О ЯЗЫКАХ (ЧАСТЬ 2)

Надо осознанно отвязывать русский язык от Кремля и российской власти. Делать его по-настоящему международным, естественно, с Россией – его главным резервуаром. Но чтобы его воспринимали не как собственность российского государства. Так же, как английский не есть собственность Великобритании или США. Это усилило бы наши позиции в мире, сохранило бы язык, продлило бы его жизнь и обогатило бы экономически и геополитически все страны со значительной долей русскоязычного населения.

4.

Пока же ситуация печальна. Если преподавание русского в школе и профильных вузах пока ещё находится на пристойном уровне, то в обществе в целом всё куда хуже. Как известно, язык «есть общественный продукт и остаётся им, пока вообще существуют люди» – так пишут Маркс и Энгельс. Формы, содержание и тон языка диктует окружающая повседневная жизнь. И, к сожалению, нельзя сказать, что под влиянием этой жизни язык народа в минувшие два десятилетия не стал менее «могучим, правдивым, свободным», чем был тогда, когда так о нем писал Иван Тургенев. Очевидно – по вине своевольных пропагандистских СМИ и самодовольных, безграмотных политиков.

Их печальную роль в деградации нашего языка не раз отмечал видный филолог, профессор московской Высшей школы экономики Гасан Гусейнов в ответ на нападки, вызванные одной из его горьких реплик в социальных сетях.

Возможно, многим памятен этот сравнительно недавний скандал. Осенью 2019 года Гусейнов разместил в Сети сообщение, в котором сетовал на то, что «приехав в Берлин, умные люди не удивляются, увидев в тамошних киосках газеты не только на немецком, но и на русском и турецком, сербском и французском, греческом и польском, английском и итальянском», а в Москве, где живут и трудятся «сотни тысяч украинцев и татар, киргизов и узбеков, китайцев и немцев» и других иностранцев, в продаже «невозможно днем с огнем найти ничего на других языках, кроме того убогого клоачного русского, на котором сейчас говорит и пишет эта страна».

Я цитирую его по материалам ряда изданий, так как соцсеть, где разместил реплику автор, её удалила, решив, что она разжигает ненависть. В том смысле, что на неё мигом отреагировало множество тех, кого называют хейтерами, обрушив на профессора поток площадной брани, обвинений и оскорблений.

Его слова о клоачном русском «патриоты» наемные и стихийные, истолковали как «наезд» на родной язык. И «дали отпор агрессору». Да так, что администраторы решили от греха убрать сообщение.

А профессор пояснял: из русского языка, что доступен во многих изданиях «вынуто удивление: черт побери, а мир-то населен более умными и человечными людьми, чем я и мои соотечественники, как же так? Как же я дошел до жизни такой? Патамушта империя и великая держава? Наоборот: потому что не империя, не великая держава, а порядком одичавшая страна. Очень много работы у следующих поколений, которым предстоит расчищать эти наши авгиевы конюшни».

И тут выяснилось: Гусейнов метко угодил прямо в болевую точку. Да так, что это отозвалось многоголосым эхом. «Конюшни», «эта страна», «одичавшая страна» и в первую очередь «клоачный язык» вызвали взрыв ярости и в соцсетях, и в «качественных СМИ». Издания обрушили на филолога вопросы вроде «чем вам не угодил русский язык?»; «само звучание русского устного вас раздражает?»; «почему вы написали про страну – эта? Россия для вас чужая страна? Или путинская Россия?».

В ответ Гусейнов многократно спокойно пояснял, что видит, как «страна одичала в ненависти и нетерпимости». Которая в полной мере проявилась в комментах к его посту. А проблема с его публикацией «есть только для ксенофобов и дураков. Россия — это многонациональный разноязыкий мир, а русский язык не является собственностью какой-либо этнической группы или государства. Непонимание этого – важный симптом общественного неблагополучия и одичания». Писал профессор при этом не о русском языке вообще, не о том «идеальном языке», что живет в недрах русской культуры, а о каждодневном «языке СМИ, социальных сетей, публицистики и телевизионных шоу», то есть «о языке агрессии и ненависти», несущем «идеологию вражды».

Это, по его мнению, «чрезвычайно опасный инструмент». И я с ним полностью согласен. Думаю, в Украине тоже видят эту опасность и хотели бы избавиться именно от него, а не от русского языка как такового.

5.

Подняв вопрос «упадка языка», учёный заострил проблему, как он говорит «упадка, переживаемого самим обществом, обществом, посредниками между частями и слоями которого выступают наши СМИ и политические силы. <…> Язык ненависти заливает средства массовой информации, оглупляет людей, выращивает из их эмоций скрепы коллективной обиды. Вот и получается, что критическое высказывание о негодности и опасности такого их языка люди принимают за оскорбление…»

Меж тем, в словах Гусейнова не было и нет ничего оскорбительного ни для русского языка, ни для русских людей. Напротив – профессор поднял голос в его защиту. А напали на него именно те, от кого он язык защищал. И нападки эти отражали интересы лиц и групп, которые претендуют на то, чтобы управлять идущим в стране политическими процессами и «выращивать для себя и под себя соответствующий язык. Например, бешеный всплеск злобы, ксенофобии, вселенской обиды на всех и вся, – считает Гусейнов, – это следствие глубокого разлада между тем, что люди видят вокруг, и тем, что им сообщает пропаганда. Все, например, “вечера с Владимиром Соловьевым”, теледебаты с участием массовки и манипуляцией голосами – это индустрия производства ненависти. И многие, надышавшись этого эфира, просто транслируют вовне ненависть, которую испытывают к себе самим за то, что так дали себя провести. В позднем СССР именно этот разлад привел к полнейшей апатии населения при кончине Союза».

Сегодня, как и при кончине Союза, политики и чиновники «затачивают» страну под себя. Владимир Жириновский как-то высказался в «Известиях», что нам, де, нужен общественный строй «с запашком портянок». Язык этого строя уже создан. И внедрять его несложно. Поскольку (и здесь снова прав Гусейнов), за поколениями говорящих и мыслящих по-русски людей ещё тянется – как танкер за буксиром – опыт несвободы, идеологического диктата, насилия над разумом.

Обсуждение без запаха портянок, исходящего от дурно пахнущих лагерем слов, без превращения собеседника в оппонента, а оппонента – во врага, безусловно, нужно. Но его пространство всё уже. А может ещё значительно сузится. Глава канала Russia Tоday Маргарита Симоньян как-то заявила, что социальные сети опасны, поскольку беспрепятственное размещение там фейк-ньюс – лживых новостей – «ведёт к гражданской войне в России». А государственные институты, считает она, «просто ни хрена в этом не понимают».

Я с прискорбием должен согласиться с тем, что соцсети стали настоящим рассадником того самого «языка подонков», с помощью которого люди не примиряются друг с другом, а разжигают конфликты. Когда на ровном месте вполне разумные в обычной жизни индивидуумы (вне зависимости от своих политических взглядов) вдруг превращаются в изрыгающих слюну и проклятия чудовищ. Вот только так было не всегда. Когда пользователей ещё было немного, ничего подобного не наблюдалось. Зато когда пришли пропагандисты, работающие как раз на «ни хрена не понимающие» государственные институты, и завалили все онлайн каналы своим информационным поносом, вот тут все и началось.

Теперь они же призывают к введению более масштабной государственной цензуры в Интернете. Понятно, что «фейк-ньюс» – лишь прикрытие, тем более, что именно на канал RT и г-жу Симоньян часто указывают как на авторов фейков и творцов «постправды». Реальная же задача критиков соцсетей – пресечение одного из немногих оставшихся сегодня в России каналов свободной коммуникации, дискуссий и распространения информации. Властям так неприятно, что кто-то где-то может излагать мысли, эмоции, отношения к событиям и проблемам неподцензурно, что они готовы вбросить любую фальшивку и «страшилку», чтоб обосновать потребность более сурового контроля в Сети.

6.

В 2017 году все тот же профессор Гусейнов выпустил книгу эссе «Язык мой – wrack мой», которая, судя по всему, и стала своего рода прологом его выступления в соцсетях.

Ее открывает размышление над словами премьер-министра России Владимира Путина об отношениях с Украиной, где он говорит, что «украинская сторона «выкатила» [за аренду базы в Севастополе] непомерную сумму “40-45 млрд долларов за десять лет”. За эти деньги я бы съел вашего президента и премьер-министра вместе взятых, но не могу», – иронично замечает Путин.

Слово “съесть” здесь термин не гастрономический (как бы питателен ни был президент Янукович), а чисто бюрократический. В русском обиходе “съесть”, например, начальника – означает добиться его отставки и самому сесть на его место. Поэтому слова Путина “съем вашего президента с премьер-министром в придачу” переводятся на нормальный русский как: «да, сегодня вся ваша держава, друзья, этих 45 млрд долларов просто не стоит. И мы вас пока не покупаем – мы вам корму подсыпаем…». Хорошо известно, чем через четыре года кончилось подсыпание – съеданием Крыма и вторжением в Донбасс.

Это процесс, кстати, «обогатил» русский язык целым рядом выражений. «КрымНаш», «ИхТамНет» и прочие «скрепы», «русская весна» и «русский мир» стали частью всеобщего новояза, который крайне важен, чтобы замаскировать в сознании людей суть, которая за ними стоит – лживую и империалистическую. Новые слова в языке помогают сгладить чувство вины, примирить человека с происходящим.

И впрямь, отрезвление от эйфории, вызванной крымской авантюрой, уже наступило, а вбитые в память штампы-сорняки «крымнаша» пока не вянут. Ведь бытие определяет сознание. А значит, возможно, когда Крым уже не будет российским, многие в Москве и окрестностях всё ещё будут исступленно повторять это заклинание. Оно же лучше звучит, чем «захватим Крым», хотя суть ровно та же… А как замечательно звучит «отрицательный рост», начавшийся в российской экономике после «крымнаша»?  Вроде как жрать нечего, а вроде как и есть, чем гордиться!

Вряд ли кто-то станет спорить с тем, что язык СМИ отражает, с одной стороны – язык их аудиторий, а с другой – язык политики. Строго по Марксу и Энгельсу: «язык есть проявление действительной жизни». А также её направление. Тем временем российские СМИ, с их нередким расизмом и шовинизмом, побуждают граждан задуматься о национальной идентичности друг друга, и распознать «чужаков». Из телевизора и жизни, когда попутчик в электричке поясняет, мы узнаем, что «и в правительстве российском» «черные» сидят; их «масть выдает»; «знаем мы этих лавровых и сурковых».

Однако ж «чернота» не всегда означает этнос или расу, а может указывать на низкий статус человека. Не зря «негром» по-русски называют не столько афроамериканца (или афророссиянина), и даже не кавказца, сколько любого исполнителя низкооплачиваемой работы, плоды которой присваивают другие. Кстати, и само слово «работа» в русском языке в подозрительной близости к «рабству» находится. А современные российские ксенофобы – в такой же близости к германским нацистам.

Что их объединяет? Соглашусь с Гусейновым: немота. Людям трудно описать современность, виновницу их неудовольствия. У них нет для этого языка – язык борьбы за свои трудовые права времен СССР или Гражданской устарел, а язык СМИ и либеральных реформ 1990х в эту сторону не поворачивается. Подсказка суфлера из могилы Второй мировой войны возвращает людей к желанной простоте борьбы с врагами и инородцами. Жаль, что не показывает дороги обратно в современность.

7.

В современность нас возвращает настоящий, повседневный язык, который заставляет называть вещи своими именами: аннексию – аннексией, вторжение – вторжением, репрессии – репрессиями, а также и другие приметы одичалости части людей, которая, несмотря на их, казалось бы, пристойные костюмы и галстуки, очень хорошо видна и слышна.

Эта долгая дискуссия, в которую были вовлечены десятки периодических изданий, говорит о важности обсуждаемой нами темы.

Вспоминаются интеллектуальные дискуссии первых лет XXI века. Тогда, сравнивая самый широко распространенный в мире английский язык с шестым в списке русским, кто-то предполагал, что английский – это язык действия и/или функционирования, а русский – «язык разговоров о будущем» и «язык развития».

Конечно, всё это сильные преувеличения. Всё равно, что сказать: «итальянский – язык поэзии», «французский – язык любви», а «немецкий – язык производства или команд». На русском и английском создано немало стихов, не менее прекрасных, чем стихи Данте и Петрарки; а на французском и итальянском команды отдают не хуже, чем на немецком, и будущее обсуждают не хуже, чем на русском.

Но что в этих дискуссиях верно, так это то, что языки определяют нашу деятельность не хуже, чем деятельность определяет их.

Понятно, что в каждом или почти каждом языке живут разные языки, лучше подходящие для разных деятельностей. Язык космонавтов и музыкантов (хоть английский, хоть русский) всё же отличается от языка, скажем, бюрократов или полицейских. Но живут они все внутри того всеохватного языка, который задает рамки их применения. Того языка, на котором они могли бы свободно общаться и понимать друг друга.

Тут вспоминается интересный, но печальный пример. В одной из книг о лагерях (скорее всего, в «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург) описана история, как в кузове грузовика едут интеллигентные женщины-зечки, а сторожит их солдат-срочник из деревни – мужик не злой. Всю дорогу женщины разговаривают, а когда приезжают, конвоир удивляется: вот ведь… вы ж по-русски говорили, а как по-птичьи – слова, вроде, знакомые, а ничего не понятно.

Нельзя позволить машине ненависти сделать
язык простых людей и язык интеллектуалов и нового класса
окончательно непонятными друг другу.

Сейчас к этому дело идёт семимильными шагами. Но если это будет продолжаться, новому классу или его политическому авангарду придется заново учить язык «Уралвагонзавода». Ведь на нем предстоит общаться с ближайшим союзником. Мы должны друг друга понимать.

8.

Русский язык звучит сейчас повсюду. Не благодаря, а вопреки Кремлю – на нем говорят миллионы уехавших из страны. На нем говорят, пишут, публикуют книги, играют спектакли и поют в Вене и Париже, в Монреале и Бостоне. На него переводят стихи, прозу и научные тексты. Переводят и с него. И это – не тот язык, который профессор Гусейнов назвал клоачным. Это мировой язык. Но так сложилось, что иной бюрократ и, к сожалению – слесарь-инструментальщик, металлург, транспортник, а то и студент расплодившихся псевдоВУЗов ещё и не поймет…

Вкус к языку пробуждается тогда, когда нет принуждения к его изучению. Тогда, когда его хочется учить. В той же самой Украине всплесками интереса к своему языку были ознаменованы революционные события – сначала 1917го года, а потом 2004го и 2014го годов. Именно со своим, украинским языком тогда ассоциировались свобода и ожидания новой жизни. Во всех этих случаях русский язык, к моему глубокому сожалению, выглядел как навязанный инструмент чужой имперской политики.

Зеркальным образом в России я тоже много раз наблюдал, что лучше всего русский язык учат в тех школах, где хорошо и много преподают и другие языки – как народов, живущих в конкретных регионах, как-то татарский или якутский, так и международные языки общения – те же английский или французский.

Попытки вытеснить преподавание иных языков
всегда ведут к упадку своего собственного.

Насильственная русификация ли, украинизация ли, татаризация или китаизация не решает проблему национального языкового развития, а только усугубляет проблему на десятилетия вперед.

То есть, похоже, следующим поколениям и впрямь «предстоит расчищать эти наши авгиевы конюшни» и в области языка, а значит и в сферах культуры и политики. Причем не только расчищать. Язык предстоит развивать и распространять.

Это необходимо сделать частью политики новой власти. Причем главные центры его развития и обучения ему создать вне России. Кстати, в СССР одной из главных филологических школ была школа академика Юрия Лотмана в эстонском Тарту – то есть в советской республике, наименее русифицированной из всех. Это было мудро со стороны тогдашней власти. И было бы очень правильно применить такой подход и при продвижении России в мире, создать качественные центры развития русского языка в других странах.

Например, там, откуда к нам сегодня едет больше всего мигрантов. Если бы такие центры существовали, они бы приезжали, куда более качественно владея нашим языком. Тем самым, они имели бы куда лучшие шансы на получение более высокооплачиваемой работы и более высокого социального статуса, что очень важно для обустройства их дальнейшей жизни и жизни их детей. И самое главное – огромного количества межнациональных споров и конфликтов можно было бы избежать.

Но, конечно, не только. Помня о проекте создания Северного Союза и о других стратегических задачах, такие международные центры с привлечением специалистов разных национальностей важно создавать в ключевых развитых странах. Оказывать этому проекту государственную поддержку, активно привлекая к нему также российских и зарубежных частных инвесторов – ведь где общение, там и торговля, а где торговля, там и прибыль. Это ещё одна задача, которую могла бы реализовать резко выросшая в последние годы русскоязычная диаспора по всему миру.