ОБ ИМПЕРИИ (ЧАСТЬ 2)

К тому времени моё положение в Госдуме изменилось. В том числе и географическое.

После того, как я поддержал подвергшимся партийным репрессиям отца и сына Гудковых и приостановил своё членство в «Справедливой России», меня с моего обычного места в центре зала, где мы сидели с Еленой Драпеко, отсадили на галёрку – такая мелкая месть партаппарата.

Там я оказался на одной скамейке с Алексеем Митрофановым и Игорем Зотовым. Их туда сослали тоже за партийное диссидентство, но в противоположном смысле – когда наша фракция голосовала в 2012м против нового путинского правительства во главе с Медведевым, эти двое нарушили партийную дисциплину и проголосовали «за».

В день голосования по Крыму мы сидели и трепались ни о чем. Для коллег это была рутинная процедура. Никто в зале не мог повлиять на принятое в Кремле решение, и нажатие на черную кнопку устройства для приёма депутатского голоса было ещё более формальным, чем обычно. Мои соседи и не думали, что я решусь выступить «против».

Да сказать по совести – я и сам сомневался. Перед началом заседания ко мне подошел Гудков, и сказал, что они с Зубовым и Петровым посовещались, и решили, что не будут голосовать. «Ты же с нами, как всегда?» Я ответил уклончиво, что «я всегда с вами», но ещё посмотрю, как пойдет обсуждение. Дима, конечно, с облегчением воспринял это как согласие. У моих друзей были свои резоны не лезть под танк, и я не мог их в этом винить. В итоге они продержались в России ещё хоть какое-то время – и это уже неплохо.

У меня теплилась надежда, что всё-таки кто-то ещё выступит против, и тогда я смогу не голосовать. Можно было присоединиться к тройке друзей, да и новосибирские выборы висели на мне тяжким грузом. Убедившись, что достаточно моих избирателей выступает против аннексии Крыма, я считал, что 20 марта 2014 года ничто не мешает мне ясно выразить мою позицию по этому вопросу; но я знал, что на возможности заниматься развитием своего города явно можно будет ставить крест.

Пока выступали представители правительства и комитетов Думы, объяснявшие правовую сторону вопроса, я походил по залу и обсудил ситуацию с несколькими потенциальными союзниками. Увы, все только отводили глаза…

Пришлось вернуться наверх – в свой «пятый угол». Наблюдать с него, как ссутулившийся «десантник Серега» и неплохой в душе мужик, глава «Справедливой России» Сергей Миронов вещает: «С этой трибуны уже сегодня неоднократно говорилось о редком для нашей палаты единодушии». Миронов говорил, как обычно, убеждённо. Он вообще обладал редким, но крайне полезным для политика качеством – всегда сам верил в любую ерунду, что произносил с трибуны.

В тот день это прозвучало особенно смешно. Единодушие, точнее – единодушное подчинение – уже давно стало одним из свойств этой палаты. И круговая порука, которая должна была кровавой копотью замазать всех присутствующих в этот день – лишь очередной шаг этих страдательно покорных людей в дорогих костюмах, которым не посчастливилось одеть на грудь депутатский значок в декабре 2011 года.

И вот – голосование. Тридцать секунд сокращающейся с противным звуком белой полосы на синем фоне… Митрофанов видит, как я тянусь к кнопке «против». Хватает меня за руку: «с ума сошёл! Нас же тут всех вместе с тобой расстреляют!»

Я быстро нажимаю её другой рукой и вытаскиваю карточку, чтобы нельзя было изменить выбор. Зотов в ужасе хватается за голову: «Ты – серьёзно?»

В результате за подписанный два дня назад договор между Россией и Крымом проголосовали 443 депутата при одном «против». А за закон о создании в составе Российской Федерации двух новых субъектов, Крыма и города федерального значения Севастополя – 445 депутатов. При одном «против». И это тоже был я… Не голосовали Валерий Зубов, Сергей Петров и Дмитрий Гудков. Одно депутатское кресло было тогда вакантным.

Как только цифры появились на табло, так сразу к боковому выходу из зала побежало человек десять. Там, в отдельной комнатке, был тот самый «бешеный принтер», который выдавал с помощью симпатичной работницы аппарата поименный список итогов голосования. Я знал: депутаты бегут выяснять личность «отщепенца».

Поэтому я быстро вышел из зала. В холле я физически чувствовал: вокруг меня непроницаемая пустота. Впрочем, в коридоре меня уже поджидал чей-то юркий корреспондент и изумленно, пониженным голосом спросил:

– Почему?

– Я за то, чтобы наши народы были вместе – народы России, Украины, Белоруссии. Но голосование, прошедшее сегодня – это шаг в противоположную сторону, – сказал я.

Оделся в своем кабинете, благо он был на том же этаже. Машина уже ждала у подъезда. Я ехал в Шереметьево, чтобы лететь в свой надёжный тыл – Новосибирск, подальше от столичных разборок. В том, не последует ли силовая акция прямо сразу, уверенности не было. Казалось, что в своем городе будет комфортнее…

…А Митрофанов оказался прав – его действительно после этого решили арестовать. Хотя и было за что, но я до сих пор думаю, что ещё и потому, что не уследил за мной тогда. Прости, дорогой…

8.

Но это всё – эмоциональная сторона. А рациональная причина моего голосования по крымскому вопросу такова.

Я всегда выступал и выступаю за право наций на самоопределение (не надо ловить на слове, и говорить, что в Крыму нет одной нации – я в курсе, и в этом случае право относится ко всем его жителям). Но оно должно быть реализовано на основании легитимной процедуры.

Легитимность тут – штука сложная. Хорошо, когда всё идёт по согласию всех сторон, как в Шотландии. Но очевидно, что во многих случаях страна, от которой хочет отделиться регион, может не признать право его жителей на референдум, как это было, например, в Каталонии. Украина в любом случае не признает возможность региональных референдумов (и это один из её главных аргументов в пользу незаконности захвата полуострова), так что – патовая ситуация?

Для меня легитимность здесь не тождественна законности. Референдум в Каталонии был незаконным, но легитимным – была свободная агитация, подсчет голосов, не вызвавший сомнений, законная и демократически избранная власть региона, подготовившая в достаточно длительные сроки нормальную и прозрачную процедуру, опиравшуюся на законно сформированные избирательные комиссии. Наконец, не было оккупации этой территории иностранными вооруженными силами, как в Крыму.

В нашем же случае в условиях состоявшейся военной интервенции («зеленых человечков») проводят фальшивый референдум, который никто и никак не может признать волеизъявлением граждан. А значит ничем иным, как оккупацией части территории Украины, аннексия Крыма быть не может. Более того – россиян никто не спросил об их позиции, и значит, факт присоединения спорной территории другого государства противоречит Конституции РФ!

От ситуации с Южной Осетией и Абхазией, с которой любят сравнивать крымский захват, операция также отличается кардинально. Отсоединение этих стран от Грузии было ответом на реальную волну насилия, поднятую первоначально отнюдь не Россией. И этот ответ не закончился присоединением к ней этих республик – хотя Южная Осетия и просилась. Поэтому я в 2014 году написал: если крымчане хотят – пусть решат отношения с Украиной, зафиксируют новый порядок дел, а потом уже определяются с Россией. Кстати, не мешало бы предварительно через отдельный референдум и россиян спросить, хотят ли они этого, учитывая грядущие финансовые потери.

С «исторической справедливостью» вопрос также сомнителен. Крым много раз менял свою юрисдикцию. Если подходить с империалистической меркой: «чей Крым?», то на него могут претендовать не только Россия и Украина, но и Турция, и Греция, и даже Монголия. А после выселения крымских татар в 1944м про моральное право владения вообще стоит помолчать. Хотя всё это не отменяет того, что в 1954м Крым передали в Украину на, мягко говоря, сомнительных правовых основаниях.

Кстати, тогда, мой двоюродный дед Тихон Юрченко (муж сестры деда), министр совхозов (говоря современным языком, сельского хозяйства) РСФСР, единственный осмелился защитить секретаря крымского обкома партии Павла Титова (выступившего против воли Никиты Хрущева о передаче Крыма Украине), взяв его к себе заместителем. Так что тут я в некотором смысле закрывал семейный гештальт…

Но дело тут не в истории. И не в абстрактной «справедливости». И даже не в международном праве и честности во взаимоотношениях между Россией и Украиной. Мы, россияне, воткнули нож в спину нашему ближайшему родственнику и соседу, когда у него в доме был пожар. Вот и всё.

Причем одновременные недальновидные действия руководства России, США и Европы привели к тому, что наша страна оказалась противопоставлена и ближайшим родственникам – народу Украины, и всему миру. Началась многолетняя война, пролилась кровь десятков тысяч людей, а миллионы россиян и украинцев столкнулись с всё возрастающими финансовыми проблемами. Всё это – прямой результат аннексии Крыма.

9.

Как я и опасался в марте 2014го, Крымом дело не закончилось. Начались события в Донбассе. Ситуация там погрузилась в кровавый хаос на годы. 

Тогда кто-то думал, что там происходит народное восстание. И левым его надо поддержать.

Другие полагали, что это – операция Кремля с целью достижения его геополитических целей за счет Украины.

Я же считаю, что c классовой точки зрения Майдан в Киеве и «ДНР/ЛНР» – суть отражение одного и того же процесса, идущего в украинском (а, возможно, отчасти и в российском) обществе: люди хотят прекратить коррупцию, избавиться от олигархата, покончить с бедностью и несправедливостью, строить лучшую жизнь.

Но восстание в Киеве против коррумпированного режима Януковича было полностью лояльно своей стране и осуществлялось ради её развития. Желание евроинтеграции не подразумевало отказ от суверенитета даже в той мере, в которой это сделали европейские страны в пользу Евросоюза. Можно упрекать Майдан в незаконности с точки зрения украинских законов – но это на 100% внутреннее дело Украины и её граждан. Поэтому

для меня Майдан – действительно народное восстание,

принятое в итоге большинством страны, результаты которого закреплены на свободных и демократических выборах, честность которых сомнения ни у кого, даже у Кремля, не вызывает.

Другие украинские граждане, принявшие участие в создании «народных республик», ориентировались на их поддержку иностранными вооруженными силами, и призывали к интервенции против своей страны. И хотя их было много, может даже, не меньше в процентах от числа жителей Донбасса, чем жителей остальной страны, поддержавших Майдан, но они позволили враждебным Украине силам осуществить империалистическую агрессию против неё и оккупировать часть её территории. Какими бы ни были благие намерения простых людей, манипулируемых внешней пропагандой – я против этого вторжения. Мне чужды его цели. И я отвергаю такие средства защиты своих интересов.

Это – не осуществление права наций на самоопределение, за которое я выступаю. Это – коллаборационизм, аналогичный вишистской Франции в период Второй мировой войны. Настоящие патриоты Франции под руководством Де Голля, вооруженного британским правительством, боролись с оружием в руках против этой «французской народной республики», и никто не называл эту борьбу «гражданской войной». Конец коллаборационистов Донбасса будет аналогичным краху диктатуры маршала Петэна.

Не зря большинство левых и антифашистских организаций в России проект «Новороссии» не поддержало. Да, КПРФ выступила «за». Но она «левая» по названию, а по сути – национал-державная. Для неё империализм – родная идея. Если он свой. Американский? Не-ет! Но свой, родной, подкожный, они славят. И стараются не вспоминать, что Ленин учил:

главный враг любого левого – свой империализм.

И его нужно любым способом сломать. Подав пример братьям всюду в мире. Сперва надо построить справедливое общество у себя. А потом помочь остальным.

Увы, Ленин мог быть хоть сто раз прав, но сегодня у многих постсоветских левых есть глубокая травма. Она связана с тем, что СССР в начале своей истории был не империалистической страной, как я уже писал, а очагом мировой революции. Но после роспуска Коминтерна в 1943 году, послевоенного раздела Европы и создания ядерного оружия, он эволюционировал в сторону империалистической державы и вступил в глобальную конкуренцию империалистов. КПРФ – наследница позднесоветской, империалистической по сути КПСС, прекрасно вписавшаяся в путинскую империалистическую же систему. Поэтому международную классовую солидарность она полностью заместила великодержавным шовинизмом, а он махровым душным смрадом отравил всю российскую политику.

Повторяю: большинство известных мне подлинных, несистемных левых проект «Новороссия» не поддерживают. Но их голос недостаточно силен. У них нет медийных каналов коммуникации. Они слабы и живут в своих информационных пузырях. Империализм Кремля для них – не главная тема, по сравнению с антисоциальными реформами путинского правительства. Это открывает возможность их союзов с деятелями типа Прилепина, Гиркина, Проханова и иных национал-шовинистов, которые также не поддерживают неолиберальную экономическую политику Путина. Увы, у ряда товарищей идейно-политической база слаба для верного понимания этих лиц и явлений, и они не в состоянии правильно выстроить приоритеты:

поражение кремлевского империализма в Украине будет одновременно означать и крах неолиберального правительства РФ, в то время как победа над неолиберальными реформами без отказа от внешнего агрессивного курса лишь укрепит власть Кремля.

10.

Всё, что я здесь описываю, происходит на фоне усиления экономического и демографического потенциала Азии. И, независимо от того, каковы будут последствия пандемии коронавируса для Китая, я вижу в этом усилении угрозу. Не военную, но экономическую. И считаю крайне важным формирование единого пространства европейской цивилизации, основанной на общих ценностях эпохи Возрождения, в составе Европы, России, обеих Америк. Я – за большой Северный Союз. О котором пишу в особой главе.

В 2013 году европейцы, ведомые небольшой группой «евроинтеграторов» во главе с комиссаром Штефаном Фюле, перекрасившимся коммунистом-выпускником МГИМО и с командой из того же вуза, решали какие-то личные психологические проблемы. Ничем иным я не могу объяснить катастрофическую ошибку с евроассоциацией Украины. Вместо того, чтобы строить пространство доверия в Восточной Европе, они показали пример блокового мышления, что вызвало жесткую реакцию Москвы, где мышление точно такое же.

Российский МИД, конечно, тоже был хорош: весь 2013 год, вместо поиска взаимоприёмлемого варианта сближения, его европейские миссии разгребали дипломатические завалы, созданные делом Pussy Riot и законом «о гей-пропаганде» . Они просто не увидели на своих радарах такую «мелочь», как евроинтеграция Украины.

Тогда сошлось несколько факторов: европейцы не хотели расширения ЕС, но «кинуть кость» давно стоящим в очереди на вступление восточно-европейским странам было нужно; обычно взвешенные и разумные немцы были заняты выборами в Бундестаг; а председательствовавшая в Евросоюзе Литва хотела сделать что-то яркое в свои полгода евролидерства. США считали, что это не их проблема.

Я тогда старался на всех возможных дипломатических площадках убедить европейцев, что правильное по сути действие было безобразием по форме, и оно вызовет серьёзный и ненужный конфликт с Москвой – но не преуспел. Воронью слободку подожгли со всех концов одновременно.

Так что, как и было предсказано в ноябре 2013го, приключилась полностью рукотворная катастрофа, которую коллективно создали все: европейцы, американцы, русские и украинцы – политический Чернобыль, превративший Украину в зону бедствия, и губительно повлиявший на всю систему безопасности в Европе.

С тех пор отношения России с Украиной и Евросоюзом переживают глубочайший кризис необъявленной войны и взаимных санкций. Кремль в Крыму, в Донбассе и в Сирии загнал себя в ловушку: продолжать прежнюю имперскую (или квазиимперскую) политику, о которой когда-то говорил на Валдае пламенный публицист Проханов – значит всё глубже погружаться в трясину изоляции и враждебности значительной части международного сообщества; делать реальные шаги к выходу из этих ситуаций – значит потерять лицо и разрушить иллюзорный образ сильной и патриотичной власти, отвлекающий граждан России от их бесправия и бедности. И то, и то чревато потерей управления.

Кремлю нужен выход из этого тупика. Но такой, чтобы он на российских телеэкранах выглядел победой, даже если на самом деле это будет капитуляция. Дать Путину такую возможность может только Киев – если захочет, и если ему позволит оппозиция.

А пока иллюзии остаются иллюзиями. Они далеки от реальности. И попытка создания на их основе нового проекта развития России – такое же заблуждение, как и они сами.

При этом лично я, безусловно, был и остаюсь верным сторонником Большого проекта России.

Моя новая Россия – не империя.

Мой Большой проект – проект демократической и свободной страны XXI века, отказавшейся от порабощения других. Желающей строить одну семью с другими народами.

Да, нам придется много работать, чтобы упокоить навсегда витающий над нами призрак Империи прошлого и построить страну будущего, которая перед лицом общих угроз – от экономической экспансии конкурентов с Востока до распространения губительных инфекций – предлагает всем членам этой семьи равноправный союз во имя общего процветания.