О НАЦИИ И ПАТРИОТИЗМЕ (ЧАСТЬ 1)

«Нация – есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада (менталитета), проявляющегося в общности культуры». Это определение любили цитировать в 70-х годах ХХ века и порой приписывали Марксу. Но дал его Сталин. Я не использую эту формулу. Если она, быть может, и была верна век назад, то сейчас нации в этом виде уходят в прошлое. Знал это и автор. Он пишет: «нация, как историческое явление, подлежит закону изменения, имеет историю, начало и конец».

Сегодня значительное число ученых признают: ведущую тенденцию современного мира в этой области отражает понятие транснационализм. Попутно они указывают, что его ясное понимание требует четкого и широко принятого определения нации. При этом философы считают, что это понятие имеет, как минимум, два значения: нация – разновидность этнической общности; и нация – общность политическая. Чтоб подчеркнуть разницу между ними, используют два термина: этнонация и политическая нация.

Первый отражает понимание нации, как исконно и природно укорененной в родовых связях. Второй описывает связь нации с гражданством, государством и правом.

Оба варианта, особенно – этнонацию, ученые разных школ постоянно критикуют. А признанные политологи, этнологи и социологи признают:

наука до сих пор не выработала
четкого и адекватного понимания национального.

И оно остаётся предметом дискуссий. Потому что для любого критерия национального можно привести контрпример: у швейцарцев нет единого языка, у американцев – общей культуры, у евреев сотни лет не было территории, многие страны говорят по-английски, хотя в их основе разные народы, а украинцы и россияне разные, хотя их невозможно отличить генетически. Но каждую из наций и их особенности мы можем себе представить и без этого. Австриец Карл Реннер говорит, что «нация – это союз одинаково мыслящих и одинаково говорящих людей». Мне симпатично это определение, но кто скажет, какова степень «одинаковости» и в чем должен заключаться их «союз»?

Вот почему здесь и сейчас я воздерживаюсь от обсуждения трактовок и определений нации как явления.

Не до конца проработан и концепт национального государства. Но всё равно – лучше, чем понимание нации. Его описание важно потому, что эта книга посвящена актуальным темам нашей эпохи, а одна из главных её задач – понять направление изменений форм государственности, в том числе, изменение роли политических наций в современном мире.

Предсказание грядущих перемен неразрывно связано с верным пониманием исторических процессов, в которых мы участвуем. Но и тут у ученых нет единства. Одни считают национальное государство инструментом реализации исторического и культурного потенциала этнически однородных групп, живущих в пределах своих государственных границ. Другие, как Юрген Хабермас, полагают, что признак национального государства – не этническая, а культурная однородность населения, а слово «национальное» указывает на «общность, сформированную по критерию единства происхождения, культуры и истории, а также часто общего языка».

Английский философ Эрнест Геллнер пишет, что всё сложнее, и «группа становится нацией, если и когда её члены признают определенные общие права и обязанности по отношению друг к друг в силу объединяющего их членства. Именно взаимное признание такого объединения и превращает их в нацию». Эту мудрую мысль я часто вспоминаю в современной Украине, где именно что с правами и обязанностями одних украинцев по отношению к другим есть серьёзные проблемы, куда большие, чем проблема конкуренции разных церквей и языков. Однако об этом – чуть позже.

2.

Отдельный вопрос – о природе и сути национализма. Хотя у ученых нет общего мнения о нации, и даже нет общего ответа на вопрос: «что делает жителей одной территории нацией?», но тема национализма разработана лучше. Возможно потому, что он ярко проявил себя в выступлениях политиков и организаций, в доктринах, текстах, агитации и так далее, включая быт.

Итак, национализм – это идеология и политика, в основе которых лежит трактовка нации как главной ценности и формы общности людей. Грань между нормальным чувством патриотизма и любви к Родине и национализмом часто оказывается очень тонкой. Она пересекается тогда, когда смысл существования наций из способа защиты общих интересов её членов превращается в самоцель и предмет самолюбования. Здесь часто начинаются идеи превосходства и исключительности нации, то есть – шовинизм, легко перерастающий в близкие идейные течения – нацизм и расизм.

Национализм бывает двух видов: этнический и политический. Идейная основа первого – учение об этнонации Второго – учение о политической нации, объединенной гражданством, интересами и государственностью. 

Этнический национализм силен там и тогда, где и когда есть проблема с единством страны и идентичностью народа. Пример – Германия и Италия, объединенные во второй половине XIX века. Лучший пример торжества политического национализма – США.

Не существует этноса американец. А американская нация – есть.

Она включает представителей ряда этносов, а её основа – прямо по Геллнеру – общее гражданство; интересы; государственность и ценности, разделенные большинством, включая любовь к стране. То есть в США этнический национализм успешно заменен патриотизмом.

Развилку между этническим и политическим национализмами проходили многие страны, и многие решают этот вопрос и сейчас. Причем – по-разному. Чего стоит опыт Германии, прошедшей период нацизма, потом денацификацию и сегодня с переменным успехом развивающую мультикультурализм.

В СССР работала смешанная модель. В отличие от репрессивной «тюрьмы народов» Российской Империи с одной титульной нацией, одним языком и одной государственной религией, большевики сначала дали возможность создать множество национально-территориальных образований. В них были (и форсированно насаждались) свои языки, алфавиты, символики, национальные герои и памятники культуры. Но потом проводили их неуклонную унификацию в рамках концепции создания «советского человека», не имеющего этнической национальности, но принадлежащего к единой советской политической нации. Это очень напоминает концепцию «плавильного котла» США.

Развал советской модели на всем постсоветском пространстве обострил интерес к этническому национализму. Он виден в быту и поведении многих жителей бывших республик СССР, а также в общественных течениях, которые там формируют. Хорошо заметен он и в ряде автономий России. И, конечно, очень ярко проявляется в феномене русского национализма. Он исходит из того, что все народы в стране равны, но титульная нация – русская – лидер всех прочих; она – «государствообразующая».

3.

Кто-то удивится: русская нация, это, вообще – что? Существует ли она?

Резонный вопрос. Я тоже в этом сомневаюсь. Полагаю, те, кого миф именует словом русские – это смесь славянских (живших в основном на землях современной Украины и прилегающих к ним), скандинавских и финно-угорских племен, а также татар. Но этнонационалисты считают иначе. Для них русская нация – высшая форма этнического, культурного, языкового и генетического единения общества. Их речи радикальны, а действия агрессивны. Такие группы, как «Русское национальное единство» (РНЕ), «Боевая организация русских националистов» (БОРН); SERB – «Юго-восточный радикальный блок»; «Общество белых-88»; «Опричный двор» и иные – хорошо известны.

На мой взгляд, в России этнический национализм нарастал в 1990-х как сопротивление открыто прозападным элитам, проводившим радикальные неолиберальные реформы. Он достиг пика в середине 2000-х. А после пошёл на спад. Сегодня политические националисты (в т.ч. «имперцы») существенно более влиятельны и имеют основание рассчитывать на куда лучшие политические перспективы. Но продолжающиеся акты террора против антифа и «инородцев», «Русские марши», призывы к изгнанию мигрантов и разным запретам, а также сведения об их связях с властями, по-прежнему вызывают резко отрицательную реакцию общества. В первую очередь – левых и деятелей культуры.

Так, поэт и издатель Илья Кормильцев, обращаясь к русским этнонационалистам, заявлял: «Я обожаю русских. Они всегда точно знают, кого нужно запретить. Я уже лет двадцать надеюсь, что наконец кто-нибудь придет и запретит их. Как класс. Вместе со всей их тысячелетней историей жополизства начальству, кнута и нагайки, пьянства и вырождения, насилия и нечеловеческой злобы… Увы, эти странные создания не вполне понимают, что для всего остального мира они выглядят как ничтожные уродцы… Они дергаются, ползают и кочевряжатся, надеясь, что их кто-нибудь заметит… а никто не замечает.

…Одного боюсь – этой сволочи хватит ума попытаться запретить человечество».

4.

Национализм часто проявляет себя через левые по своей сути экономические программы, стимулирующие экономический подъем: примеры – Италия в 1920-40-х и Германия в 1930-40 годах ХХ века. А также – в те же и последующие годы – страны Азии от Китая и Кореи до Тайваня и Малайзии. Но сочетание национализма и этих стратегий вырождается в «сильное государство», патернализм и, если страна не открывается после успешного завершения первоначальной национальной модернизации – ведёт к упадку. Ту же Германию и Италию после периода взрывного экономического роста национализм сталкивает в войну; зато Южная Корея или Испания переходят к демократизации, переключаясь на другую модель развития, после того как успешно провели национальную модернизацию.

В национализме для меня главная проблема – примат коллективной ценности («нации») над интересами человека. Когда речь идёт о коллективном выживании (национально-освободительном движении, отражении агрессии и т.д.), я солидарен с националистами, но с условием: после победы восстановить базовую ценность личности. Ценность Человека должна быть превыше всего.

Один из главных вызовов, брошенных мне Марксом, в том же. Одно дело – классовый подход как метод понимания интересов лиц, составляющих класс, и способ ведения политики в их интересах. И иное – попытка подчинять представителей других классов, загоняя их в ярмо единомыслия.

Диктатуру пролетариата можно понимать, как власть трудящихся. А можно – как насилие от их имени, творимое классово сомнительным аппаратом. И чем лучше он чует шаткость своего положения, тем наглее нарушает гуманистические ценности. Именно это происходило в прошлом веке во многих странах, заявивших о социалистическом выборе.

И тут «послужной список» национализма, идущего рука об руку с капитализмом, пожалуй, более успешен. Но почему они идут рука об руку? Потому, что национализм – это подмена классовой солидарности солидарностью национальной. А успешен он потому, что классом людям ещё надо себя осознать, а национальность к ним приклеена с рождения. Поэтому никакой особой умственной работы им не требуется.

Это во многом объясняет тот факт, что термин «национализм» часто используют со знаком «минус». Порой, путая с шовинизмом. К сожалению, часто одно переходит в иное. Порой хватает одной «искры», чтобы национализм – т.е. стремление нации к осознанию себя и защите своих интересов – выродился в шовинизм. Это проблема, так как несет угрозу и ущерб другим нациям, а значит – и другим людям.

Вот почему видные гуманисты отвергают национализм. В годы Первой мировой войны, когда власти успешно использовали его, играя на эмоциях народов, будущий нобелевский лауреат, прозаик Герман Гессе пишет об этом композитору Альфреду Шленкеру: «Национализм не может быть идеалом – это особенно ясно теперь, когда нравственные устои, внутренняя дисциплина и разум духовных вождей с той и другой стороны проявили полнейшую несостоятельность.

Я считаю себя патриотом, но, прежде всего, я человек.
Когда одно не совпадает с другим, я всегда встаю на сторону человека».

Впрочем, в таких вопросах важно понимать и учитывать политическую обстановку.

5.

Хороший пример – Украина. Национализм присущ не просто статистически значимой, а весомой части её общества. У многих он проявляется в жесткой, шовинистической форме. Но, в отличие от агрессивного национализма части российского общества, украинский национализм – ответ на действия России. Без войны всё было бы иначе. Или я бы это однозначно осудил. А сейчас осуждать не могу. Но и принимать – тоже.

Также важно различать шовинизм большого и малого народа. Иные россияне тяжёло переживают крах СССР. Они поколениями жили в великой стране, рулившей половиной Европы и кормящей своих союзников в Азии и Африке. К её гражданам везде в мире относились с максимальным уважением, как сейчас – к американцам. При этом многие из них всегда гордились, что могут «всем навалять». Но у большинства воспитали готовность нести другим народам свободу. В том числе ценой жертв и лишений. И иногда вопреки желанию освобождаемых. Кстати, в точности, как в нынешних США.

Этот миссионерский комплекс в полной мере проявляется сегодня в ходе войны в Украине. Одна часть россиян говорит: украинцы не хотят быть в зоне нашего влияния, а хотят в Европу. Это – их право, как и выбирать президентом хоть Порошенко, хоть Зеленского. А иная часть считает, что – «нет, в Украине фашисты угнетают русских, а мы должны их освободить».

Если в России чуждый мне этнонационализм достиг пика в 2000х и пошёл на спад, то в Украине его дважды разжигал лично Путин. В 2004м и в 2014м. И, как все, к чему прикасается Кремль – он мне очень малосимпатичен. Но этнические украинские националисты своим напором заставили многих в стране задуматься о другой форме самоидентификации – о политическом национализме, не разделяющем народы, и потому мне гораздо более близком.

Новый 2020 год я провёл в компании украинских друзей на одной из киевских кухонь. Это была обычная молодежь – программист, врач, дизайнер, владелец модного винного магазина – и меня удивило, что все захотели включить телевизор, чтобы смотреть новогоднее обращение избранного в мае 2019го президента Зеленского. Никто из них, кроме меня, не был так уж увлечен политикой, и поэтому это показалось мне странным. Оказавшись в такой компании в Москве, я бы никак не ожидал, что кто-то захочет слушать на Новый год Путина. Разве что ради открытия шампанского под бой курантов.

Это было самое необычное поздравление, которое я слышал. И это была самая серьёзная политическая речь, которая может войти в мировые учебники ораторского мастерства. Президент Украины призывал отказаться от разделения людей на национальности, и объединиться на базе гражданства: «Давайте сегодня каждый честно ответит сам себе на важный вопрос: кто я? Президент Украины, успешный адвокат, обычная домохозяйка, студент-философ из Могилянки, агроном из Черкасской области. Кто я? Бывший фотограф, защищающий страну на Востоке? Бывший физик, который моет посуду в Италии? Бывший химик, который строит высотку в Новосибирске? Донецкий врач, переехавший и открывший собственную практику? Или учитель из Луганска, который переехал, два года таксовал и таки вернулся обратно? Кто я? Тот, кто десять лет живет за границей и любит Украину в Интернете? Тот, кто потерял всё в Крыму, и начал всё с нуля в Харькове? ІТшник, который мечтает сбежать из страны? Или пленный, который мечтал вернуться домой?..

Это каждый из нас. Мы украинцы. Такие как есть. Не идеальные и не святые. Потому что просто люди. Живые. Со своими недостатками и “тараканами”. Но в нашем паспорте не указано правильный или неправильный украинец. Нет строки “патриот”, “малоросс”, “ватник” или “бандеровец”. Там написано: “Гражданин Украины”, у которого есть права и обязанности. Мы с вами очень разные… Но кто убедил нас, что наши различия имеют значение? А вдруг это не так? Представьте, разве нас мало что объединяет? Мы одинаково гордимся великими украинцами. Перестали ли бы их уважать, узнав за кого на выборах голосовали бы Шевченко или Леся Украинка? Если бы Сковорода или Хмельницкий имели бы разные взгляды относительно НАТО? Нам было бы важно, в какую церковь ходят Каденюк и Лобановский? Что думают Антонов или Королев о растаможке автомобилей? И как Ступка или Быков относятся к “нормандскому формату”?.. Давайте помнить, что любить Украину – значит любить всех украинцев!»

Я смотрел на моих друзей. Многие из них плакали. Утром, почувствовав силу этих слов, этнонационалисты обрушились на Зеленского с яростной критикой: «Ему всё равно, под каким памятником стоять – Бандеры, Ленина или Жукова!»

А мне? Мне – и вправду всё равно. Если каждый из этих памятников поставили жители той улицы, где он стоит, а не бюрократы, которым на них плевать. Если эти люди чтут разных героев, но строят общую страну. Если их интерес – общее процветание, а не преимущества для кого-то в отдельности.

Часто СМИ создают у миллионов граждан путаницу в понятиях. Мешают им различать прогрессивный и реакционный национализм. А также национализм и патриотизм. Но разницу между ними должен видеть каждый из нас.

Вот два примера: Тайвань и Израиль. Много лет эти страны движимы национализмом. И в обеих он стал инструментом процветания – они бы без него погибли. Кроме того, в их случае – это драйвер экономического роста и благополучия, а не мнимого национального величия и упрочения власти элиты. В обоих случаях национализм объединял людей с разным прошлым, разного происхождения и разных взглядов.

Здесь – грань между прогрессивным и реакционным национализмом.

Националисты, забывающие о несправедливости социально-экономического устройства во имя державного развития – реакционны. Националисты, сбрасывающие внешний гнет ради развития своей страны и благополучия её жителей – прогрессивны.

6.

О политической нации хотелось бы поговорить поподробнее.

Время от времени эти слова входят в моду. Произнося их, непопулярные в обществе неолибералы (и у власти, и в оппозиции), как бы льнут к националистам. Они видят: пассионарный заряд есть либо у них, либо у левых. Но с левыми трудно и дорого – они требуют борьбы с олигархами. А националистов можно увлечь борьбой с мигрантами или «небольшой победоносной войной». Если с этим не пережать, то для привычного положения дел – кто с сошкой, а кто с ложкой – властям безопасно.

Так что сегодня концепция строительства «политической нации» прочно удерживает в своих руках союз неолиберального бизнеса, мятущейся интеллигенции и националистической пехоты. Первые мнят себя политиками, отводя союзникам роль той самой нации, которой они хотят беспрепятственно управлять. Из этого следует то, что нам нужно усвоить и запомнить:

суверенная демократия Суркова,
и национальная демократия Навального –
одно и то же: камуфляж неолиберальных реформ.

Важнее, однако, то, что сама эта концепция обращена в прошлое, как попытка продлить жизнь империям после Второй мировой войны, когда национализм на время вышел из моды. В 50-70х годах ХХ века она неплохо подходила американскому и советскому обществам. Но для первого означала ускоренное развитие и упрочение лидерства в мире за счет бесчисленных и талантливых иммигрантов. А для СССР обернулась утратой классовой интернационалистской идеи и распадом на осколки этнических национализмов в крови локальных конфликтов.

Нового и необъяснимого в этом ничего нет. Политический национализм – порождение капитализма, как инструмент защиты национальных рынков от внешней конкуренции. Изначально он шёл рука об руку с протекционизмом – т.е. с защитой своих предприятий от импортных товаров и услуг.

Именно поэтому у последовательных националистов обязательно должен возникать конфликт с прозападными либеральными элитами и олигархическими кругами. Но как и левые, идейные националисты, обычно, бедны и не имеют своих СМИ. Поэтому, часто не ощущая классовой неприязни к крупному бизнесу, присущей левым, они идут на сделку со спонсорами, соглашаясь быть ярким и пустым фантиком вокруг ядовитой конфетки неолиберальных реформ.

Тут российским националистам далеко ходить не надо – достаточно посмотреть на современную Украину. Где правые, пойдя на такой союз в ходе Майдана 2014го года, прочно легли под самых коррумпированных и непопулярных деятелей, ранее не имевших ничего общего с национальной идеей. Тем самым они дали возможность носителям взглядов, которые по сути полностью отрицают идею национального суверенитета, удерживать власть. В то же время истоки украинского национализма, которые левые унаследовали от Тараса Шевченко, Леси Украинки, Ивана Франко и многих других – надёжно забыты и неизвестны широкой публике. Это гарантировала инициированная «национал-либералами» простейшая манипуляция с «декоммунизацией».