О СТОЛИЦЕ
В студенчестве я любил Москву – её тенистые дворы, старинные дома, неповторимый уют. Я знал её историю. Знал, когда, как и почему переименовали её улицы. Москва меня привлекала, мне нравилось пересекать её из конца в конец по железной паутине её полупустых линий метро. Я просто выходил из дома, спускался по эскалатору, пересаживался на автобусы, трамваи, троллейбусы, слонялся по городу, заходил во дворы, в подъезды, тяжелые двери которых, ещё не защелкнутые на кодовые замки, тяжело и скрипуче открывались в полутьму и прохладу лестниц. Мне нравилось подниматься по ним – к дверям незнакомых квартир. Это почти всегда был день, и чем выше на этаж, тем больше света пропускали окна в дождевых потеках, оставшихся, возможно, с очень давних времен. Там меня никто не ждал – ни на одной лестничной площадке, ни в одной квартире… И я никого не рассчитывал встретить. Но мне нравилось подниматься всё выше – на пятый этаж, на шестой… Я любил этот рассеянный дневной свет, бьющий, пересекая окна насквозь, на высоте, куда не дотягивались самые высокие деревья.
Однажды на одном из верхних этажей я наткнулся на старое бежевое кресло. Оно стояло в углу лестничной площадки. Пыль покрывала его потускневшую обивку. На полированном подлокотнике стояла консервная банка, полная сигаретного пепла. Я долго стоял перед ним. Кто в нем сидел? Сколько хозяев оно сменило? И кто в нем, покуривая, сидит теперь? В сиденье была продавлена овальная вмятина. Легко было вообразить, что в нем и сейчас кто-то сидит – невидимый в рассеянным свете подъезда. Тогда мне – ещё школьнику – показалось, что свет как-то гуще и светлее там, где кто-то мог бы сидеть. Будто в кресло глубоко погрузился сам дух этого московского дома, его двора, неспешной улицы и всей Москвы.
Возможно, поэтому и тогда, и сейчас дух Москвы ассоциируется у меня с рассеянным светом летнего городского полдня. В те дни я впитал его. И сейчас, взрослым – когда я по-прежнему не могу описать его, а Москва до неузнаваемости изменилась, и в ней запахло больше деньгами, чем светом – я иногда вот так застываю на старых московских улочках и чувствую дух старой Москвы, дышу им. Вспоминаю время, когда я мог зайти в любой подъезд и почувствовать свою сопричастность месту. Сейчас я живу далеко от Москвы. Но хорошо помню, как ещё совсем недавно это чувство стало даваться мне с трудом. Даже в подъезде моего дома, что в самом центре.
2.
После девяносто первого года я Москву разлюбил. Она перестала быть моим любимым городом. Не из-за того, что сюда понаехало много новых людей. Не из-за того, что столица переполнилась, готовая треснуть по своим каменным швам. Не из-за множества не московских и не русских лиц, которые я различал так же, как и любой горожанин со стажем. Мигранты раздражали бы меня не меньше, чем любого другого москвича, не будь я политиком. Но как политик, я, наблюдал за изменениями своего города, и задавал себе самый главный вопрос: «А работать кто будет?»
Можно было поддаться порыву и захотеть всё вернуть на свои места. Сделать всё, как было. Я говорю захотеть, а не сделать, потому что изменения необратимы. Их можно только принять и рационально себе объяснить. И понять: на вопрос «кто будет работать?» – есть только один верный ответ: «мигранты». Они живут в столичных квартирах пачками и, так ослабляют давление на представителей среднего класса, занятых «чистой» работой. Если бы их не было – не было бы дворников, рабочих и официантов. Когда-то, когда я ходил в школу и шастал по московским дворам, ими работали москвичи, но с тех пор они необратимо сменили сферы деятельности. И к «черной» работе уже не вернутся. Это – факт. Его надо признать.
Говорят: эту работу могли бы делать жители Подмосковья. Во-первых, с чего бы? А, во-вторых, на местах, неважно куда и как вдруг исчезнувших мигрантов (мы сейчас фантазируем), жители области не захотят жить пачками. Значит, давление на жилплощадь возрастет. Ездить такому множеству работников из Подмосковья в Москву и обратно не позволит транспортная сеть. Эта проблема не решена и решена не будет. В Москву и обратно едет слишком много людей. Пустить дополнительные электрички невозможно из-за загруженности железных дорог. И это – ещё один аргумент в пользу переселения из города и переноса рабочих мест в свободные пространства. А пока это не сделано, поездка на работу и обратно в часы пик для подавляющего большинства жителей Подмосковья – серьезное испытание. В электричках, где нередко на повороте встречаешь агрессивно выставленный локоть, не озвереть может только просветленный. И тут я повторяю: «Нет недостойных людей, есть недостойная людей жизнь».
Решить проблемы Москвы косметическими мерами, а тем более механическим расширением – невозможно. Город, который для многих является символом России, надо спасать. И единственный способ – переосмыслить место Москвы в экономической и политической жизни страны.
3.
Должен признаться: есть у меня в жизни неоплаченный долг. Как-то мы играли с женой в игру: угадывали столицы, сначала стран, а после – регионов. И поспорили, что я и с трех раз не угадаю столицу американского штата Флорида. Я не угадал. Это не Майями, не Орландо, и даже не Санкт-Петербург (есть там и такой). Оказалось – Таллахасси. Проиграл супруге сотку… До сих пор не отдал, стыдно. С другой стороны – какая-то предсказуемость в отношениях уже сколько лет.
В Штатах вообще посторонний человек не может правильно назвать столицу практически ни одного штата. В Нью-Йорке столица – не Нью-Йорк, а городок Олбани. В Техасе – не гиганты Даллас или Хьюстон, а Остин. В Калифорнии – не Лос-Анжелес и Сан-Франциско, а Сакраменто. Да и в масштабах страны Вашингтон – небольшая деревня. Американцы, чтобы не спутать свою столицу с одноименным штатом на западе страны, обязательно уточняют: Вашингтон, Ди-Си (DC – округ Колумбия). За всем этим стоит глубокая идея:
политический центр нужно отделять от делового.
Практика показывает: раздельное проживание бизнесменов и чиновников осложняет коррупционные связи, несмотря на современные средства транспорта и связи.
Штаты – далеко не единственный пример успешного разделения экономических и политических столиц. Так, в Бразилии с 1956 по 1960 годы по генеральному плану Лусио Косты, великий архитектор-коммунист Оскар Нимейер*** – латиноамериканский архитектор XX века, один из основателей современной школы бразильской архитектуры, пионер и экспериментатор в области железобетонной архитектуры.*** построил новый город Бразилиа, сейчас – объект всемирного культурного наследия ЮНЕСКО. В Казахстане перевезли чиновников из Алма-Аты в Астану, и некогда заштатный Целиноград (так называлась нынешняя столица) расцвел, север страны получил мощный толчок к развитию, а заодно заранее была дальновидно преодолена угроза распада страны.
В истории России столицу переносили много раз. Она была в Киеве, во Владимире, Москве, Санкт-Петербурге и снова в Москве. А если учесть до-киевские официальные резиденции Рюриковичей, то придется добавить ещё Ладогу и Новгород. Не забыть бы ещё про столицу Ивана Грозного – Александров. В общем, надо признать: столицы России – одни из самых мобильных в мире. И этим нельзя пренебрегать.
4.
Москва для России – это как США для остального мира. У Америки есть важная монополия – доллар. У Москвы – налоги. Все финансовые потоки идут через центр, который на них покупает лояльность региональных боссов. А почему, собственно, Москва занимает такое монопольное положение? И почему её статус никто не ставит под сомнение? Безудержная накачка деньгами – проблема даже для москвичей: город устойчиво держится в десятке самых дорогих для жизни в мире, при том, что зарплаты далеко не столь высоки. Не говоря уже о бесконечных пробках, вызванных, в том числе, перемещением привилегированных чиновников и важных иностранных гостей.
Но это – всего лишь объяснения. А меня интересуют решения. А значит прямой ответ на вопрос:
Может, хватит, наконец, кормить Москву?
Москвичи в состоянии честно заработать себе на кусок хлеба.
…В 1997м мне надо было по делам лететь в новое для меня место, где я не разу не был. Прямого рейса туда не было (посадочная полоса не позволяла из Москвы принимать даже Ту-134) – надо было несколько часов лететь на небесном велосипеде – Як-40 – потом садиться в Ижевске и снова лететь… Дело было осенью, и сойдя с трапа под моросящий противный мелкий дождь к дощатому зданию с несколько нескромной для него вывеской «Аэропорт», я тут же провалился по колено в грязь. Чертыхаясь, вытащил ногу – и тут же утоп второй.
За приключениями московского гостя (кроме меня прилетело человек пять, все явно опытные: в резиновых сапогах, как на охоту собрались) с презрительной усмешкой наблюдали трое парней в трениках и кепках, небрежно облокотившись на покрашенный пошлой голубой краской заборчик.
– Ну че, машина-то нужна будет?
Машина в этой грязи явно была нужна.
– Ну выбирай… – говоривший сделал небрежный жест рукой. На площадке у сарая аэропорта, по замыслу строителей игравшей роль парковки, выстроились три совершенно одинаковых, забрызганных грязью до самой крыши «Жигуля» 99й модели.
Выбор оказался несложным, и через пару минут я, выдернутый из топкой жижи, уже катил к гостинице по дороге, похоже, асфальтированной, уверенности в чем, впрочем, не было. Так что тема для разговора созрела сама собой.
– А что, у вас тут все на «девяностодевятых» ездят? – это модель в то время была самой модной среди определенного типа публики, и, кстати, самой дорогой среди всех отечественных машин.
– Ну так её всё равно едва на год хватает… Дороги, вишь какие! – с удовольствием подхватил тему водила. – Год поездим, на большую землю отправляем, новую берем. Всё как у людей чтоб!..
Дорога вышла из леса и уперлась в единственный покосившийся и непонятно зачем поставленный светофор. Передо мной в живописной березовой рощице у подножия холма тянулись унылые деревянные двухэтажные бараки. Так я познакомился с удивительным местом – городом Ханты-Мансийск, что стоит в центре Тюменской области на слиянии рек Иртыш и Обь – столицей главной российской нефтяной провинции.
С тех пор прошло почти четверть века. В Ханты-Мансийск я летал часто и видел: год от года город преображается. Аэропорт из голубого стекла и стали сейчас может принимать хоть двухэтажные эйрбасы, хоть дримлайнеры. Все бараки переделаны. Построен биатлонный комплекс и каждый год проходит этап чемпионата мира. Местный орган в концертном зале считается одним из лучших в мире, и знаменитые музыканты регулярно приезжают на нем играть. Никогда за свою почти 500-летнию историю, бывшее село Самарово не переживало столь бурного роста, как за первую половину 2000-х годов.
И всё это – заслуга мудрого губернатора Филипенко*** Алекса́ндр Васи́льевич Филипе́нко (род. 31 мая 1950) – российский государственный деятель. Заслуженный строитель Российской Федерации (1999). С 1991 по 2010 – глава Ханты-Мансийского автономного округа. С 2010 по 2018 год – аудитор Счетной Палаты РФ.***, который, кстати, до последнего жил в деревянной избушке, пока не привел весь город в порядок. Но добился того же, чего добились в Штатах и Бразилии. Он был равноудален от бизнеса в своем округе, где столпились крупнейшие российские нефтяные компании, разделил центры деловой и управленческой деятельности и сформировал сильную и некоррумпированную команду молодых и прогрессивных чиновников. Закончилось это его отставкой.
Я люблю московские дворики, переулки, усыпанные тополиным пухом и мещанский купеческий уют – кое-где он ещё остался. Но, хотя уже несколько лет не был в Ханты-Мансийске, думаю, что лучшей столицы нам не найти.
