О ВЕРЕ И ЦЕРКВИ (ЧАСТЬ 2)
В России всё иначе. КПРФ набивается в друзья к Церкви. Ведь и там, и там – патриоты-почвенники. В Латинской Америке единство возникает вокруг идей гуманизма, и левые клирики осовременивают религию; у нас, напротив, компартия сползает в архаику.
В остальном мире сходный процесс виден на примере двух ветвей антиглобализма.
Есть, собственно, антиглобалисты – разновидность националистов: они за изоляцию, максимальное обособление от иностранного влияния (точнее – рынков от иностранных продуктов). Наши антиглобалисты кучкуются вокруг КПРФ.
И есть альтерглобалисты – левые-интернационалисты. Они за мир без границ, но против финансовой глобализации, навязанной человечеству странами «золотого миллиарда». Их лозунг – «иной мир возможен», тогда как у антиглобалистов – «нам и тут хорошо, а раньше было ещё лучше». Мои симпатии, конечно, на стороне идущих вперед.
При всем том, надо признать: исторически самые активные и массовые структуры гражданского общества в России связаны с Церковью. Мы часто видим иерархов РПЦ на официальных государственных мероприятиях. Российская власть, нарушая Конституцию, помогает главным конфессиям финансово, но удерживает их от участия в политике. В том числе – продвигая на ключевые посты подконтрольных себе лиц.
При этом религиозные организации – это единственный институт гражданского общества, глубоко укорененный в России.
Во время протестов 2011 года мы рады, что собираем много пожертвований. На каждый митинг – по 3-4 млн рублей. Во время ОккупайАбая в мае 2012го – 200-300 тысяч в день. Но церковные порталы собирают на свои проекты десятки миллионов! Они на порядок более эффективны. Россияне настолько им доверяют, что жертвуют огромные деньги.
Впрочем, доверяют они Богу. Будь их воля, они бы передавали конвертик Ему прямо в руки, просительно глядя в Его глаза под седыми бровями: достаточно ли занесли?
В России, как и всюду в мире в период первоначального накопления капитала, крупные состояния приобретают нечестным путем. И их обладатели знают: все умрем. И думают: «Может, есть способ как-то увернуться от ада? Ведь ад – это навсегда и очень страшно». Если всё правда и наверху станут решать кого – куда, нас явно отправят туда. Что ж делать? Пугать? Нельзя. Занести? Можно. Но – не прямо. А через посредников – батюшку, епископа, митрополита… Конечно, Божие дело – благо. Но если деньги – неправедные? Или кровь на них? Почему служители Господа их берут?
Потому что рядом с Иисусом распяли разбойника? Тот покаялся и отправился в Рай! Но он-то ведь покаялся… А эти?
Казалось бы – резонный вопрос. И есть в моей жизни эпизод, который, как я думаю, на него отвечает. Хотя бы частично.
У меня рождается дочь. И мы с женой решаем её крестить. Почему вдруг я, как сказано в начале – нерелигиозный человек – крещу ребенка, я расскажу в свой черед. А пока живем мы в Ильинском рядом со знаменитой Рублевкой. Там и находится храм. Мы туда приходим, и священник спрашивает:
– Вы в церковь ходите?
– Нет.
– Посты соблюдаете?
– Нет.
– Исповедуетесь, причащаетесь?
– Нет.
– Не буду. Вы хотите «галочку» поставить, что дочь крестили, а духовной работы не совершаете. А крещение – великое таинство! Не хочу лицемерить. Крестить не буду.
Я раздражен. Но слышу в его словах правду. Ведь к нему, небось, вся Рублевка ездит для «галочки». И это его достало. Он ждет от людей духовной работы. Вместо этого они несут ему деньги. А он, поставленный на супербогатый приход, отправляет их выше. Но однажды утром, помолясь, говорит себе: «Когда же придет хоть кто-то и скажет, что действительно молится и постится?» И тут мы – дитя крестить. Атеисты. И он отказывает.
Возможно, он – пламенный пастырь. Но вынужденно, устав от лицемерия называющих себя «российской элитой», пламя всё время тушит. И больше не хочет. Поэтому денег с нас не берет. Но и таинства не совершает.
Впрочем… если он действительно верующий, то должен знать: их всё равно совершает Бог.
9.
Во время перестройки в СССР, а затем в России, Церковь обретает реальную свободу. И рада ей. Общественный интерес к вере растет. Сотни либералов-интеллигентов принимают крещение. Крестятся и коммунисты. Причем – часто искренне. Хотя я лично понимаю и принимаю этот шаг, как символ принадлежности к культуре моего народа, но со скепсисом отношусь к верующим коммунистам, чье мировоззрение по определению материалистично.
Но по мере того, как власть в России становится всё более авторитарной, она начинает использовать Церковь как свой инструмент. Конечно, не как «святое тело Господне», а как организацию. И ряд иерархов с радостью принимает ситуацию, когда Церкви вверена роль своего рода неофициального идеологического придатка власти.
Это ненормально. Государство не должно вмешиваться в церковные дела ни в какой форме. А миссия Церкви в том, чтобы являть чиновникам, как и всем остальным, пример нравственного ориентира и служения высоким идеалам. Как избавить власть от искушения управлять Церковью, видеть в ней инструмент влияния на верующих?
Очевидно, при смене власти в Церкви, как и в системе государственного управления, предстоит кардинальная ротация кадров. Сейчас её топ-менеджмент слишком тесно связан с коррумпированной авторитарной государственной машиной. Но если клиру присущ здравый смысл и желание сохранить и усилить Церковь, он это сделает.
Время политиков в руководстве Русской Церкви должно пройти.
После кончины патриарха Алексия II в 2008м году, Администрация президента РФ упорно старалась поставить на место патриарха Русской Православной Церкви именно Кирилла. Сопротивляясь назначению митрополита Климента, основного конкурента Кирилла на выборах, человека консервативного, но верующего. Я наблюдал за этой борьбой с самого близкого расстояния. И теперь этой организацией руководит их человек. Неверующий, но – политик, государственный деятель. Причем обязанный светской власти за её активные действия по поддержке собственной интронизации.
Думаю, это недопустимое вмешательство привело к катастрофическим последствиям для Церкви, и кризису доверия к ней, как к духовному институту. Надеюсь, если Церковь возглавит человек истинно верующий, проблемы её отделения от государства не станет. Главное, чтобы не было слишком поздно, и разложение этой организации не зашло слишком далеко.
10.
Меня удивляет, когда сегодня часть либеральной интеллигенции заявляет, что Православие – её экзистенциальный враг. И что если б Россия принадлежала западной религиозной традиции, то в пространстве религиозной духовности всё было бы хорошо.
Да, было бы иначе. Но я считаю, что православие в России играет ту же роль, что протестантизм в США. Ранее я указывал, что трудовые этики, присущие этим ветвям христианства и их отношения со знанием, столь же близки, как и характеры наших народов. С этой этикой и этим отношением неразрывно связан колоссальный успех Америки и Англии в экономике, образовании и культуре.
В пору Великих географических открытий, католические страны Испания и Португалия, захватившие необъятные просторы и богатства, не могут рационально их использовать. Они копили и тратили сокровища, а не инвестируют в развитие. Это обусловлено культурой, взращенной в католической традиции. А протестантизм и православие стимулируют вложения капитала. Что, по моему мнению, должно отвечать взглядам носителей либеральных идей. В том числе, в России.
Но явление, с которым мы имеем дело, сложнее. Церковные обычаи и эстетика – пышность, роскошь, часто слишком тучное духовенство – не отвечают сути православия.
Вспоминаю эпизод из моей жизни в Украине. Как-то, поднимаясь по тропе от Днепра мимо пещер к соборам Киево-Печерской Лавры, я выхожу к алтарной части храма. И вижу: двор заполняют Мерседесы, Ауди, БМВ. Полсотни крутых машин.
А рядом два монаха курят самокрутки.
– Отцы, – спрашиваю, – это что? Я столько лимузинов даже в Кремле ещё не видел.
– А, это у владыки нашего, – говорят, – именины. Народ съехался поздравить!
Поздравить? Народ на «мерседесах»?! Хорошо. Но как, – спрашиваю я уже себя, – эти люди соотносят роскошь с христианскими ценностями? Чему учат паству? Какой пример Церковь, созданная больше двух тысяч лет назад ради спасения людей, дает им сегодня? Не таких ли служителей зовет Иисус лицемерами, закрывшими для них Царство Небесное? Не им ли напоминает, что тот, кто возвышает себя, унижен будет?
Те же вопросы уместны в России. Но там доминирует только одна ветвь христианства, а в Украине есть пять церковных структур. Три православных – Московский и Киевский патриархаты (ныне Поместная Церковь Украины), Украинская автокефалия, католики и униаты. Плюс – протестантские общины.
Украина куда более религиозна, чем Россия. Если в России воцерковленных верующих от 5 до 10 процентов населения, то в Украине – около пятидесяти. При этом РПЦ быстро теряет Восток России – за Иркутском протестантских приходов уже больше, чем православных. В связи отделением Киевского патриархата и образованием ПЦУ – половину приходов в Украине.
Для меня обретение автокефалий поместными (национальными) церквями – способ оздоровления православия. Церковь, отпавшая от РПЦ – тело, избавленное от больных органов. Да, оно болит, но получает шанс исцелиться, вновь обретая начала, на коих возросло Восточное Христианство.
Так никогда и не пережившее глубокой реформации.
Впрочем, я уже писал выше, что у нас была своя, русская реформация, которой стала революция 1917го года. Тогда, отрицая религию, обществу была предложена другая, и как для меня – более глубокая вера. Не в Бога на небе, а в человека на земле. Не в сверхчеловека. В простого, сокровенного Человека, чьи возможности бесконечны.
Это – конкурирующая вера. Альтернативная вера. Как когда-то – вера протестантов.
Я верю: простой человек, каждый из нас – сверхчеловек.
Это – одна из основ моего мировоззрения.
Мой любимый писатель – Андрей Платонов. Самый коммунистический автор. Почему? Потому, что все его тексты пронизаны верой в человека. Простого. И сокровенного. Эту веру большевики предлагают миру. А Платонов её улавливает… И пишет, по сути, о ней. Не зря Сталин ненавидел писателя – не как врага, а как еретика предложенной им народу веры. Советский лидер был готов мириться с убеждённым белогвардейцем Булгаковым и даже любил его произведения, но не с убеждённом левым Платоновым. Впрочем, репрессирован он тоже не был.
11.
Простота и Бог в человеке бесконечно мне близки. Не случайно мой любимый храм – и одно из любимейших мест в России – Покрова на Нерли. В нем я вижу идеал гармонии. Созданный будто вчера, но парящий в веках. В нем нет назойливой роскоши, завитков, золота, пафоса, фальши. Его строили не как предприятие по сбору пожертвований прихожан – он далёк от любого жилья[14]. Он создан, как дом бесконечной любви.
Вот я схожу с электрички в Боголюбово, иду под железной дорогой, надо мной невесть куда гремят поезда. А я – уже здесь. Один? Хорошо. Значит всё это – только мое. Храм я вижу издали. Он выглядит сиротливо. Как светоч среди просторного заливного луга в излучине Клязьмы. И я иду к нему. Пешком. Иначе – никак. Это важный символ – путь в ухабах и лужах даже в сухое лето. И ведёт он к моей, твоей, нашей общей сущности и душе. Живущей в этом символе Руси.
Если бы я взялся рисовать Образ России,
то рисовал бы храм Покрова.
Это – точка предельной концентрации моего отношения к Родине.
Еще я люблю Айя-Софию в Стамбуле. Знаю там каждый уголок. Для меня это отражение толерантности – сразу и храм, и мечеть. Но также и деловитости. Там есть то, что я зову уголок спонсоров – мозаики, на которых перед Христом склоняются императрица Зоя и император Константин Мономах, а перед Богородицей – император Иоанн Комнин и его жена Ирина. В руках они держат символы филантропии: деньги и дарственные грамоты.
В этих мозаиках для меня важны, во-первых, Ирина – рыжая красавица абсолютно славянской внешности, а, во-вторых – шапка Мономаха. Её по недостоверному преданию Константин послал князю Владимиру, а потом присвоила Москва. Но важно то, что Владимир получил венец вместе с деньгами на постройку храма Софии, уменьшенной копии Айи-Софии, храма Божественной Мудрости, возведенной в Киеве в первой половине XI века.
Хранит этот храм и знаки предательства крестоносцев – они нанесли ему ущерб, намного больший, чем мусульмане. Есть и плита с трезубцем Посейдона – место, где и в христианском храме, укрывшись от бурь житейского моря, человек мог поклониться языческому богу моря Посейдону. В центре храма на полу – символическое изображение известной тогда Вселенной, с Землей в центре мироздания. Это место называется Пупом Земли – именно отсюда происходит эта известная русская идиома.
Третий мой любимый храм – Саграда-Фамилиа в Барселоне. Не знаю другой постройки, так легко и высоко устремленной в вечность, вершина которой – Спаситель. Но этот летящий конус не идентичен церкви как институту. Церковь, воплощенная в нем и церковь-организация – разные вещи. Итак:
– Что для тебя будущее? – спрашивают меня.
– Саграда-Фамилиа. – отвечаю.
– А что – история?
– Айя-София.
– А что – Россия?
– Покрова на Нерли.
12.
Но есть церкви, а точнее – культовые постройки – бесконечно мне чуждые. Это построенный Ельциным в Екатеринбурге на месте гибели царской семьи Храм-Памятник на Крови во имя Всех святых, в земле Российской просиявших и Храм Христа Спасителя в Москве. Я ничего не имею против русских святых и Иисуса. Но в этих строениях, не могу назвать их церквями, построенными на проклятых местах, где нет Бога.
Вспоминаю: федеральный канал, интервью с иеромонахом. Ведущий спрашивает:
– В храме Христа Спасителя в цокольном этаже есть мойка для машин. Туда на диких джипах ездят дикие люди. Как это понимать? Так они приходят к Богу?!
– Хотя бы так, – отвечает иеромонах.
Ну да, хотя бы так… Хотя не уверен, что там есть, к кому приходить.
Кстати, во время строительства этого храма, в Белграде на деньги народа возводят собор святого Саввы. Я там был. И там есть Бог. А в храме на Москве-реке – нет.
Потому что там в Сербии строят с верой. На реальные народные пожертвования. А в Москве – как в песне Бориса Гребенщикова: «…турки строят муляжи святой Руси за полчаса…» Ключевое слово, конечно, не турки, а – муляжи. И входя туда, видишь, как «…знак червонца проступает вместо лика на доске…»
Я, как москвич, хорошо знаю историю этого места. Это Чертолье – подворье палача-опричника Малюты Скуратова. Потом – Алексеевский монастырь. Но его настоятельница по легенде это место прокляла и объявила, что «быть ему пусту». В 1931 году храм взрывают. Хотят строить Дворец Советов. Но не могут и устраивают бассейн «Москва». А потом решают вернуть храм. Один художник предлагает оставить бассейн, а собор в натуральную величину сделать прямо над ним – из проволоки. Сильный был бы ход – воздушный храм… Но деньги побеждают – строят каменный.
На эту тему в передаче «Куклы» (была такая при ельцинской «свободе слова») между первым и вторым туром президентских выборов в стиле «не дай Бог» делают сюжет: на президентских выборах побеждает Зюганов, а Лужков ему в телефон говорит: «Да, понимаю. Народу нужен бассейн. Да, знаю. Сам строил! Взорвем в лучшем виде».
13.
Наверняка кто-то спросит:
– Первые слова этой главы: «я – человек не религиозный», а вы толкуете о Боге, Церкви, конфессиях, теологии, о любимых храмах; может, вы, Илья, ещё и крещеный?
– Да. Крещеный.
– Зачем же подчеркиваете свою нерелигиозность?
– Не религиозный не значит – неверующий. Объясню вам. Слушайте:
Я решаю креститься в 12 лет. В 1987-м. Зачем? Чтобы утвердить мою идентичность. Тогда жизнь бросает мне вызов. Я вижу, что страна, которую я знаю, люблю и путь которой вижу – заблудилась. В ней всё, как в будущей песне того же «Аквариума»: «прыг, ласточка, прыг, а в лапках топор…» Она вязнет в тухлом чужом киселе. Я это тяжело переживаю. Потому что у меня есть картина мира и убеждения. Я хочу соединиться с моей страной. И ощущаю, что, может быть, единственное, что от неё остаётся – это тайная связь со скрытой высокой сущностью, воплощенной тогда для меня в крещении. Других путей не вижу. И спрашиваю родителей: «как?» Они крутят пальцем у виска. Отвечают:
– Надо идти в церковь.
– В какую?
– Не знаем.
В московскую я не хочу. Чувствую: там бутафория. Прошу, чтоб родители нашли настоящую. И мы едем в Голицыно. В маленький скромный храм. Так нам советуют наши друзья. Священник, который там служит – верует. Верующих батюшек я знаю мало, но они есть. А мне очень важно, чтоб этот веровал. И не был гэбэшной сволочью.
Вы спросите:
– Ты в 12 лет знаешь эти слова: «гэбэшная сволочь»? И для тебя это важно?
– Да, – отвечаю, – знаю. И, да – важно.
Но мои близкие это не афишируют. Время смутное. Многие верят, что вот сейчас:
пройдёт она –
так называемая «гласность» –
и вот тогда госбезопасность
припомнит ваши имена…
Крестным отцом приглашаем ближайшего друга папы Геннадия Ахапкина. Очень глубокий и важный для меня человек, ныне, к сожалению, уже покойный. Он приезжает из Перми и мы идем…
Потом какое-то время, заходя в храмы, я крещусь. Потом перестаю – думаю, что это лицемерие. Я не ношу крестик. Считаю РПЦ гнилой и лживой. Подумываю: не сменить ли конфессию? Не найти ли тех, кто истинно верует? Но решаю: нет. Ведь я – агностик. Я знаю: есть то, что нам неведомо. И, будучи физиком, представляю, что это может быть. Но зря человечество наделяет это сверхъестественное антропоморфными чертами.
Я верю в бессмертие души. Верю, что у каждого из нас есть предназначение, миссия. И пока она не выполнена – будет вторая, пятая, десятая жизнь… Я считаю, что ад там, где мы сейчас живем. И будем жить, пока не исполним миссию. А конец света настанет, когда это сделают все. Человек не имеет права отнимать чужую жизнь. Его свобода кончается там, где начинается свобода другого. У души есть канал общения с Богом, с энергией, которая есть всюду и действует везде. Думаю, это объяснимо с научной точки зрения. А заповеди – это данный нам способ не сбиться с пути.
Вот основа моих моральных ориентиров. Религия – практика самосовершенствования. Их много, все они равны и все имеют право на существование. А человек – право не веровать ни во что. Но он обязательно должен верить в себя, в Человека в себе. Если он живет по совести, долг у него один: раскрыть себя, реализоваться. Отказ от этого – главный грех против Бога.
14.
Речи и дела высших церковных деятелей разных конфессий говорят о том, что глобальная тенденция в христианстве – движение к диалогу. И конфессий, и культур, и церквей с миром – т.е. светским обществом.
Сейчас на свете около 1.2 млрд католиков, 800 млн протестантов и 230 млн православных. Число мусульман сравнимо с числом католиков. То есть участников диалога достаточно. И в нем может осуществиться.
Одна из важнейших задач любой Церкви – защита людей.
Спасение их душ. Сопротивление противостоянию.
Воссоединение разъединенных.
И тут я мысленно возвращаюсь к патриарху Тихону, с которого начал эту главу. Ведь об этом он пекся, отказывая в благословении на междоусобицу. О защите своих чад, о спасении их душ, об их воссоединении и о противлении распаду.
Можно по-разному оценивать его поступок и фантазировать: что было бы, дай он тогда благословение. Но это не нужно. Достаточно знать: мы живем и можем что-то менять, потому, что есть те, кто как он – не предают то, во что верят.
И я – один из них.
Мне нравится думать о себе, как о человеке, меняющем мир. Но я спрашиваю себя: где грань, отделяющая моё желание жить в нормальной стране среди более или менее счастливых людей, от желания войти в историю – как преобразователю, политику, приблизившему светлое будущее. Церковь именует это гордыней. Где же эта грань?
Я ещё не нащупал ее.
А, может быть, уже перешел? И теперь всё, что могу сделать – сказать: я хочу оставить своё имя в истории. Имя, написанное белыми буквами. И сделаю для этого то, что считаю нужным. Если доходить до банальностей, я хочу брать пример с Тихона. Тихона – человека. В самом широком смысле. Человека подлинной веры.
В Украине есть женщина – Ольга Богомолец. Потомственный врач, доктор медицины, правнучка знаменитого академика Александра Богомольца – Президента Академии наук Украинской ССР, создательница архитектурно-музейного комплекса «Замок Радомысль», благотворительница…
Она всю жизнь собирает украинские неканонические иконы. Их у неё полторы тысячи. Большинство тех, что висят нынче в храмах – те же симулякры, что я вижу и ненавижу в политике. А это – истинное народное искусство. В каждой – мощный эмоциональный заряд. Каждая – искренна. Писана с верой.
Вот какую икону я хочу. И она для меня – воплощение веры Человека.
