О МИГРАНТАХ (ЧАСТЬ 1)
Я очень люблю кино. Наверное, нет ни одной недели, чтобы я не сходил в кинотеатр. Я так отключаюсь от всех проблем и растворяюсь в эмоциях и мыслях зала. Важно смотреть кино на большом экране, как на то рассчитывал режиссер, а не дома на диване. И каждый год, пока я жил в России, я ездил в Сочи на самый интересный национальный кинофестиваль – «Кинотавр».
В отличие от чопорного и рафинированного московского кинофестиваля, это детище обаятельного одессита Марка Рудинштейна было живым и собирало лучшие работы, сделанные в России. И лучших людей, имевших отношение к кино. Вообще то все ездят на него отдохнуть. В городе Сочи – темные ночи… А тут ещё куча фланирующих по пляжу кинозвезд и музыкантов. Но у меня там всегда другая задача. Ежедневно четыре фильма конкурсной программы, два фильма на городской площади, и, если хватит силы воли проснуться утром – зайти на программу «короткий метр», посмотреть на перспективную молодежь (там, кстати, иногда попадались настоящие бриллианты – Павел Руминов, Валерия Гай Германика…).
Из всех Кинотавров для меня самым ярким оказался четырнадцатый, проходивший в 2003 году. На второй день после приезда я честно проспал утренний «короткий метр», и если бы не жена, вернувшаяся в номер с моря за оставленным полотенцем, имел бы все шансы проспать и основной конкурс.
Вылазить из кровати очень не хотелось. Первым фильмом сегодня был фильм с невнятным названием «Старухи» какого-то неизвестного мне Геннадия Сидорова. В общем, сила воли была на пределе. Как всегда в критической ситуации, на помощь пришла жена: «Вставай, соня! Пошли на море!» Включившееся чувство противоречия вошло в ситуативный и недолговечный альянс с чувством долга. «Милая, ты иди, я после кино к вам присоединюсь»… Жена упорхнула, а я по-быстрому умылся и пошёл в «Зимний театр» на сеанс.
В зале большинство зрителей составляло жюри. Зрителей было человека три-четыре, в основном – профессиональных кинокритиков. Вообще-то их на фестивале было несколько десятков, но остальные явно предпочли общество (или как минимум соседство) моей жены на море. Но сила воли все равно была сильнее.
Первые минут двадцать фильма были просто мучительны. «Еще одна типично российская чернуха», — решил я сначала. «Жена-то, как всегда, права»…
А потом фильм неожиданно начал меня затягивать в себя.
Сидоров показывает полузаброшенную, как говорили в советское время – неперспективную – деревню под Костромой. Вся молодежь оттуда уезжает. Половина домов заброшена. А в другой половине живут пожилые одинокие русские женщины – те самые старухи. С одной из них живет сын или внук, единственный в деревне молодой парень. С синдромом Дауна.
Электричества в деревне нет – кто-то украл провода и сдал в металлолом. Сами старухи исправить ничего не могут и живут при лучине, как в старину. И живут они вообще как бы вне времени – в забросе и пустоте. Будто – нигде. Как многие в России…
И тут в деревню прибывает семья таджикских беженцев, бегущих от войны в своей стране. Они занимают пустую полуразрушенную русскую избу – тоже символ! – и обустраиваются. Это традиционно большая мусульманская семья – шумная молодежь, дети. И с этого момента весь фильм – о том, как старухи и гости строят отношения друг с другом.
Гости старухам не нравятся. От них шум, у них другие обычаи и язык, и вообще они – непривычные, чужие. И хотя вреда от них никакого, но работает многократно описанное в социально-психологической литературе негативное отношение к иному.
Старухи хотят от них избавиться. И подговаривают молодого больного парня поджечь отремонтированный таджиками дом, чтобы пришельцы ушли. И он его поджигает.
Они чуть не гибнут, но не уходят, а вселяются в другой брошенный дом, ведь их достаточно. А пока разворачивается этот конфликт, глава восточного семейства, молодой тридцатилетний мужчина, мастерит ветряной двигатель, чтобы с его помощью самим добыть такое нужное, но отсутствующее электричество.
И он его делает. И запускает. И собирает всю деревню – всех старух – на праздник восстановления электричества! И мы видим, как между ними возникает полное единение. Старухи каются, что сожгли дом. Их прощают. И жизнь заброшенной деревни постепенно начинается вновь.
Конечно, это метафора. В старый умирающий русский мир, где не осталось молодых, не осталось драйва, не осталось будущего являются пришельцы. Но не несут ему угрозы, а несут энергию, которой в нем не хватало, чтобы вновь начать нормально жить. Приход новой молодой энергии – вот ключ, поворот которого возрождает этот мир. Эту деревню, которую, кажется, уже можно сносить, потому что там ничего нет и кажется, что уже ничто и никогда не возродится.
Но – нет! закрывать нельзя!
Потому что новые и иные люди несут ей будущее и жизнь.
Этот фильм отражает мой взгляд на проблему миграции. Либо Россия омолодится и приобретет эту энергию, либо чиновникам и любым иным националистам нечего плакать, и тем более – закрывать и запрещать. Чтобы не пришлось потом оплакивать великую страну…
…Когда фильм закончился, весь зал – все десять человек – встали и захлопали. Режиссера не было в зале, но мы хлопали минут десять. И пошли к Марку, просить устроить дополнительный показ в «прайм-тайм». На нем было яблоку негде упасть, и мы пришли смотреть «Старух» вместе с женой. А потом в третий раз, когда фильм решили показать на площади, бесплатно для всего города. Тогда тоже мест не хватило, и несколько сотен человек всю картину смотрели стоя. И тоже устроили овацию. Я почувствовал, что мы, как нация, не безнадёжны…
2.
Фильм поднял проблему, которая в XXI веке будет одной из ключевых. Для России, для Европы, для многих стран мира. Миграция – перемещение огромных масс людей внутри стран и между странами и континентами – одна из самых серьёзных мировых проблем нашего времени.
Если в 2000 году в мире число мигрантов, по данным ООН, составило около 173 миллиона человек, то в 2019-м – достигло 272 миллионов. В 2017 году, по сведениям из того же источника, число международных мигрантов составило 3,4% населения Земли. Из них 70 миллионов принудительно перемещенных лиц, включая 26 миллионов беженцев и 3,5 миллиона искателей убежища. Для одних миграция является вопросом выбора, для других – вопросом жизни и смерти. Нередко она несет с собой вызов привычным укладам и образам жизни, системам социального обеспечения, хозяйственной и криминальной ситуации и т.д. в странах, куда прибывают мигранты.
Эта проблема возникла не вчера. Историки полагают, что период IV-VII веков нашей эры стал эпохой колоссальных миграций в Европе, именуемых Великим переселением народов. Один из его итогов – падение Западной Римской империи и создание оснований для формирования современной этнокультурной карты Европы.
С тех пор время от времени значительные массы людей движутся по лицу земли. Одно из самых недавних перемещений такого рода – поток беженцев и нелегальных иммигрантов в Европейский Союз из стран Ближнего Востока, Северной Африки и Южной Азии, возникший в 2015 году. Тогда с января по сентябрь в странах ЕС было зарегистрировано от 1 до 1,8 миллиона иностранцев, прибывших из этих регионов. Чиновники и журналисты дали ему название – Европейский миграционный кризис. И действительно – это был самый большой кризис такого рода в Европе со времен Второй мировой войны.
То есть проблема миграции вновь особенно остро стоит в последнее десятилетие. И пока ещё никто не предложил однозначных сценариев её решения. Некоторые страны, например – Германия, справляются с ней, или говорят, что справляются. А Италия и Франция справляются хуже. Хотя концепция «мультикультурализма» буксует практически везде. Пожалуй, миграция не вызывает системных конфликтов лишь в Великобритании, где национальная и сословная сегрегация возведена в норму, да в Соединенных Штатах, где вся гражданская культура изначально построена на иммигрантах.
России это массовое вторжение тогда почти не коснулось. Но наряду с усиливающейся внутренней миграцией, страна сталкивается с наплывом трудовых мигрантов из соседних государств.
Так в первые четыре месяца 2019 года миграционный приток населения в Россию обновил максимум за десять лет и составил 98 тысяч человек. В те же месяцы 2020 года этот поток спал. Но какова будет динамика трудовой миграции в ближайшие годы – предсказать сложно.
Ситуацию в этой сфере российские политики и чиновники время от времени пытаются использовать в своих интересах, выступая за введение виз на въезд в страну из сопредельных стран Средней Азии и Украины.
Мне позиция этих отдельных националистически настроенных деятелей вроде Франца Клинцевича или Алексея Навального неприятна. Проблема миграции, безусловно, есть. Но, во-первых, нужно правильно понимать причину её возникновения, а во-вторых, решать её методами не деструктивными, а стимулирующими.
3.
Необходимо отдавать себе отчет в том, что если в стране, регионе, населенном пункте есть рабочие места, которые люди, проживающие на этой территории, избегают занимать из-за, например, слишком низкой оплаты труда, то эту нишу обязательно заполнят представители тех стран или регионов, для которых подобный уровень оплаты труда является нормальным. Как говорится, пылесос будет работать, а вода дырочку найдет.
Но, допустим, по ряду причин, связанных с криминальной обстановкой, какие-то чиновники хотят изменить эту ситуацию. Как это сделать? Ответ лежит на поверхности. Надо повысить минимальный размер оплаты труда. Ещё лучше – ввести минимальную почасовую оплату труда, как мы обсуждали раньше. И так избежать появления специальностей, на которых работодатель может платить такие гроши, что коренные жители данного региона не хотят за них трудиться.
Вспомним, как резко упал в Москве уровень миграции из той же Центральной Азии, когда в России прошла девальвация рубля после введения санкций в связи с аннексией Крыма и начала конфликта с Украиной 2014 в году. Разница цен в их странах и России стала не такой большой, чтобы из-за этого имело смысл кому-то понаезжать.
Сходную разницу я когда-то наблюдал между Москвой и Новосибирском.
Новосибирск – третий по численности населения город страны. Там нет проблемы миграции. Так как нет такого разброса заработных плат, например, с Казахстаном и другими близкими к региону бывшими республиками СССР.
И не нужно никаких виз, не нужно задерживать, и никого нет никаких скинхедов. Мигранты туда не едут. И всё, что они делают в Москве, выполняют местные. И система прекрасно работает.
Это говорит о том, что в распоряжении чиновников и политиков есть средства экономического регулирования, многократно более эффективные и несравненно более гуманные, чем введение виз и любые другие запреты и ограничения.
У темы миграции в России я вижу две стороны. Обе отражают крайние подходы. Первый – подход националистов. Его отражают тезисы: «Въезд запретить (или ограничить/затруднить), поставить человека с ружьем, никого не пускать». Второй –подход крайних леваков, которые говорят: «Никакой проблемы нет. Пусть, что хочет, тот и едет, и всё как идет, так и идет, у мигрантов те же права, что и у обычных граждан».
Первый подход принципиально неверен. А второй – утопичен. Потому что те, кто приезжает, всегда занимают рабочие места и несут с собой и на себе иную культуру.
Глупо отрицать, что мужчины из Средней Азии часто приезжают без женщин (те остаются дома), чтобы вкалывать, как сумасшедшие, на московских стройках. И расслабляться им негде и не с кем. Чтобы куда-то пригласить местную девушку, у них нет денег. Отсюда – сексуальное и другое насилие, нападения и все те беды, которые широко известны. И которые используют шовинисты, чтобы оправдать ответное насилие.
И начинает раскручиваться спираль такого противостояния, подчас требующая жестких полицейских мер.
Проблема эта, безусловно, серьёзная, но решить её можно другим путем. Он называется изменение уровня доходов и вовлечение мигрантов в совместную практическую повседневную жизнь с русским (татарским, мордовским, чукотским) населением тех территорий, куда они приезжают.
