О ВОЙНЕ И МИРЕ (ЧАСТЬ 2)
Вспоминаю историю, которая случилась несколько лет назад и произвела на меня яркое и глубокое впечатление.
Первые числа января 2006 года. идёт «газовая» война Украины с Россией. Вентиль на границе закрыт. Я с семьёй в Польше, в Закопане. Хоть в стране в основном топят углем, отсутствие газа всё равно крайне болезненно. Но мы приехали кататься на лыжах, и все эти политические споры от меня несколько далеки. На телефоне разве что куча шуточек насчет газа в новогоднем шампанском.
Утром еду на гору на подъемнике, рядом два польских подростка. Газа по-прежнему нет. У меня звонит мобильный, я отвечаю по-русски. Ребята спрашивают:
– Пан из России? А что у вас там с Украиной?
– Да, из России. – отвечаю, – А с Украиной ничего особенного. Спор, кто кому сколько должен. Скоро пройдёт!
– А что, пан считает, что мы все воевали с Гитлером за то, чтоб сейчас газом меряться?
И мне становится очень стыдно.
Но поверх стыда, я думаю: до чего ж по-разному наши народы относятся к войне.
А вот – ещё одна история. И тоже важная.
Много лет спустя, в 2015 году, в Калифорнию приезжает мой старый друг Мумин Шакиров – видный российский кинодокументалист. И привозит свой нашумевший фильм «Холокост – клей для обоев?».
Он снят про двух девочек-сестер. Когда-то они участвовали в телевизионной викторине с дурацкими вопросами. Такие специально проводят для третьесортных каналов: туда отбирают малограмотных участников, чтоб зрители хохотали, когда те не смогут ответить на самые простые, но якобы «умные» вопросы. Этих девочек на программе спросили: «Что такое Холокост?» И дали версии ответов: стиральный порошок? Катастрофа? Марка холодильника? Клей для обоев? Они начинают перебирать, и решают: вроде, клей!
Сестры были не из самой дальней провинции. из города Коврова Владимирской области – это 250 километров от Москвы. Программа отнюдь не самая рейтинговая. Но тема зацепила многих, её выложили в YouTube, бах! и ролик собрал миллионы просмотров. Весь интернет на девочек показывал пальцем и глумился – откуда такие тупые? А им по 16 лет, и им жутко больно от травли.
Мумина увлекает эта тема. Он видит драму девочек. И решает снять фильм. Про них и про Холокост. Проект финансирует фонд Генриха Бёлля.
«Я отвезу их в Освенцим, – говорит он, – чтобы они увидели, что это такое».
Мумин находит сестер, снимает их и их маму. Говорит с учительницей истории. Спрашивает: а рассказывают в школе про холокост? Та говорит, оправдываясь: «Конечно, мы упоминали! Но как-то не заостряли, понимаете? Зачем им это?..» Он показывает девочек, почти как в реалити-шоу. Весь их путь в Польшу в поезде, общение с ним. Перед нами обычные российские подростки в их первой поездке в Европу. Сестры толком не понимают, куда едут. Они щебечут, обсуждают, как пойдут по магазинам, что там купят. А потом – попадают в Освенцим.
У них – шок. Они ведь хорошие, добрые девочки. Просто жизнь так сложилась, что про Освенцим они не знают. И вот – они в лагере смерти. И у них – истерика. Они рыдают. Они абсолютно раздавлены. И в таком состоянии едут назад. Магазины и шмотки забыты. Мумин их спрашивает: что они теперь с этим знанием будут делать? А они: «мы всем расскажем, чтоб все про это знали, потому что у нас не знает никто». И на этом фильм завершается.
Он очень глубоко цепляет. В еврейском центре Сан-Франциско зрители плакали. Первый раз я видел, как люди плачут на документальном фильме. Мумин, отвечая на вопросы, рассказывает, как через год приехал и спросил девочек:
– Вы рассказали всем, что видели, как обещали? Что такое холокост?
– Нет! – сказали они. – Мы честно-честно пытались! Но нас не слушают. Никому это не интересно. Над нами смеются. Или плечами пожимают.
В этом фильме, как и в моем разговоре с польскими мальчиками, отражается принципиальная разница в отношении к войне российского и западного общества. На Западе – это общий ужас и беда. А для немцев – ещё и вина. А в России – это прежде всего – Победа. А что там ещё евреи, поляки, французы, бельгийцы, греки и прочие – это мерцает в дымке. Для огромного большинства есть только наша беда и наша Победа.
А скорбь о жертвах только подчеркивает её величие. Главное – не беда. Главное – Победа. Отсюда эти дикие наклейки: «Можем повторить!» В Европе – «Никогда больше!», а в России – «Можем повторить!».
Наши соседи пропускают сквозь себя и победу, и боль. А в России хотят быть частью только победы. Не думая о её цене. Отбрасывают её в сторону, тормозят мысли о немыслимых жертвах. Их превращают в цифры, о которых не хочется думать, так они ужасны. Но зато мы самые крутые. И готовы, и даже рады доказывать это вновь и вновь.
11.
Корни войны России с Украиной – здесь. Во внедренном в очень многих россиян имперском величии. Хотя, наверное, имперское – это не точно, потому что в современной России нет тяги к завоеваниям. Скорее, это страх уязвимости страны с самыми длинными границами в мире. Нет ничего хуже, чем её распад, поэтому пусть Горбачев с Ельциным горят в аду. «У нас лишней земли нет». «Если твоя жена изменяет тебе, радуйся, что она не изменяет Родине». Украина для россиян стала такой некогда любимой женой, изменившей Родине.
Это чувство ущербности, «предательства» со стороны бывших республик Союза и стран соцлагеря, в конечном счете, ведёт к утрате чувства достоинства. Это как ревнивец – подозревает партнёра, не веря в свою достаточную привлекательность. Русский человек так измучен и унижен жизнью, воплями пропаганды, абсурдом реформ, ощущением неспособности что-то с этим сделать и влиять на свою жизнь, что он просто отдается предложенному ему властью торжеству Победы. С чувством. Но – без мыслей.
Если в СССР в связи с войной было место скорби, то тут его нет. Только культ.
Поэтому иным охота всё повторить. Хотя бы у соседей.
Это – эрзац национальной идеи.
– Не думайте о будущем, – твердит Путин, – А только о светлом прошлом. Храните его от попыток обсудить неясности. Они таят опасные находки. Зачем они? Не дадим пятнать наше святое вчера! Кроме него, у вас ничего нет.
Такое отношение навязывает совершенно неверное понимание сути событий. И заменяет реакцию нормального человека «Никогда снова!» на дикое «Можем повторить!» Какой здоровый человек захочет это повторить? Убить ещё двадцать, тридцать, сорок миллионов? Или ещё больше? Во всю глотку вопя про великий результат?
Это надо менять. Снять истерику, экзальтацию, сопли, слюни, парады. Вернуть память о павших и здравый смысл, заботу о ветеранах, спокойствие и человечность.
Я – за память о победе, о павших и об ужасах войны. Я за то, чтоб её больше не было. Так меня и целые поколения до меня воспитывали дома и в школе. Учили отвращению к розни, фашизму, насилию, жестокости. Сейчас наоборот. «Война прекрасна! – трубит пропаганда, – Мы всех побили!» Так пестуют фашизм. Его растят из чувства победоносности, величия, превосходства, неоспоримой правоты. Эмоции в ущерб просвещению и пониманию – огромная проблема.
Из похожего материала в Германии сто лет назад вырос национал-социализм. В России – истеричный «крымнаш» и война с Украиной. Сколько можно повторять?
12.
Нежелание идти по пути путинского победобесия не отменяет необходимости изучать и знать опыт мировых войн. И главное – понимать причины для их возникновения. Первая мировая у нас вообще самая неизвестная война. В школьных курсах она полностью теряется в тени революционных событий, а ведь она унесла около 18.5 миллионов жизней и имела колоссальные политические последствия для всего мира.
И всё же в силу масштаба человеческих потерь для наших народов Вторая мировая более важна. Уинстону Черчиллю не зря дали Нобелевскую премию за его труд, который так и называется: «Вторая мировая война». В этой фундаментальной работе лидер державы, которая одно время в одиночку сражалась c Гитлером, говорит в том числе и о том, как демократический Запад дал возможность развиться вселенскому злу – тоталитарному монстру нацизма.
В этой книге он прямо пишет, ссылаясь на слова фельдмаршала Кейтеля, что в 1938 году, когда Великобритания и Франция в 1938 году «сдали» Чехословакию Гитлеру, полагая, что открывают ему путь на СССР, Берлин был слишком слаб, чтобы напасть на Прагу. И если бы её поддержали западные державы, этого бы не случилось. Но их страх и желание любой ценой избежать столкновения привели к трагедии.
Долг любого правительства, пишет Черчилль, «избегать столкновений и войны и сторониться агрессии… Однако безопасность государства, жизнь и свобода сограждан, которым они обязаны своим положением, позволяют и требуют не отказываться от применения силы в качестве последнего средства, или когда возникает окончательное и твердое убеждёние в её необходимости. Если обстоятельства этого требуют, нужно применить силу». Отказ от самой возможности её применения в 1938 году через год привел к мировой войне и поражению демократий на Европейском континенте.
Свой вклад в это внес и Сталин, расколовший немецкое рабочее движение на непримиримые лагеря – коммунистов и социал-демократов. У этой опасной операции были свои (ошибочные) задачи, но они не включали выращивание Гитлера, как врага Запада и превращение Германии в ту грозную силу, которой она стала к началу войны.
К этому ведут умиротворение агрессора, мюнхенский сговор, поблажки в нарушениях версальских ограничений и отказ Запада от сотрудничества с СССР, нужного, как вскоре выясняется, именно ему. Запад, считает Черчилль, мог, если бы хотел, договориться с Союзом, и ситуация развивалась бы иначе – Чехословакия не была бы оккупирована. Избежать войны, скорее всего, всё равно бы не удалось. Но она была бы иной. Это нежелание договариваться с Москвой и обусловило пакт Молотова-Риббентропа – логичный, считает Черчилль, шаг Сталина в ситуации, когда геостратегическим интересом СССР стало оттянуть войну на как можно более долгий срок.
Коалиция Москвы, Лондона и Парижа против Гитлера в 1938м была бы более разумной альтернативой. Но её не хотели ни Лондон, ни Париж. И тем самым подали нам важнейший урок, блестяще сформулированный тем же Черчиллем: «Если страна, выбирая между войной и позором, выбирает позор, она получает и войну, и позор».
Этот урок человечество так и не выучило. И, боюсь, не выучит никогда. Позор выбрало украинское руководство при аннексии Крыма, и получило войну на Донбассе, унесшую столько жизней. Запад раз за разом выбирает позор в отношениях с Путиным, тем самым продолжая войну в Украине и провоцируя его на всё новые внешнеполитические эскапады, включая вмешательство во внутренние дела США и Евросоюза. Твердость перед лицом наглеца и хулигана, разговор с ним на его языке – единственный способ остудить пыл агрессора.
13.
В 1930 годах роль главного негодяя в Европе играл Гитлер. И всё ему сходило с рук. В такой ситуации опасения войны для СССР были оправданны. И я не вижу ничего невозможного в описанных Виктором Суворовым в книге «Ледокол» планах атаки Советов на Германию. Готов в них поверить. И аргументы Суворова принимаю. Ибо понятен мотив, способный породить такой план. Ведь Сталин, как ни крути, живет в ленинско-троцкистской парадигме перестройки мира и создания общепланетарной республики освобожденного пролетариата. ещё не совершен поворот к сосуществованию систем, сделанный после Второй мировой с появлением ядерного оружия. ещё живо интернационалистское государство – флагман мировой революции.
Могу понять ход мыслей Сталина о том, как осуществить мировую революцию. Он вспоминал Первую мировую войну – схватку империалистов. И обдумывал, как стравить страны капитала, чтоб они максимально обескровили друг друга. Чтобы в их народах рос протест против власти, а СССР нанес им сокрушительный удар. После чего в Европе можно было бы строить Социалистическую Республику Советов. Чем не рациональный и правдоподобный план? В котором, подчеркиваю, нет империализма. Он вытекает из интернационалистской теории мировой революции.
Речь идёт не о господстве СССР, не об оккупации русскими других стран. А о революции и государстве рабочих и крестьян, включающем Англию и Францию, куда влились бы подвластные им Индия, Африка и так далее. По-моему – план, достойный игры. Вполне вероятно, Сталин именно так и хотел действовать. И заключая пакт Молотова-Риббентропа, покупал время для подготовки к нападению.
Но Гитлер напал раньше. И тут я бы поспорил с Суворовым. Он пишет, что это можно считать превентивной атакой. Но война с Россией и захват жизненного пространства описаны ещё в Mein Kampf, так что агрессия нацистской Германии была предопределена намного раньше. Вопрос лишь в очередности: война с Англией или с СССР? И Гитлер, как показывает Черчилль, сперва готовит вторжение в Англию, но ему не хватает сил. И он решает сперва напасть на СССР, а потом раздавить Лондон. Такова логика его последовательных атак на противников и разгрома их поодиночке.
А почему он решает, что сможет покорить огромный СССР? И не справится с куда меньшим островом? Если Ламанш уже тогда не преграда для его авиации и ракет?
Во-первых, логистически переправа через водную преграду оказалась для вермахта слишком сложной. И, во-вторых, видимо, Гитлер верит: народ и Красная армия не готовы к обороне, и он справится с ними быстро. Но это – ошибка.
14.
Политики ошибаются часто. И потому, увы, впереди у человечества, и, возможно, у нас и наших потомков ещё немало войн. Но при всей их неизбежности важно обеспечить ситуацию, в которой гибнет и получает увечья наименьшее число людей.
Мы не знаем, какой будет Европа через сто лет. Хочу, чтоб обошлось без войн. Но не могу их исключить. Как и конфликтов у соседей. Не говоря уже о странах Африки.
Войны есть всегда, пока есть неравенство и борьба людей за ограниченные ресурсы. Может быть, когда у всех будет много возможностей, они утратят смысл. А пока их мало, войны будут. С применением живых солдат и роботизированных армий, биологические, климатические, космические… Человек изобретателен в уничтожении себе подобных. Но наша задача – делать всё, чтоб крови и страданий было как можно меньше.
Это одна из главных задач. Думаю, цивилизация минимизирует применение живой силы. Ибо люди – важнейший актив. Они создают прибавочный продукт и платежеспособный спрос. Но при соперничестве стран – это то, что важно уничтожать – конкурентное преимущество врага. И чем дальше мы продвигаемся в постиндустриальное общество, где ценность творческой единицы постоянно растет, тем значимей этот фактор.
Но и у атакующей стороны может быть вопрос с перенаселенностью и лишней нагрузкой на социальные системы. И не факт, что в некую «светлую голову» в развитом мире не придет идея перемолоть столько-то людей и сбросить лишний «вес». Но «вес» – это пожилые – те, что не работают и не воюют. А молодые, которые могут быть солдатами, наоборот – создают наибольший прибавочный продукт. Но не поручусь, что кто-то не найдет решения этого парадокса. К сожалению, это возможно.
Человечество – то есть нашу планету – можно рассматривать как живой организм. Он саморегулируется. Мы видим: кривая рождаемости, по мере роста уровня и качества жизни сперва резко ускоряется, а потом замедляется. Страны, выходя на постиндустриальный уровень, сначала прекращают расти, а потом начинают терять население, хотя с точки зрения благополучия там – «рожай – не хочу». В Китае сняли ограничения рождаемости. Но пожилых становится многовато, а работающих маловато, и надо перераспределять социальное бремя.
Как и кто будет иметь дело с ростом человечества? Неизвестно. Значит, надо скорее осваивать космос, а то ресурсов Земли может физически не хватить.
Это важный фактор с точки зрения войн. Если численность человечества удастся стабилизировать, научно-технический прогресс, рациональное использование ресурсов и новые технологии позволят создать общество всеобщего процветания, когда у всех всё есть и воевать не надо. А при его бесконтрольном росте на своем веку мы увидим войны за воду, лес, еду и любые ресурсы, которые истощаются.
«Первый мир», считающий себя гуманным, гуманен к своим. Ради своих солдат со времен Второй мировой он готов беспощадно бомбить чужих. Пока те не могут ответить, это работает. Но они уже начали отвечать – своими средствами. Башни-близнецы. Другие масштабные террористические акты. Миграция. Вирусы. Оружие. Пока ядерный терроризм – это фантастика. Но надолго ли?
Я мечтаю о мирном человечестве. Я борюсь за него. Но как прагматик и реалист, я вижу угрозы. В том числе – нашей будущей стране.
Поэтому ей нужна в высшей степени современная, сильная, мобильная, хорошо оснащенная, обученная и идейно мотивированная армия.
Не для агрессии и угроз, а для максимальных гарантий безопасности страны.
15.
И тут самое время сделать отступление. Отнюдь не лирическое. Хотя и личное – семейное. Но имеющее, как скоро выяснится, самое прямое отношение к войне, миру и моим действиям, как политика. Надолго определившим мою судьбу.
У моего деда была сестра, а у неё муж – Тихон Юркин. Государственный деятель времен Сталина, Хрущева и раннего Брежнева. У него очень интересная судьба, но в данном случае важно то, что в 1954 году в момент передачи Крыма Украине, он был министром совхозов РСФСР, возглавлял министерство, которое сам и создал в 1930е, став народным комиссаром. То есть занимал должность, аналогичную нынешнему министру сельского хозяйства.
И вот происходит эта передача, и против неё открыто выступает только один человек – первый секретарь Крымского обкома партии – Павел Титов.
Его снимают с политической должности за расхождение с линией партии, но поскольку никаких преступлений он не совершил, согласно действующему в СССР номенклатурному правилу, его должны перевести на равнозначную хозяйственную работу. То есть – заместителем республиканского министра. Как Ельцина, снятого с позиции первого секретаря МГК КПСС после конфликта с Горбачевым, поставили замминистра строительства РСФСР. Ровно то же самое должно произойти и тогда. Но Хрущев человек вспыльчивый, и приютить опального Титова все боятся. И всё же есть один человек, который решается – Тихон Юркин. Он тоже не согласен с Хрущевым, но не настолько, чтоб открыто бунтовать. И берет его к себе заместителем, которым тот успешно работает много лет.
И когда во время аннексии Крыма я голосую против, то закрываю семейный гештальт– мой сводный дед против волюнтаристской передачи Крыма туда, а я – против милитаристского взятия обратно.
16.
Скажу ещё раз о моих мотивах при голосовании против аннексии Крыма. Хочу быть верно понятым.
Либералы против присоединения Крыма, поскольку видят в нем нарушение международного права. Мне же оно в данном случае безразлично. Потому что
я, будучи левым, выступаю за право наций на самоопределение.
Наций в самом широком смысле слова. Для меня люди, живущие в Крыму – крымчане. И если крымчане (независимо от того, нация это в этническом плане или нет) как общность, хотят создать независимую страну или присоединиться к другой стране, то это их право.
Так же, как басков, каталонцев, шотландцев или жителей штата Техас.
Я за это. Но я против оккупации и аннексии. А то, что происходит в 2014 году – оккупация. Решение о присоединении принимают не в Крыму, а в Кремле. Вводят туда «зеленых человечков», а потом «легитимируют» это через фальшивый референдум. Я не могу с этим согласиться.
Так как не вижу волеизъявления граждан Крыма в виде корректной процедуры, позволяющей его достоверно установить. А все замеры социологов и выборы, проходившие до того, показывают: сепаратисты в Крыму набирали лишь доли процентов. Но вот полуостров присоединяют к России, а людям говорят, как в старом советском фильме: «Деточка, что ты хочешь – поехать на дачу, или – чтоб тебе оторвали голову?» И все дружно голосуют: «на дачу». Здесь для меня корень проблемы с захватом Крыма. Здесь основа моей позиции.
Она полностью совпадает с циммервальдским подходом. Который в том, что
мы – против империалистических войн,
мы – против захвата одной страной других стран,
мы против желания элит делить территории и сферы влияния.
И вообще против использования понятия «сфера влияния».
Мы за дружбу народов. За то, чтобы каждый народ решал свою судьбу, так, как он хочет. Но – не путем военных захватов чужих территорий.
Именно эти принципы звучат в Циммервальде.
Поэтому меня возмущает, когда путинские боты и пропагандисты называют меня предателем интересов России. Думаю, и большевиков в 1915 году возмущает, что их называют предателями и немецкими агентами. Они исходят из понимания интересов всех народов. И российского, и других. И выступают за свободу самоопределения.
В этом суть циммервальдского процесса. Его цель – покончить с империализмом правительств, навязывающих народам мировую бойню, натравливая их друг на друга.
Разобравшись с этими правительствами, мы решаем, как дальше жить.
Если это ведёт к изменениям границ, значит, так тому и быть. Но это должны быть не захваты и поглощения, а итоги свободного выбора свободных граждан.
Я так считаю. Я это утверждаю. И вижу в этом суть истинно патриотического отношения к национальным интересам. И способ жить в мире без войн.
