ЛДПР. Вскочив с места, соратник Жириновского Иванов выпаливает обжигающую речь – называет меня другом олигархов и «Стивом Джобсом в российском парламенте». Честно скажу, последнее мне даже льстит.

– Близкий вам человек является левой или какой-то рукой Абрамовича, председателем Чукотской облдумы или чего-то там, – намекает Иванов на мою мать – до 2013 года сенатора от Чукотки в Совете Федерации (хотя, по моим сведениям, она рукой Абрамовича не была). Впрочем, Иванов говорит так убеждённо, что на миг даже я ему верю.  

– Почему вы его не называете золотым кренделем? – спрашивает Иванов с обидой. – Во-вторых, лишение слова – не наказание. Вы месяц можете писать статьи, блоги, в общем, работать…

Я надеюсь, что он успокоится, но химические процессы, идущие в нем, мечут на поверхность глубинные наслоения из дальнего прошлого. Может, даже из детства.

– Наконец, вот вы, – произносит он, – может быть, считаете себя Стивом Джобсом, который ходил в компании в джинсах и свитере? Но Госдума – не Apple. Ходите тут в нормальной одежде, потому что, кроме вас, тут нет никого без пиджака и галстука! А вы ходите в неподобающей одежде! Регламент приписывает соблюдать деловой стиль. Или вы хотите повторить судьбу покойника Марычева, который тут с бюстгальтером ходил*** **? Вам это не к лицу. Это не наказание, Илья Владимирович. Это дружеское напоминание. Не надо такие вещи допускать в отношении коллег. Если вы как честный мужественный человек не можете в глаза сказать: «вот жулик и вор», – говорит он, под звон мобильного из кармана пиджака, – а вы тут, обращаясь к нам, уже миллион раз назвали всех жуликами и ворами, может, вам до конца зимней сессии помолчать? Ну, хватит уже! 

Судьбу ивано́вского однопартийца Марычева я повторять не хочу. Не столько из-за бюстгальтера, сколько потому, что он был уже покойником. Я, готовясь к ответу, пытаюсь проследить логическую связь между свитером и бюстгальтером. Как я уже говорил, любознательность – моё природное свойство. Я знаю, что ассоциации, возникающие в мозгу, даже депутатском – не случайны. И с интересом слежу за Ивановым в строгом костюме, и спрашиваю себя: откуда в его голове эта связь? Но, возвращаясь к опыту юного химика, могу объяснить это только тем, что реакция действительно затронула глубокие пласты его сложного сознания.

7.

Меня без шуток и очень искренне восхищает способность коллег носить костюмы. 

Они сидят в них так, будто их, нет, не шили специально на заказ и не в России, а будто их при поступлении в Госдуму заливают в эти костюмы, как во вторую кожу.

Замечу: обвинения Иванова не во всем справедливы. Да, я часто хожу в Думу в джинсах и свитере, но сейчас на мне пиджак. Он не сидит так идеально, как на Иванове, но он на мне. Кроме того, одеваясь на работу, хоть и в Думу, по-рабочему, как многие соотечественники, я и не надеюсь походить на Стива Джобса. Я не думаю о Джобсе. И хотя сравнение с ним мне ближе, чем сравнение с золотым кренделем (может, потому что я, физик по образованию, не имея богатого абстрактного мышления, сразу воображаю человека в золотом костюме с сильно искривленным позвоночником), мне неприятно, что коллега дважды сравнивает меня с покойником. Ведь и мой старый знакомый Стив, увы, уже не с нами.

После Иванова говорит единоросс Михаил Маркелов – грозит мне за публикации в блогах о депутатах от ЕР: «Избиратели видят эту грязь, и надо понять, какие меры будут приняты к клеветникам после того, как обвинения не подтвердятся!».

Я пытаюсь ответить, но меня лишают слова. За это голосуют 297 депутатов – от «Единой России» и ЛДПР. Против – 132 от КПРФ и СР. Объяснить свою позицию с трибуны я могу только через месяц. И отправляюсь к моим избирателям – в Новосибирскую область.

8.

В поездках по сельским районам я встречаю старого зэка. Его кожа, по крайней мере, участки, выглядывающие из одежды, пробита фиолетовыми наколками. Даже лицо. Но особенно руки. Наколки тюремные. Он работает на ферме – ухаживает за телятами. Здороваюсь с ним за руку. Он сначала удивляется, но пожимает, быстро поворачивая свою так, чтоб я не видел наколок. Делаю вид, что не замечаю. Мы говорим. Люблю говорить с простыми людьми. Уже давно замечаю – бомжи, бичи и зэки любят меня. Почему-то.

– Своя рубаха ближе к телу. Правильно? – говорит он. – Человек тянет к себе. Мы рождаемся такими. Вроде, человек на уровне совести должен видеть, что ему предлагают – зло или добро. Но бывает, зло сильно соблазняет человека, и он ведется. Открывает злу двери, а двери эти – и есть намерение… И тогда зло становится его проводником!

Я не умею поддерживать такие разговоры. Могу только возражать. Но давно знаю: бомжи и бичи, то есть отверженные – носители определенной мудрости и философии, хоть и сильно упрощенной для моего восприятия физика и прагматика.

– Когда ты людям нужен, хорошо выполняешь свои обязанности, – продолжает он, – они к тебе тянутся. И будут беречь тебя, пока им это выгодно. Когда ты их настроишь на этот лад, волноваться нечего. Но спокойствие нагнетает страх. Вот такие у нас маленькие яйца несут курочки, – сильно вывернув руку, он показывает, зажав в пальцах, маленькое коричневое яйцо. – Они на нас похожи. Я вот это яйцо под курицу не положу, а разобью и съем. Так и государство нас, маленьких человечков, не ценит. Почему? Думает, ничего из нас не вылупится. Думает, давай скорее избавлюсь от них. Надо быть сильным, чтоб тебя не разбили. Я, наверное, слабый. Всю жизнь ищу правду и не нахожу. Но она есть!

Он переводит дух. Я почтенно молчу. 

– Когда человек себя осуждает, это забирает его силы, – веско произносит он наконец. – Поэтому он будет искать путь полегче. Я его тоже ищу, но пока не нашел…

Эта фраза заставляет меня запомнить и зэка, и его слова. Оправдание себя отнимает много сил – простые слова. Но они дают четкий ответ на вопрос, который во все времена любят задавать себе люди: почему та или эта сволочь совершает сволочные поступки? 

Когда рушится Советский Союз, и только-что-атеисты валят в церкви за свечами, все возмущаются: вот гады беспринципные, только что гнали церковь, а теперь, как тараканы, бегут. Я тут ничего сволочного не вижу, скорее – брезгаю, обхожу сторонкой. 

Человек – любой – от природы почти так же готов приспосабливаться, что тот таракан. Он встает утром, и тут – Союз распадается. И ему надо жить в новых условиях. И он уговаривает себя, что они не так уж плохи. Все друг друга уговаривают. И в конце концов, в них и живут.

9.

Сегодня главные сволочи страны, по мнению многих – депутаты и чиновники. «Жулики» и «воры» – два главных слова, которыми обозначают партию власти. 

Произносишь «партия жуликов и воров», и всем ясно, о ком речь. Я помню, как на выборах в Новосибирской области избирком запрещает использовать слова «против жуликов и воров» – считает их агитацией против «Единой России». Даже мой зэк называет власть жуликами и ворами. Но, судя по его тону, там такие жулики и воры, до каких ему, простому зэку, сидевшему за воровство, далеко. А говорит он об особой породе жуликов и воров – господах жизни, которые, если исходить из позиции, на какой стоит он сам, впускают в себя зло и несут его стране. Как может человек, любящий деньги и власть больше всего и берущий взятки, не быть гадом, жуликом и вором?..

Поставим себя на место единоросса. Да, по моим думским наблюдениям, он и впрямь любит власть, а деньги считает мерилом успеха, но оправдывает себя тем, что работает на благо народа и в интересах страны. «А что, – говорит он себе, – по-другому здесь что-то работает? Здесь, где закон – что дышло, а людишки – что быдло?» 

В Штатах Конгресс назначает несколько десятков тысяч (!) должностей. Дума не назначает никого. И не решает ничего. Отсюда систему не изменить.

Обух плетью не переломить. Это знают все депутаты.

– Я её не создаю. – так объясняются они с собой. – Я лишь живу в ней. Да, я беру взятки – так надо – но я же решаю вопросы – выделяю землю, оформляю документы… Поди, выиграй конкурс по закону о госзакупках без меня! Я помогаю. Я – честный человек, и из двух зол выбираю меньшее: предпочитаю помогать горячо и бесконечно любимому народу. Лучше нарушать закон, чем сидеть сложа руки, не рисковать и не помогать тем, над кем я поставлен. 

– К тому же, я патриот, – убеждённо и гордо восклицают они. – А зарплата у меня маленькая, неадекватная, если считать все мои нечеловеческие труды. Да и о риске не надо забывать – как помочь-то, если законов не нарушить? А человек за риск должен получать соответствующие деньги. Каштаны же из огня для людей таскаю! Может, кто-то думает, что я люблю «Единую Россию»? Этих жуликов и воров? Я в ней всего лишь состою. Чтоб помогать людям, надо быть силой. А партия власти – сила. Я же человек хороший. Точнее – очень хороший. В церковь хожу. Делюсь деньгами. Может, кто-то сочтет их украденными, а считаю заработанными. Кто-то, может, скажет, что заработал их я, нарушая закон. А пусть докажут! Конец-то ниточки спрятан. Потяни за него и все наружу – не только моя жизнь в системе, где я тружусь, но и жизнь таких людей, чье имя-то произнести страшно, тех, кто команды дает, и с кем я делюсь честно заработанным…

10.

Монолог – утрированный, но по смыслу – точно то, что крутится на подкорке среднего депутата. Его сознание дольное, как фасоль. Одна доля производит мысли о том, что принимать репрессивные законы – неправильно и нехорошо, «другое время», и «мы живем в свободной стране». Другая – о том, что нужен порядок. Две доли слабо бьются между собой, поэтому депутат, их носитель, иногда сволочь, а иногда – вроде и не совсем. 

Вот пример: коллега, имени которого я называть не буду, в первом чтении закона «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушению прав граждан РФ», т.е. «закона Димы Яковлева», голосует «за». В законопроекте ещё нет поправки о детях, но во втором чтении она появляется, и он голосует «против». 

Руководство партии просит его сообщить о сбое в работе карточки и проголосовать как все – «за». Партийную дисциплину нарушать нельзя. В ней действует слегка изменённый принцип мушкетеров – один, как все, все – как один. Нарушений быть не должно. Даже если один прав, а остальные нет, раздор во фракции используют противники против и тех, и других. И ни одно нарушение нельзя оставить безнаказанным. В сознании коллеги две доли вступают в схватку, и, в конце концов, он решает, как всегда, когда предлагал законы до того, и думаю, ещё предложит. Он отказывается менять выбор, сделанный во втором голосовании, но в третьем чтении голосует «за». Я спрашиваю: «Зачем?» Я знаю ответ и не надеюсь услышать что-то новое. Я б не спросил депутата с однодольным обтекаемым мозгом. А тут хочу вызвать коллегу на дискуссию и, возможно, переубедить.

– Но, ты ж понимаешь: когда меня избирают в Госдуму, за меня ручаются, – кривясь и страдая, говорит он. – А тот, кто ручается, мне звонит и говорит: «Если ты не проголосуешь, как надо, не только тебе будет плохо. Плохо будет мне, это я за тебя ручался. Тогда, вообще, забудь мой телефон». Что тут делать?

Делать нечего. Метод, которым руководство партии воздействует на его лобные доли, отработан номенклатурой ещё в СССР. Союз не платит партийным боссам сверхзарплат, но дает массу привилегий – пайки по минимальным ценам, госдачу, путевки в «цековский» санаторий за деньги, на которые прочие могут съездить только на турбазу профсоюза. И именно эти блага человек теряет, выпадая из номенклатуры. Не просто теряет работу. С ним происходит нечто куда более худшее – он начинает жить, как все. 

Жить, как все, люди, вкусившие привилегий, не могут.

На этом страхе номенклатура и держится. Это более прочный фундамент, чем собственность. Хотя те, у кого в капиталистической России появляется собственность – та же номенклатура, и так же может всё потерять в любой момент. Вон, Дмитрий Медведев во имя выделенных ему дач пост президента уступил без боя. Путин об этом регулярно другим своим друзьям напоминает. На этом и строится их единство. Союз единороссов и беспартийных дельцов. Единая Россия без кавычек.