ОБ УКРАИНЕ (ЧАСТЬ 1)
Читатель, конечно, знает о нынешних отношениях между Украиной и Россией. О ситуации с Крымом и положении в Донбассе. Слышал он и о Майдане.
При этом многие думают, что понимают, что происходит; но мало кто на самом деле знает всю правду. А знать её важно. Хотя бы ту, которая, как говорят, «у каждого – своя». Всю её в одной главе не расскажешь, положение может быстро меняться, но я передам суть. Так, как я её вижу.
Сейчас я живу в Украине. Много лет жил в России. Хорошо знаю обе страны, оба народа, обе культуры. И, в отличие от большинства политиков, стараюсь глубоко вникнуть в детали, нюансы и истоки процессов, из которых растут наши отношения. Сегодня они сплетаются так сложно и тесно, что от этого во многом зависит будущее обеих стран.
В редком выпуске новостей и в редком ток-шоу московского ТВ не говорят про Украину. То же самое – в Киеве на украинском ТВ.
Так что же происходит в Украине? Что такое Майдан? Как он возник? А вместе с ним – как возникает ситуация, когда президент Янукович бежит в Россию? И жизнь в стране, которой он только что руководил, мигом меняется. На экранах телевизоров и компьютеров происходящее видят все, картинка для всех одинакова, но
уследить за подоплёкой событий в Украине большинство зрителей, к сожалению, не может и поныне.
Да что там зрители – непосредственные участники событий и спустя много лет спорят о том, чему они были свидетелями. Тем более, что телевидение, политики и интернет (порой невольно, а чаще – намеренно), в основном, туманят и искажают реальность в своих интересах.
Расскажу вам, что вижу я. Человек не посторонний, но всё-таки наблюдавший всё с дистанции, чуть менее эмоционально, чем участники событий с обеих сторон баррикад.
2.
Украина удивительная, уникальная страна. В том числе и потому, что если считать её не связанной с Россией, как любят говорить многие жители Галичины, то история её государственности крайне коротка. И начинается с первой попытки самоопределения, вытекающей из революции 1917 года и образования УНР (Украинской народной республики). А если взять другой взгляд на украинскую историю, то наоборот – Украина наследует Киевской Руси. То есть является самой древней постсоветской страной – старшей сестрой России.
Ну а фактически, как государство, современная Украина начинается в 1991 году. Всё, что происходит до того – разворачивается на территории, а не в стране. И, тем более – не в государстве.
Период между УНР и Киевской Русью – это период существования на периферии четырех империй (Российской, Османской, Австро-Венгерской и польско-литовской Речи Посполитой). Иосиф Бродский сказал по другому поводу фразу, которую я часто вспоминаю в Украине: «если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря», причем в которой устойчиво предпочитают ворюг кровопийцам. Такой ход истории создал неповторимую украинскую казацкую вольницу, богатые традиции практической анархии – Запорожская Сечь, гайдамаки, Нестор Махно… – примеров немало. Политическая культура Украины глубоко анархична по самой своей сути. В ней не ценят сильную центральную власть, и её нет до сих пор.
А если говорить о национальном характере, то важно признать: на фоне многих и разных образов жизни, принятых в стране, в украинском народе ясно видны два типа поведения, два разных социально-культурных уклада, присущих двум численно значительным группам населения: один – сформированный на промышленном Востоке и Юге, другой – сложившийся на аграрном, хуторянском Западе.
Эти группы сложно устроены, но в целом им присущи две очень несхожие психологии. Востоку и Югу – корпоративно-промышленная. А Западу – описанная пословицей «моя хата с краю» – семейно-аграрная.
При этом Западная Украина политически и социально тяготеет к Восточной Европе – в прежние века её долго делят Австро-Венгрия, Польша, Литва и Румыния. А восток тяготеет к другой части Европы – к России. И силы Востока и Запада в Украине до войны с Россией были примерно равны. Поэтому, образно говоря, украинская политика – это «маятник». Который всё время движется. C востока на запад. И обратно. Аннексия Крыма и отторжение Донбасса разбалансировали этот маятник, сильно уведя его на запад при президенте Петре Порошенко. И тем большее число украинцев потом качнулось в противоположную сторону, сменив лидера на Владимира Зеленского.
Причина таких колебаний – в разочаровании и недовольстве огромного числа граждан что прозападной, что провосточной политикой руководства. Их политические различия только маскируют одинаковое (неолиберальное) содержание социально-экономической политики. Именно она бьёт по интересам простых людей что Запада, что Востока. И потому про экономику в Украине стараются не говорить. Обсуждать выбор между Россией и Европой гораздо увлекательнее. Особенно – обвиняя всех в коррупции (и так девальвируя суть обвинений). А под яростные споры – допиливать ещё не украденное.
Вот к власти приходит провосточный президент, от него устают и с улюлюканьем выбирают прозападного. Потом устают и от него, открывают уголовные дела и избирают провосточного. И ни один президент, кроме Кучмы, не занимает пост два срока.
И так – всегда. При этом богатейшая ресурсами страна непрерывно беднеет, в то время, как и западные, и восточные элиты столь же непрерывно богатеют.
3.
В Украине, что роднит её с Россией, есть примерно 10-15% радикально В Украине (и это роднит её с Россией) примерно 10-15% населения настроены радикально националистически. Но в РФ настроения этого слоя наиболее точно можно описать как имперские; для украинцев же более характерен этнический национализм.
Российским имперцам проще, чем украинским националистам: Украина так же неоднородна, как и Россия, но при этом не ощущает себя империей. На значительной части её территории господствует малоросская[4] идентичность, которая не видит большой разницы между собой и жителями российского Черноземья. На другой – региональный автономизм и анархизм, по сути отрицающий централизованную государственность. И только в западной части страны есть более-менее национально однородное украинское общество (по иронии судьбы, к его этнической очистке приложил руку Сталин, устроивший переселение поляков и других народов из Украины после Второй мировой войны). Плюс территории, где преобладают другие культуры: крымскотатарская, венгерская, болгарская, русинская и ряд других.
Но уровень гражданского и политического самосознания украинских националистов многократно выше, чем у других групп, и учитывая традиции казацкого самоуправления, эта часть общества дважды – в 2004 и 2014 годах – выступала локомотивом масштабных общественных перемен. Я говорю о Майданах[5], ставших символами прямой (вечевой) демократии и национального самоопределения.
Для властей и масс-медиа России Майдан –
синоним хаоса и безвластия.
СМИ постоянно пугают россиян распадом и беспорядком, задавая странные вопросы: «хотите, как на Украине?», «хотите Майдан»?
Политики и масс-медиа Запада, наоборот, превращают Майдан для общественного мнения Европы и США в яркий символ общественной самоорганизации и стихийного, но эффективного гражданского самоуправления.
Обе позиции не удивительны – оба Майдана отстраняли от власти условно пророссийского Януковича, и приводили не менее условно, но все-таки прозападную власть. Так что вполне понятно, что Путину это слово очень не нравится, а Вашингтон и Брюссель, слыша его, хлопают в ладоши.
4.
Но что мы видим, когда смотрим на ситуацию честно и объективно?
Одна из предпосылок Майдана – тот самый раскол общества пополам, когда сравнительно небольшой толчок в одну или другую сторону может реально изменить ситуацию. Поэтому дважды в критические моменты украинской истории пассионарное меньшинство Киева и Запада страны вмешивалось, чтобы склонить чашу весов в сторону европейского выбора; один раз – бастующие шахтеры Донбасса заставили власть провести досрочные выборы и, в конечном итоге, сменили Кравчука на Кучму в 1994 году.
Я сознательно использовал слово «меньшинство», потому что, разумеется, даже миллион человек на Майдане – это ещё не вся страна. Этот очевидный факт любит приводить Путин, чтобы заявить о недемократичности происходящих в Украине событий. Но незаконность (Майдан, разумеется, не прописан в украинской Конституции) не означает нелегитимность. И после Донбасской забастовки, и после Оранжевой революции, и после Евромайдана их результаты проходили проверку на быстро проведенных президентских выборах. Так волю народного вече подтверждало большинство избирателей.
В таких случаях, когда власть сдается уличной оппозиции, в Украине, и не только в ней, часть населения, которую социологи называют «болото», обычно примыкает к тому, кто показывает себя более сильным. Майдан 2004-2005 годов показывает: Ющенко сильней своего соперника Януковича. Это помогает мобилизовать неопределившихся и часть «болота», и деморализовать провосточный электорат. Ющенко этого хватает, чтобы выиграть переголосованный второй тур выборов и стать президентом.
Та же история с требованиями заключить соглашение об ассоциации с Евросоюзом в 2013м, заканчивается бегством Януковича в 2014м. Сначала Майдан опять показывает силу гражданской оппозиции действиям власти и деморализует её сторонников. А потом, после переходного периода, электоральный «маятник» идёт в сторону европейского выбора. Хотя, несмотря на накал страстей, во всех «революционных» случаях электоральная победа не была разгромной – победитель получил всего лишь 52% в 1994м и 2005м; и 54% в 2014м. Для сравнения – Зеленский в 2019м получил свыше 73%.
Самое драматичное последствие Майдана 2014 года – война России с Украиной. В Москве очень не любят называть эту войну войной. Да и в Киеве по чисто дипломатически-бюрократическим причинам в документах этого слова тоже избегали. Хотя никогда не стеснялись в выражениях в СМИ. И все признаки войны налицо: Россия вводит «зеленых человечков» в Крым до каких-либо референдумов, оккупируя часть чужой территории. Российские кадровые военные применяют оружие против украинских на Донбассе. Не говоря уж о передаче оружия и добровольцев в вооруженные формирования «ДНР» и «ЛНР». Следствие этого – свыше 30 тыс. погибших, и война длиннее Второй мировой.
5.
Началу кровопролития предшествуют суровые события. О них ещё напишут книги. А здесь я обрисую их штрихами. В рамках разговора о национальном характере, Западе и Востоке Украины.
Как известно, один из ключевых регионов Востока страны – Донбасс.
В пору правления Януковича имя «донецкие» становится в Украине нарицательным. Когда говорят «донецкие», то имеют в виду прежде всего восточный олигархат – Рената Ахметова и Александра Ефремова, а также семью Януковича и построенные вокруг неё криминальные группы, с которыми общество связывает колоссальные злоупотребления и коррупцию.
Против них, во многом, и протестует киевский Майдан.
Но для простых жителей Донбасса «донецкие» – это они. Все.
И Майдан поэтому там воспринимают как атаку на себя. И отвечают Антимайданом. Хотя, если разобраться, то его лозунги идентичны киевским – против коррупции и олигархов, за справедливую жизнь и правовое государство. Только в столице люди считают, что для этого нужно вступить в ЕС, а в Донбассе – что сами справятся, и опасаются чрезмерного иностранного влияния.
Зато когда Рада голосует за отмену Закона «Об основах государственной языковой политики» – то есть о гарантиях фактического равенства в регионе русского и украинского языков – опасения сменяет страх. Что на сей раз Донбасс не просто будет в оппозиции, а что Киев и Львов будут ему навязывать, как жить. Исполняющий обязанности президента Александр Турчинов, накладывает вето на это решение (оставив. закон в силе). Но в самом факте попытки ограничений в сфере языка Донбасс видит опасный сигнал. В костер плеснули бензин.
Ахметов и Ефремов, опасаясь за свои капиталы и влияние, спонсируют митинги и захваты региональных учреждений. Разумеется, они не сепаратисты – с московским бизнесом в рамках единой страны им конкурировать неохота, они сильны только в Украине – но они не думают о последствиях, торгуясь за место под солнцем с новой киевской властью. Такой узколобый подход вообще характерен для части украинской элиты. А ситуация продолжает раскачиваться.
В это время в Москве резко усиливается Владислав Сурков, наряду с Сергеем Шойгу отвечавший за аннексию Крыма. Формально отвечающий за Украину Владимир Чернов – заведующий управлением международных связей Администрации президента, близкий соратник главы Администрации Сергея Иванова, да и сам Иванов – считают, что на вершине власти их сильно теснят. Сурков Иванову не друг – он ключевой соратник Медведева, заклятого конкурента последнего при выборе преемника Путина в 2007м году.
Поэтому, когда к Иванову приходит его старый партнёр, «православный предприниматель» Константин Малофеев, просит защиту от кредиторов из банка ВТБ, и предлагает в обмен перехватить у Суркова инициативу на ещё более масштабной площадке «Новороссии», это предложение находит понимание.
По сути проект «Новороссия» изначально контролирует Малофеев. Сотрудник его службы безопасности Игорь Гиркин (Стрелков), в марте 2014 года командированный шефом в Крым, направляется в рейд для захвата стратегически важного города Славянск. Оружие для его отряда передается по линии Иванова.
Пропагандистски и идеологически действия Стрелкова поддерживает белогвардейская тусовка газеты «Завтра»: Проханов, Глазьев, Дугин, Бородай, Пушилин, которую также спонсирует Малофеев. Эта группа давно и последовательно стояла на проимперских позициях, в равной степени ностальгируя по временам самодержавия и сталинско-брежневского СССР. Здесь был главный мозговой центр «народно-патриотического» союза, обеспечивающий подпитку правого крыла КПРФ. И до 2014 года эти люди стояли на антикремлевских позициях, активно и радикально критикуя российскую власть за прозападность и либерализм. Кто мог думать, что этот дискурс в одночасье превратится в мейнстрим, а аналитики «Завтра» станут звездами федеральных СМИ! На волне темы «Крым – наш» кампания обретает огромный размах.
Советник Путина по экономике Сергей Глазьев и депутат Константин Затулин, правда, уже упустившие свои лавры в Крыму, не хотят потерять их вновь в пользу теперь уже Иванова с Малофеевым, пытаются развернуть бурную активность, прежде всего – в Харькове и Одессе. Но у них слишком мало денег и силовых рычагов, поэтому работа не выходит за рамки «накачки» актива.
Для Путина эта возня подчиненных нужна лишь для размена с Западом: «да, мы начали операцию. Но свернем ее, если вы признаете Крым российским». Не выходит. Взять Харьков, Днепр, Николаев и Одессу – тоже. Аваков и Коломойский в зародыше и без пощады душат мятежи на «своих» территориях.
Но в Донбассе, где Ахметов с Ефремовым отнюдь не рвутся в бой, кровавый конфликт разворачивается уже без их участия. Договориться с региональными элитами и протестными группами, и включить их в легальный политический процесс не удается.
6.
Как я уже писал, в мае 2014 года я был в Донецке по приглашению известного украинского бизнесмена и губернатора Донецкой области Сергея Таруты. Он пригласил меня наблюдать за назначенным сепаратистами на 11 мая «референдумом» о независимости «ДНР», аналогичным крымскому. Скажу прямо: ехал я туда, испытывая очень противоречивые чувства.
С одной стороны, я очень хотел сделать всё, чтобы избежать войны, дыхание которой я ощущал с той самой речи Путина в Кремле 18 марта. С другой – я как россиянин не хотел, пусть и с самыми благими намерениями, вмешиваться в украинскую внутреннюю политику. Пришлось себя уговорить: мол, 9 мая надо встретиться с оказавшимися вновь на передовой ветеранами Великой Отечественной, да нейтральный статус наблюдателя был приёмлем. Врать об увиденном я не собирался, хотя был уверен, что правда в равной мере не понравится и Киеву, и Москве, и моим друзьям по левому флангу.
Объективно расклад сил в начале мая был скорее в пользу Киева. В Луганске и Донецке число пророссийски настроенных граждан составляло там 27% и 25% соответственно. Цифры по остальным областям так называемой Новороссии были меньше 20%.
Но накал эмоций в Донбассе, если сравнивать с остальной Украиной, был с иным знаком. Пассионарный заряд Майдана, переломивший косную бюрократию центра, сюда не дотягивался. Здесь были свои пассионарии – с позицией активно антимайдановской. И противопоставить им оказалось нечего; решения официальных властей были столь же неуклюжи и беспомощны, как и метания Януковича в Киеве. И последствия тоже – рост раздражения местных и поддержка активистов, захвативших здание обладминистрации.
Это был мой первый (и, увы, пока последний) визит в Донецк. Город мне очень понравился. Я ожидал увидеть что-то вроде российского Челябинска – состоятельный и ухоженный, но мрачно-тяжёлый промышленный ампир сталинских времен с основательными мужчинами с тяжёлыми кулаками и квадратными челюстями. Вместо этого передо мной был зеленый чистый город с красивыми девушками в легких платьях, веселыми кафешками на бульварах, и предприимчивыми жителями.
В первую же ночь я решил, во имя объективности, ничего не говоря пригласившим меня членам команды Таруты, посмотреть город своими глазами. Левые друзья из Киева снабдили меня именами тех, с кем стоило повстречаться. Попрощавшись с приехавшими со мной Машей Бароновой и Арсением Бобровским и убедившись, что я остался один, я отправил смску первому в моем списке – Всеволоду Петровскому, донецкому журналисту левых взглядов. «Я в городе, увидимся?» Ждал я недолго. «Через сорок минут у памятника Ленину».
7.
Сева оказался невысоким парнем с короткой стрижкой и умными глазами. Он был одет во все черное; в холщовой сумке лежали его нехитрые журналистские инструменты.
В ту теплую майскую ночь на небе не было звезд. Над нами стоял очень деловитый памятник Ленину. Чисто донецкий – крепкий мужик в развевающемся пальто и с левой рукой в кармане брюк. Вокруг памятника стояли палатки цветов почему-то итальянского флага и дежурили люди, ожидавшие, что откуда-то именно сейчас явятся «бандеровцы» свергать вождя пролетариата с его треугольного пьедестала.
Петровский в своей черной одежде выглядел так, будто это угольное донецкое небесное марево раскололось на два сгустка, один из которых сконцентрировался в Ленине, а другой – в моем собеседнике.
– Ну что, по пиву? – сказал Сева. – Рядом есть хорошее место. Там и сделаем интервью!
Честно говоря, мне гораздо больше хотелось расспрашивать Петровского, чем говорить самому. Но правила игры устанавливал не я.
Место оказалось открытой верандой на зеленом бульваре, обнесенной желтыми гирляндами модных хипстерских ламп. В зелень были вплетены сотни георгиевских ленточек. Холодное пиво гармонировало с желто-черными цветами вокруг и было спасительно божественным.
Сева спрашивал о думском голосовании по Крыму и моем отношении к событиям в Донецке. Я отвечал честно и старался в ответ выспросить его собственную точку зрения. Его позиция была, если коротко – «чума на оба этих дома». Он не сомневался (как и я), что в Киеве наметившийся союз националистов и неолибералов устроит более жесткий либерально-демократический режим, нежели при Януковиче и даже Ющенко. При этом альтернативой ему будет бандитизм и криминал в Донбассе, что ничем не лучше. Петровский рассказывал, как Ахметов «башлял» первые митинги, кому и сколько платили, с какими «авторитетами» кто и зачем работает. Ему явно не нравился Майдан, но при этом ни пророссийских ноток, ни романтизации сидящих в это время в обладминистрации я не почувствовал.
– А как бы познакомиться с вашими «революционерами»? – спрашиваю его как бы невзначай.
– Да легко! Хочешь, проведу?
Я очень хотел. Было немного страшно, но для меня крайне важно. А как ещё понять происходящее, не говоря с теми, кто в центре событий?
– Подожди немного, – сказал Сева, отправляя кому-то сообщение со своего телефона. – Сейчас тебе привезут пропуск, и пойдем.
– Пропуск?
– Да. Ты думаешь, туда любого с улицы пустят? Охрана есть… Можно завтра ещё к Стрелкову съездить в Славянск, увидишь наше будущее, – невесело усмехнулся Петровский. – Понаехали тут… Ты его знаешь?
– Видел как-то, – уклончиво решил ответить я. – В газете «Завтра».
– О, у Проханова? Вот он талант, конечно. К нам раньше газету привозили, но давно перестали. – Сева явно оживился. – Может, наладим поставки? Люди точно читать будут!
– Я, конечно, могу передать Александру Андреевичу. Но боюсь, поставками к вам будут заниматься совсем другие люди. Наверное, даже не те, что в обладминистрации сидят…
В этом наши взгляды явно совпадали.
Тем временем на бульваре, прямо посереди проезжей части, остановился «Жигуль». Из него вышел молодой парень в белой рубашке и пошёл к нам.
– Держите, пацаны, – протянул он небольшой бумажный квадратик. На нем красовались криво напечатанные на лазерном принтере слова «Донецк. Оборона. Пропуск. Категория №1». – «Вездеход»! – с гордостью добавил он. – С этим вас никто не остановит!
Я понял, что точка невозврата пройдена. Надо идти. Мы расплатились и минут через пятнадцать были уже у захваченного здания Донецкой ОДА.
Когда я его впервые увидел, у меня екнуло сердце.
Оно мне чем-то напомнило увеличенное в несколько раз здание администрации Чернобыльской АЭС. Конечно, все офисные постройки 1970х годов в Союзе были как близнецы-братья, но тут оно ещё и светилось странным сине-фиолетовым светом. Казалось, от него исходит какая-то мистическая и очень тяжёлая, опасная энергия. Наваленные перед входом баррикады из автомобильных покрышек усиливали ощущение серьёзной аварии, эпицентра сбоя в жизни этого просторного и красивого города. Я встряхнул головой, стараясь отогнать от себя ощущение большой беды.
– Ну что, пошли внутрь? – спросил Петровский.
Украинские блокпосты, стоявшие в ста метрах от здания ОДА, не задали нам ни одного вопроса. На крыльце же нам преградили дорогу два огромных амбала в камуфляже:. «Куда?»
Сева молча протянул им наши квадратики.
– Проходи!
Внутри, несмотря на поздний час, было многолюдно. Жизнь бурлила и суетились сотни людей. Ни дать, ни взять – Смольный в сентябре 1917го. Переходя с этажа на этаж, я чувствовал на себе настороженные и пристальные взгляды, и это отличало тамошнюю публику от тех, с кем я обычно делал митинги в России. И от тех, кого видел на Майдане в Киеве. Я потом много думал над этим ощущением; мой вывод: это было чувство неуверенности. Происходившее в Донецке было антимайданом, то есть у собравшихся не было своей идеи. Они, как Луна, светили отраженным мертвенно фиолетовым светом. Если бы у занявших Донецкую ОДА отобрать их страхи – «бандеровцев», «укрофашистов», запретителей русского языка – то смысл происходящего полностью стерся бы, а вот осознание совершенной государственной измены – осталось.
…Петровский дернул меня за рукав:
– Ты тут долго тусоваться собираешься?
– Слушай, я бы пообщался тут еще… – уходить не хотелось.
– Ладно. Я тогда поехал. А ты тут это, аккуратнее, хорошо?..
Я не знал, что больше Севу никогда не увижу.
8.
На следующий день Петровский поехал в Славянск брать интервью у Стрелкова, вернулся, мы поговорили по телефону, но позже общение наше прервалось по объективным причинам. А в 2015м он погиб на фронте.
Сева оказался комиссаром в бригаде «Призрак» у Мозгового. Узнав об этом, я на миг замер от неожиданности. Я же помнил, как он скептически и даже зло говорил о вожаках «республик».
Потом поговорил с человеком, который был рядом с Петровским, когда он погиб. Прямое попадание снаряда. Сева вытаскивал из-под огня раненого товарища. Мгновенная смерть. Его сослуживец говорил, что он ненавидел эту войну, но считал, что надо быть с друзьями и земляками. Думаю – это логика многих бойцов сепаратистских отрядов.
Многие в Украине стремятся примитивизировать «донецких». Примерно так же, как москвичи – рабочих «Уралвагонзавода». «Замкадышей». Впрочем, и многие оставшиеся в Донецке смотрят на Киев через кривое зеркало. Это, конечно, не приближает мир и здорово облегчает задачу Путину и его телеканалам.
Мое общение в захваченной обладминистрации наглядно показывало, что мотивация рядового актива в Донецке – людей, стоявших у истоков пророссийских организаций, и у тех, кто стоял на Майдане – одинаковая. Антикоррупционная и антиолигархическая. Они хотели социальной справедливости, народной власти. Ими двигали не вполне осознанные, но самые демократические идеалы. Просто политика – это всегда меню. В него нельзя просто так вписать свою строчку – приходится выбирать из того, что предлагают повара. В меню людей, закрывшихся в этой ОДА в Донецке, не было нормальной европейской демократии, они и не могли её выбрать. А выбирали из тех вариантов говна, что им приготовили те, кто стоял за этой операцией.
Чтобы питаться более привлекательной политической пищей, надо становиться поварами самим и писать свои поваренные книги. Надеюсь, эта книга станет такой…
Всеволод Петровский был молодым украинским талантливым журналистом. Он ненавидел войну. Его родители жили в Америке. Его точно нельзя назвать ни бандитом, ни быдлом, ни российским агентом. Глядя на его судьбу, понимаешь: на этой войне Кремль добился того, что Украина потеряла много своих талантливых и ярких сынов и дочерей – с обеих сторон фронта. Вечная им память!
