ghost
Остальное

ОБ ИМПЕРИИ (ЧАСТЬ 1)

8 июня, 2023

Как-то на заседании Валдайского политического клуба развернулась интереснейшая дискуссия между тремя ветвями правых: консерваторами-западниками – их представлял Сергей Караганов, консерваторами-почвенниками – от них выступал Александр Проханов и неолибералами в лице Алексея Кудрина.

Слушали их, в основном, западные журналисты и политологи, и их симпатии разделились примерно поровну между Карагановым и Кудриным. А вот Проханова никто не мог даже понять, переводи-не переводи. А говорил он очень интересно и очень провокационно:

– Россия – страна Большого Проекта (здесь и далее я ставлю заглавные буквы, исходя из содержания выступления и интонаций оратора)… Россия не может жить без Цели. Если нет Цели, народ начинает деградировать и спиваться… Россия может существовать только как Империя… Сталин хорошо понимал значение Империи и Проекта, имел Цель, поэтому он будет вспоминаться русскими только с положительным знаком, несмотря ни на что… Либералы пытаются уничтожить российский имперский дух, но с ним они неизбежно уничтожают российскую промышленность, науку и культуру, которые построены в рамках Проекта и не могут существовать вне его…

Это звучало настолько перпендикулярно мировоззрению большинства присутствующих, что никто с Прохановым даже не спорил.

Надо сказать, что все эти имперские идеи мне – левому – должны быть абсолютно чужды и вызывать немедленную агрессию. Но, прежде, чем делать выводы, прошу учесть: я с Александром Андреевичем знаком давно. И давно научился за его причудливыми тезисами о заменяющих членов Совета Федерации урановых унитазах в хрустальных чертогах человекоподобных олигархов на платиновых «Бентли» видеть смысл, который не видят оглушенные прохановскими языковыми стрелами неискушенные слушатели.

Поэтому я встал и задал простые вопросы на понимание его речи об «Империи». Вот они:

Ваша Империя – это милитаристское государство, построенное на принуждении своих и чужих граждан? Или единое правовое пространство закона и порядка?

Ваша Империя – это унитарная централизованная власть? Или вы допускаете федеративный союз, и даже конфедерацию разных государственных образований?

Ваша Империя – это русское православное государство или страна с многообразием культур и религий?

Ваш Проект – это территориальная экспансия России или модернизация её экономики?

Ваша Цель – «великая Россия», Босфор и Дарданеллы? Или экономическая сверхдержава с экономикой знаний?

Думаю, излишне говорить, что во всех случаях Проханов дал ответ, «правильный» с точки зрения собравшихся. И западные гости вдруг ощутили себя империалистами…

2.

До нападения России на Украину мне казалось, что спор об имперскости Кремля себя изжил. Что такое СССР? Империя? Да любой (ну, почти любой) житель Союза в своё время за такое определение в морду бы дал сказавшему это «аналитику». С другой стороны, формальные признаки – налицо: разнородные провинции, общая идейная основа, стремление максимально расширить свою сферу влияния.

А что такое США? Чем отличаются от СССР в плане имперскости? Признаки все те же. Хотя американцы никогда не скажут, что они граждане империи (несмотря на то, что Джордж Вашингтон старательно воспроизводил в своей стране многие внешние черты Древнего Рима). При этом большинство жителей мира Америку, конечно, признает именно империей.

Хорошо. Ну, а другие великие империи? Чем принципиально отличаются СССР и США от Китая? От Индии? Рима? Великобритании? Империи Наполеона? Империи монголов? Чем в этом плане отличается СССР от царской России?

Может быть, признак империи – император или другой единоличный авторитарный лидер?

Думаю, дело во внутреннем и внешнем устройстве страны.

Оценивать государство как империю нас заставляет его внешняя политика – стремление подчинять себе другие народы в его интересах, в ущерб их собственным.

В этом плане ранний СССР не был империей. Его внешняя политика исходила из логики содействия мировой революции (вплоть до 1943 года – конференции в Тегеране, где де-факто был впервые согласован раздел сфер влияния в мире на неидеологической основе. Эта встреча не случайно прошла в один год с реформой Красной Армии и роспуском Коминтерна).

А поздний СССР, напротив, вёл лишь слегка замаскированную империалистическую политику, проявляя готовность в логике холодной войны жертвовать интересами идейных союзников и поддерживать сомнительных (с точки зрения идеологии) друзей.

Не зря для независимой Украины первый период её существования был эпохой форсированной украинизации под руководством большевиков. Многие деятели УНР (скажем – Михайло Грушевский) в эту политику прекрасно вписались и работали на новую власть без особых компромиссов со своими украиноцентричными взглядами.

А одна из величайших трагедий советского периода – Голодомор, унесший многократно больше жизней, чем политические репрессии, носила не национальный, а классовый характер – борьбы с крестьянством. И не только украинским. Послесталинский же период (большую часть которого страной управляли, кстати, выходцы с Украины), напротив, был периодом постепенной русификации, что отражает переход от классовой к националистической политике.

Что это значит? Что неверно воспринимать Сталина и как хитрого завоевателя, и как ортодоксального марксиста-интернационалиста. Сталин – прагматичный национальный лидер, безусловно разделявший тезис о желательности мировой революции. Но, в отличие от Троцкого, не готовый во имя этой цели поставить под угрозу существование своего государства, выбирая не журавля в небе, а синицу в руках. Тем более, что эта синица была мировым лидером и победителем в тяжёлейшей мировой войне. Это решение было небесспорным, хотя, безусловно, выигрышным в краткосрочной перспективе.

Попытки экспорта революции (некоторые из которых были успешны) во времена Коминтерна не были империалистическими по своей природе. У Москвы не было желания превратить в колонию Германию или Австрию. Было желание создать всемирную федерацию социалистических стран и мир без границ под идейным руководством интернациональной партии большевиков. И как знать – не отказ ли от идеологического расширения СССР привел его к распаду? В любом случае, история не знает сослагательного наклонения.

3.

Но здесь и сейчас нам важен тезис Проханова о государстве Проекта и новой Империи. Ибо он обсуждает вопрос не о природе СССР и роли Сталина, а о необходимости решить: что встряхнет Россию? Как провести границу между прогрессивным социальным лидерством и репрессивным имперским диктатом? Что двинет страну вперед?

История знает империи, ведущие народы и к позитивным переменам, и наоборот. Уровень культуры и образования провинций империи подобен соединенным сосудам: империя монголов затормозила развитие ряда народов, но «подняла» монголов; Рим, напротив, развивал провинции, в том числе – за счет центра. Российская империя, да и СССР, несомненно, относится ко второму типу, т.е. они несли прогресс своим составляющим частям, помогали создать государственность и развить их экономический потенциал.

Думаю, с этим тезисом многие будут спорить – с пребыванием в рамках Союза у многих народов связано слишком много эмоций. Может быть, отдельно им и впрямь жилось бы лучше – но история распорядилась по-другому, и вряд ли просто в силу стечения обстоятельств.

Создание Евросоюза – пример нового типа государственного строительства – не поглощения одной страны другой, а слияния группы стран в единую наднациональную конструкцию. В немалой мере СССР в момент своего образования пробовал реализовать ту же модель, дав формальную независимость своим республикам. Но в силу предыдущего опыта сосуществования провинций Российской империи, этот эксперимент не был чистым, хотя после гражданской войны именно такой подход большевиков позволил воссоздать единую страну.

На определенном этапе развития государств их неделимость – не только огромная ценность, но главное условие самого их существования. Это касается и империй.

Но первый этап их распада – крушение Российской, Германской и Австро-Венгерской империй – знаменовал начало неизбежного и непобедимого исторического процесса. Империи стали не нужны истории. После Второй мировой войны невозможность создания новых огромных империй – Германской, Итальянской и Японской, а также скорый распад Британской, Французской и Голландской колониальных империй – ознаменовал их уход с мировой арены навсегда.

Всем, кто о них сожалеет и хранит романтические воспоминания, важно признать:

в том виде, в каком человечество знало империи прежде,
их больше не будет.

Им на смену идут гибкие, мобильные сетевые транснациональные конструкции. Развивающиеся, работающие и живущие поверх признанных ныне государственных границ и юрисдикций.

Развитой – входящий в постиндустриальную эру и все расширяющийся глобальный мир – со всей неизбежностью вступает в принципиально другую ситуацию. Он становится миром не стран, а самоуправляющихся муниципалитетов и международных организаций (о них разговор – позже). Их союзы обусловят формирование новых эластичных, связных структур и их взаимное проникновение – информационное, технологическое, финансовое, силовое, интеллектуальное и организационное, и такую же взаимозависимость.

4.

Я не забегаю слишком далеко вперед. Формы государственной организации, сейчас столь привычные народам мира, могут уйти на наших глазах так же, как исчезли империи, крушение которых наблюдал изумленный мир. И о которых мы сегодня вспоминаем.  

Наша уверенность в их незыблемости обусловлена рядом факторов. В том числе и привычкой. Например, к тому, что наше собственное государство огорожено своими географическими и политическими границами, подчинено (за рядом исключений) единому центру и является во многом персоноцентричным. То есть – окружающим некую политическую личность. Например – президента (в демократических системах недавно сменившего прежнего, и уступающего место другому в недалеком будущем; а в авторитарных – ограниченного собственным здоровьем и чувством меры).

При этом в большинстве развитых стран такой лидер, что ни говори – это носитель и представитель определенного и понятного гражданам набора идей: консервативных, либеральных, социал-демократических, христианско-демократических, социалистических или националистических. Даже популисты пытаются наполнить свои программы лозунгами, имитирующими политические идеи.

Так обстоят дела в демократических системах. Но – не в российской.

И это – итог политики условных «либералов» 1990х годов. И в этом – одна из моих главных личных претензий к ним. Наряду с жульнической приватизацией и принятием крапленой конституции, открывшей возможность её издевательского переписывания в 2020 году.

В постсоветских странах либералы 1990х годов, действуя неизменно вопреки желаниям большинства, уничтожили ценность политических идей. И заменили их иллюзией ценности и незаменимости отдельных политиков.

Это они претворили в жизнь цинично-пелевинский лозунг «бабло побеждает зло». А он, в свою очередь, привел к стремительной деградации политического пространства, подмене содержания формой, невозможности создания партий, основанных на идеях, к их замене фальшивыми лидерскими конструкциями.

Так они запрограммировали появление во главе российского государства Путина.

5.

Затем он, а, точнее – те, кто привел его в Кремль, уловив подспудный запрос общества на «смысл жизни» (или «национальную идею»), смог поднять пассионарную волну вокруг политического Франкенштейна – «русского мира» и его недоразвитого отпрыска – «Новороссии».

Идейный голод был столь силен, что эта мутная, но мощная волна увлекла в белогвардейский, реваншистский и ультраправый проект огромное число людей разных взглядов – в том числе и левых, и либералов. Мы стали свидетелями удивительного перерождения тех, кого считали товарищами. Надеемся, что оно временное и их прозрение впереди.

Но факт остаётся фактом. И говорит он о том, что пора стряхнуть с мозгов радиоактивный постмодернистский пепел последних двадцати лет российской государственности. Перейти от конкуренции политиков к конкуренции идей и концепций. Прекратить перетягивание расползающегося на глазах одеяла российской политики на себя. Чем скорее мы это сделаем, тем скорее перейдем от протеста к взятию власти. А пока надо признать: Россия замерла, закисла, «затоварилась» на стадии протеста. Меж тем, опыт говорит:

протест становится конструктивным действием, когда в нужный момент участники превращают его в массовое движение за победу, отражающую интересы масс, за общую позитивную повестку дня.

Такая программа, её организованное и целенаправленное проведение в жизнь дееспособным социально-политическим движением граждан даст им надежду и даже уверенность в том, что они смогут преодолеть порочную вождистскую модель и развиваться, как свободное, демократическое общество, в центре политики которого стоят интересы личности и справедливость для всех.

6.

Для такого преодоления необходима политическая воля и политическая смелость.

Сегодня многие приводят в пример такой смелости мой единственный голос, поданный в 2014 году против аннексии Россией Крыма.

Друзья, я не считаю это смелостью. С моей стороны – это осмысленное и рациональное политическое действие. Добросовестное исполнение своей работы представителя избирателей Новосибирской области. Конечно, не лишенное эмоций – все мы люди, и, порой, в нас говорит страсть, ненависть и презрение к торжествующей глупости и несправедливости.

И всё же на первом месте у меня тогда был здравый смысл; гораздо большей смелостью я считаю решение в 2002 году уйти из ЮКОСа и заняться политикой. Остальные события – лишь следствия этого главного выбора в моей жизни.

Решение так голосовать по Крыму я обдумывал долго. С того часа, как Совет Федерации разрешил применение армии по решению президента[7]. Тогда это, по сути, означало ввод российских войск в Украину.

Шокирующее решение: война России с Украиной! Это же как война правой и левой руки: дико! Но чего не бывает, если голова спит…

Для себя я тогда допускал два варианта: либо не голосовать вообще, либо голосовать «против». В России голосование «против» по важным вопросам всегда принимают в штыки. Оно влечет серьёзные последствия. Но в той ситуации не голосовать – значило молча пройти мимо, когда видишь, как бандиты отнимают сумку у девушки. А тут – не просто у девушки, а у родной сестры, попавшей в беду.

Но была и другая проблема. Приближались выборы в Новосибирске, в которых я участвовал, на которых оппозиция могла по всем признакам победить. Сделать крайне непопулярный у избирателей шаг за две недели до голосования было сложно. И я решил сделать нетипичный шаг для современного российского политика: спросить избирателей.

Первый раз я затеял дискуссию на очередной встрече с жителями города. На заснеженной детской площадке собралось человек 40-50, в основном – женщины постарше. Беседа вышла какой-то особенно душевной, и я под конец решился на дискуссию про Крым.

Так и так, говорю, на днях предстоит голосовать в Госдуме, хочу посоветоваться. Излагаю позицию: новая власть в Украине не лучше прежней, силен национализм и влияние олигархов; протест в Киеве против коррупции Януковича общими усилиями Кремля и Запада превращен в протест против России; Крым исторически, может, и русский, но у России есть обязательство: считать его частью Украины в обмен на ядерное оружие; война между братскими народами недопустима.

Люди слушают. Кивают.

– Так что делаем-то? – спрашиваю.

Народ задумывается. Мысль, что можно на ситуацию повлиять, требует осмысления. Выход быстро находит одна из бабушек:

– Милок, да оно как-нибудь само образуется!

– Само не образуется, – говорю. – Я – ваш депутат, спрашиваю наказ, как голосовать. Да или нет? За или против? С одной стороны, Крым наш, с другой – война.

– Войны не будет! – дружно шумят собравшиеся.

– Как не будет? – говорю я, – На Украине мобилизация. В Крыму ещё есть её войска. Киеву деваться некуда. Их патриоты рвутся в бой. Наши бы тоже рвались, на их месте. Хоть кто-то, да пальнёт!

Люди задумываются. Одна из женщин помоложе сбивчиво и пламенно говорит про родственников из Симферополя – украинцев, которых заставляют учить украинский.

Народ возмущённо гудит: «Крым наш!»

Одна женщина вскрикивает: «Главное, чтобы войны не было!»

Ей хлопают.

Спрашиваю:

– То есть голосовать «против»?

– Как это – против??? – шумят возмущенно, – Крым наш!!!

– Но вы же говорите – против войны? А если наш, то война!

– Значит, война! – Народ запутался. Гудит. Задние ряды начинают уходить от неприятного разговора.

– Так что, – спрашиваю, – будем стрелять в братский народ?

– Значит, будем стрелять, неожиданно уверенно шумят первые ряды….

– Тогда давайте голосовать, – предлагаю я.

По рядам проходит вздох облегчения. Результат: 27 на 24 за мир!

И так мы голосуем на каждой встрече с избирателями, почти две недели. И всюду примерно одинаковая ситуация: пока телевизор ещё не врубил наркотик госпропаганды, граждане Новосибирска, приходящие на встречи, делятся по вопросу об аннексии Крыма примерно поровну. Это для меня – сильный аргумент за то, что голосование в Думе не должно быть единогласным.

Финальную точку в моих размышлениях ставят три человека. Один – Владимир Путин. Другой – Уинстон Черчилль. Третий – жена Катя.

7.

Первый собирает всех значимых людей в Кремле и обращается к парламенту за два дня до памятного голосования. Вокруг меня сидят депутаты всех фракций, которых утром, пока я летел из Новосибирска в Москву, заставили подписать обращение к Евросоюзу и США с просьбой внести их в список санкций (кстати, эту просьбу европейцы, к моему удивлению, проигнорировали. Очень зря, надо было уважить, я думаю).

Настроение у них, прямо скажем, неважнецкое: а как же дача в Италии?.. А как же домик в Швейцарии?.. А как же дочери в Англии?.. Но Путин восклицает: «Крым наш!» Зал вскакивает и хлопает. Как писали при Брежневе о съездах КПСС? «Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овации! Все встают». А мне противно. Я не встаю. Один на весь зал.

Тут же один молодой нашист, сидевший сзади на приставном стульчике, в надежде выслужиться фотографирует меня со спины и выкладывает в Сеть: «Пономарев сидел при исполнении гимна!». Путин гимн не исполнял, он исполнял нечто куда более мрачное и опасное, чем очередные стихи Михалкова. И моё решение созрело окончательно.

Но оставался вопрос: что делать с тогдашними выборами мэра Новосибирска? На них же явно придётся ставить крест. И тут сильно помогает товарищ Черчилль, чьи слова именно сейчас вновь попадаются мне на глаза, как знак судьбы: «политики думают о грядущих выборах, государственные деятели – о грядущих поколениях». Возможно, правы те, кто считает, что политик неизмеримо выше, но в тот момент я предпочитаю чувствовать себя именно российским государственным деятелем. И понимаю, как себя вести…

А утром говорю с женой. Она всегда поддерживала мои самые радикальные политические действия, каковы бы они ни были, хотя они почти всегда означали новые проблемы для благополучия семьи. Она берет инициативу в свои руки и заявляет: «Не проголосуешь “против” – домой не возвращайся». Я ей за это до сих пор очень благодарен. Наступила окончательная ясность.