О РАЗВИТИИ (ЧАСТЬ 1)
Проехать по России. От её западных границ до восточных берегов. От южных рубежей – до северных морей. Я это делал. И не раз. Причем далеко не только самолётом летел или поездом катил из пункта А в пункт Б, а много тысяч километров накрутил на машине. Очень полезный и важный, скажу я вам, опыт.
Всё видишь очень близко – разрушенные агрокомплексы; брошенные деревни; старые и новые фабрики и комбинаты; вырубленные людьми, загубленные выбросами и сгоревшие леса; давно не паханные поля и колосящиеся нивы; крохотные сельпо и огромные супермаркеты; разбитые проселки и хорошие трассы; убогие «хрущевки» и роскошные особняки; школы, давно требующие ремонта и сверкающие здания администраций; офисы банков и научные институты; железные ворота воинских частей; замшелые каркасы брошенных объектов и лес кранов у новостроек; заросшие бурьяном спортплощадки и новые поля для гольфа Старого Оскола; рычащие сотнями моторов золотые и железные рудники, угольные разрезы, газовые факелы и нефтяные вышки.
И вот ты едешь и всё это видишь. Проходишь наглядный урок неравномерности развития страны. И понимаешь: это зрелище немало говорит о прошлом нашей страны, очень много о её настоящем и только намеками – о будущем.
А без будущего никак нельзя. Существование в мире страны без будущего бессмысленно. Понятно, что оно может быть продленным в десятилетиях прошлым, как, например, во многих местах Африки. Но я пишу о России. А она издавна принадлежит к числу развитых и развивающихся стран. Конечно, с рядом оговорок. Однако серьёзные специалисты это не оспаривают. При этом ещё раз подчеркну: развитие это очень неравномерно от региона к региону и от эпохи к эпохе.
Однако здесь и сейчас нас интересует, что можем сделать в пространстве развития мы – я и мои современники, коллеги, товарищи, новый класс и его союзники. Как и какие можем разрабатывать проекты, строить планы, предлагать стратегии. Да и что такое – развитие? Цифры ВВП? Увеличение территории? Рост населения?..
2.
Думаю, определения тут бессмысленны. Развитие может быть разным; и для разных людей будут не только разные приоритеты, но и разная цена, которую они готовы за это заплатить.
Наполеон или Гитлер завоевывали (и тем самым развивали) свои империи, расплачиваясь жизнями своих (и чужих) подданных. Что характерно, эти поданные не роптали – пока все шло хорошо, их страны росли, и был приток богатств с захваченных территорий. Потом пришлось расплачиваться…
Руководство Малайзии или Китая ставят для себя задачей искоренить бедность. Надо сказать, что у них неплохо получается, и большинство граждан страны готовы им простить проблемы с демократией и коррупцией, пока они занимаются именно такой моделью развития своих стран.
Постсоветские либералы во всех странах СНГ видят задачей добиться роста ВВП. Вроде как тоже прекрасная задача, только за сухими цифрами человек оказывается потерян. Понятно, что все поддержат идею роста современного промышленного производства. Но перевод медицины и образования на платную основу, монетизация льгот и т.п. – все это тоже увеличение ВВП, ведь люди начинают платить за ранее бесплатные услуги. Причем такого роста добиться гораздо проще, как нам доказывают наши правительства. Но вот только хотим ли мы оптимистичной статистики такой ценой? В европейских странах рост совсем небольшой, а граждане живут счастливее…
Мы уже много говорили про отдельные составляющие роста. О городах и о деревнях, о российских регионах вообще и о Сибири в частности, о дорогах, их соединяющих, и о коррупции, растаскивающей Россию на кусочки. Там были намечены темпы, контуры и векторы стратегий, а порой и осуществления возможных конкретных проектов, реализация которых позволит с одной стороны – ускорить их развитие, а с другой – направить его по маршрутам, которые я считаю наиболее перспективными.
Эти маршруты, или, если угодно – вектора – диктуют вызовы, которые бросает России быстро меняющийся мир. Эти слова, превращенные в обиходный штамп, важно понять буквально. Первое – это реальный, а не выдуманный в Кремле мир. Он не статичен, а действительно непрерывно меняется. И чем дальше, тем быстрее.
Мы живем не на облаке и не на околоземной орбите. Наши страны – не летающий остров Лапута из романа Джонатана Свифта. И любые попытки, что нынешнего руководства России, что некоторых граждан Украины, как бы встать в сторонке от этого мира, отгородиться и отделиться от него, чем дальше, тем больше мешают развитию. Мы –часть этого мира, со всеми его проблемами, но и всеми возможностями, которые он нам предоставляет.
И должны отвечать на вызовы с его стороны. Вот они: изменение климата, старение населения, угрозы продовольственной и информационной безопасности; нехватка пресной воды, ощутимая уже в скором времени; изъяны системы медицинского обеспечения, ставшие очевидными во время недавней пандемии коронавируса.
Все эти проблемы имеют глобальный характер. С ним так или иначе сталкиваются все страны. Но России приходится иметь дело и со специфически ей присущими вызовами развитию.
3.
Темпы технологического развития в мире растут. Авторы доклада Национального комитета по разведке США 2017 года «Глобальные тренды. Парадокс прогресса» указывают на то, что «быстрый технологический прогресс приведёт к увеличению темпов изменений и создаст новые возможности, но обострит разногласия между победителями и проигравшими. Автоматизация и искусственный интеллект будут изменять отрасли быстрее, чем будут адаптироваться к ним экономики ряда государств, потенциально вытесняя рабочих и ограничивая обычный путь развития бедных стран».
В этом предположении нам важно всё. Но есть три особо весомых момента.
Первый: современная Россия, стараниями своего правительства – бедная страна. Это важно учитывать, размышляя о её развитии.
Второй: экономика России уже несколько десятилетий адаптируется к изменениям медленнее, чем они происходят, сменяя друг друга.
Третий:
Глобальный прогресс, как и любой соревновательный процесс, подразумевает наличие победивших и проигравших.
То есть тех, кто поспевает за изменениями, опережает и даже программирует и создает их, и тех, кто не может этого делать. А порой не в состоянии обеспечить своей стране и простого устойчивого догоняющего развития. За исключением робкой попытки выйти за флажки в 2009-2011 гг., Россия упорно пытается сделать вид, что она настолько самодостаточна со своими ракетами и природными богатствами, что мировое научно-техническое развитие ей не интересно. А кому интересно, пусть в частном порядке зарабатывают на нефти и газе и покупают свои айфоны. Или вообще сваливают на Запад, раз им там интереснее. Мы видим: сегодня России со своим «импортозамещением» сложно конкурировать не только со странами-лидерами в сфере инноваций, но и с теми, кого принято называть развивающимися.
В какой момент начался тот слом, за которым страна отказалась от модели развития и занялась деиндустриализацией и уничтожением своего производственного потенциала? Ведь ещё в конце 1980х все те, кого мы знаем, как российских олигархов, активно занимались компьютеризацией и всевозможными НТТМами. Да и в 2000х те же самые бизнесмены, которые в России известны как самые консервативные промышленники, пренебрегающие техническим перевооружением своих предприятий, активно инвестируют в разнообразный хай-тек на Западе. То есть дело не в личностях, а в устройстве постсоветской экономической модели.
Ключ к проблемам лежит в схеме приватизации промышленных предприятий, начатой в 1992 году и достигшей своего пика в 1995 году с «залоговыми аукционами». Авторы реализованных подходов не скрывали, что их задача – не вовлечение широких слоев населения в экономическую активность, и не справедливый раздел советского наследства, а формирование узкого класса преданных центральной власти собственников, которые могли бы предотвратить приход к власти левых партий. В Восточной Европе, кстати, это произошло повсеместно, и нигде ни к каким негативным последствиям для развития соответствующих стран не привело.
Но даже не дебатируя о законности и рациональности поставленной цели, чего добились приватизаторы – Чубайс, Гайдар и поддержавший их Ельцин? Выстроенная схема почти не пускала людей «со стороны» к руководству предприятий. Контроль преимущественно уходил либо старым директорам, либо специально отобранным властями бизнесменам. При этом на формально открытых аукционах надо было платить – но фактически заранее известные победители получали размещение на счетах своих банков государственных средств в объеме, т.е. для них приватизация была близка к бесплатной.
4.
Следует ли обвинять тех, кого мы потом назвали «олигархами», за их участие в залоговых аукционах? Думаю, что это было бы неправильно. Им архитекторы приватизации дали возможность получить контроль над крупнейшими промышленными предприятиями – они ей воспользовались. Причем будущие олигархи приняли на себя немалый риск, обескровив свой предыдущий бизнес и приняв на себя вместо правительства ответственность за наиболее непопулярные действия по борьбе со старыми руководителями, реструктуризации приватизированных производств и увольнению с них оказавшимися лишними рабочих. И именно осознание этих рисков на фоне политической и экономической нестабильности заставило олигархов сначала отбить свои вложения, отжимая из уже лежащих на боку советских гигантов последние соки. Кто-то после этого перешел к созидательной деятельности, как тот же Ходорковский – но большинство вошло во вкус, и вот это уже было запрограммированным правительством страны преступлением против своего народа. Подчеркну – запрограммированным и впрямую управляемым преступлением: госчиновники сознательно оградили отобранных ими будущих капитанов индустрии от конкуренции как с международными инвесторами, так и между собой и «несогласованными» претендентами, потребовав взамен сохранить выстраиваемую Кремлем систему власти в стране.
Мир знает две модели приватизации – продажа предприятий по максимальной цене тому, кто её предложит на аукционе; или ускоренная приватизация по нулевой цене, на основе конкурса инвестиционных проектов, т.е. программ развития данного производства. Очевидно, что первый путь в 1990е нельзя было реализовать – ни у кого не было нужных денег. Зато второй путь (которым, например, прошла Германия после объединения с ГДР) был и возможен, и просто напрашивался. Однако он не решал политической задачи – новые собственники не были бы ничем обязаны власти, поэтому и был отвергнут. «Реформаторам» нужны были люди лояльные, чьи права на полученную собственность были бы подвешены из-за сознательно сделанных нарушений при её получении.
Что мы в итоге получили? Крупный бизнес в России заранее лоялен любой власти и готов исполнять её «просьбы». Условность собственности не предполагает длинных планов развития предприятий. Напротив, она стимулирует их расчленение и перепродажу с целью сохранения полученных прав. Отсутствие и обязанностей по развитию, и обязанности обслуживать привлеченные под покупку предприятий средств создает психологию временщиков, подсказывает, что надо выжать из приобретенного все соки в максимально короткие сроки. Любая модернизация – это деньги на ветер. Те, кто ведут себя иначе, типа Ходорковского, наказываются системой под аплодисменты остальных приватизаторов.
Нельзя сказать, что сами участники залоговых аукционов не понимали сложившуюся ситуацию. Как свидетельствуют они сами, Михаил Фридман, например, ещё при назначении в 1996м году в правительство Владимира Потанина призывал коллег по цеху использовать его не для усиления своего влияния и получения индивидуальных преференций для их бизнесов, а для установления прозрачных правил игры для всех. В 2003 году с подобной идеей выступила уже основная бизнес-ассоциация страны – Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП), избрав своим спикером по данному вопросу все того же Михаила Ходорковского (считается, что это стало спусковым крючком к его конфликту с Владимиром Путиным).
Хорошо помню одну из наших бесед с Ходорковским в 2001 году, когда я по молодости лет предложил ему использовать созданную нами «Федерацию интернет образования» (ФИО) для усиления политических позиций ЮКОСа в стране, и получил довольно гневную отповедь. «Вы, Илья Владимирович, забыли, в какой стране вы живете!», — говорил тогда МБХ. «Вы думаете, что мы можем делать, что захотим, а это не так! Мы не должны забывать, как мы получили в руки наши предприятия, и помнить, что в любой момент за ними может прийти человек с ружьем. И за нами, и за Потаниным, и за всеми остальными. И не стоит провоцировать государство об этом вспомнить!». До начала процесса отъема ЮКОСа тогда оставалось ещё два с половиной года…
Новая власть в любой постсоветской стране, если она будет претендовать на звание «демократической», неминуемо столкнется с задачей исправить восстановления доверия своих граждан к собственности, особенно крупной. И мы хорошо видим, что недоверие и даже ненависть людей вызывает не собственность как таковая. Такие миллиардеры, как Сергей Галицкий («Магнит»), Олег Тиньков («Тинькофф-банк»), Анатолий Карачинский (IBS) или Аркадий Волож («Яндекс») никогда не вызывали столь негативных эмоций, как Роман Абрамович или Борис Березовский. Их украинский коллега Петр Порошенко («Рошен») даже избрался президентом своей страны, что вряд ли смогли бы сделать Ренат Ахметов, Дмитрий Фирташ или Виктор Пинчук, несмотря на все свои капиталы и СМИ. Разница в том, что первые выстроили свой бизнес сами, с нуля, а вторые – приватизировали советское наследие. В той же Украине хорошо видно, как «топит» рейтинг любой власти даже намек на её сотрудничество с одним из «олигархов».
Сами «приватизаторы» давно предлагают «откупиться» с помощью т.н. компенсационного налога. Типа, пусть нам скажут, сколько, мы доплатим в казну ещё денег и перевернем страницу. Думаю, это совершенно тупиковый и даже жульнический путь, который проблему никак не решит.
Во-первых, кто и как будет решать, сколько должен составить этот налог? Если недоплаченную сумму, то недоплаченную от какой стоимости? Если от стоимости предприятия тогда, то кто её определит и по какой методике? Если от стоимости предприятия сейчас, то это будут дикие деньги, которых ни у одного собственника не будет. Если от прибыли – то мы будем наказывать тех, кто хорошо и честно работает, и поощрять тех, кто оптимизирует налоги или просто плохо хозяйствует.
Опыт тут есть практически единственный в мире – это английский Windfall Tax 1997 года (можно перевести как «налог на непредвиденные доходы»), который применило левое правительство Тони Блэра, чтобы компенсировать потери от тотальной приватизации времен неолибералов под руководством Маргарет Тэтчер. Способ его расчета заключался в том, что англичане взяли среднюю прибыль проданных предприятий за четыре года во времена приватизации, умножили её на фиксированный коэффициент 9, и потом потребовали от собственников заплатить 23% от разницы с текущей рыночной стоимостью компании. Говоря простым языком – правительство сказало, что нормальная инвестиция должна была окупиться в течение девяти лет, а если собственник заработал больше, то 23% от этого сверхдохода он должен отдать государству.
Очевидно, что для нас этот подход не работает, потому что честного расчета прибыли предприятий тогда не велось, с текущей рыночной стоимостью и сейчас есть проблема, а если сделать нормативную оценку того, сколько предприятие реально должно было приносить своим владельцам, исходя из объема производства, или же считать его стоимость, исходя из международных аналогов, то по всем объектам мы получим, что их приватизационная стоимость была занижена даже не на один, а скорее на два порядка – и база налога получится огромной. В Великобритании, кстати, этот налог принес государству весьма скромные по масштабам её экономики 5 млрд. фунтов (около 1.5% доходов бюджета страны).
Во-вторых, кто должен будет этот компенсационный налог платить? Предприятие? Так оно тут, скорее, пострадавшая сторона. Собственники? Они многократно менялись за эти годы, некоторые из участников приватизационных схем уже полностью вышли из состава акционеров, зато на их место пришли другие люди, которые являются вполне добросовестными покупателями имущества, за которое они платили вполне реальные деньги. Хотя в ряде случаев, безусловно, мы имеем дело и с сознательными скупщиками краденого. Но как их отличить? Идти в суд? Это переведёт проблему в длительное разбирательство, в ходе которого либо ишак, либо падишах, либо само предприятие обязательно сдохнут. В любом случае, потенциальный плательщик компенсаций не ясен.
В-третьих (и это главное!), компенсационный налог, уплачиваемый по непонятному принципу в казну без возможности сменить собственников предприятий, в глазах граждан ничего не поменяет. Даже если сказать, что все собранные деньги целевым образом пойдут на что-нибудь хорошее, типа школ, больниц или дорог, то у властей точно не будет ответа на простой вопрос «а почему нельзя полностью отменить результаты приватизации, пусть даже вернуть их владельцам те копеечные в масштабах страны суммы, что они за них когда-то заплатили, а далее прибыль от их работы или честной продажи направить уже на те же школы и дороги?». Так что для большинства людей ворованное останется ворованным, а жулики – жуликами. Более того, организаторы такой «компенсации» возьмут в результате этой процедуры за них моральную ответственность перед гражданами, сказав, что «больше претензий нет».
Моя точка зрения на проблему восстановления справедливости, попранной во время приватизации, совершенно другая.
Первое. Надо без ложного стыда и ужаса перед этим словом назвать грядущий процесс – национализацией, проходящей в рамках особого (нового) закона. Если мы будем говорить о «пересмотре приватизации», то мы заложим бомбу перед будущими решениями властей: что мы допускаем отмену ранее сделанных решений, не оспоренных в суде в рамках действующего на момент их принятия законодательства. Поэтому мы должны не проводить ревизию предыдущих шагов, а сделать новое действие, на что национальное правительство имеет полное суверенное право.
Второе. Должен быть определен закрытый перечень конкретных предприятий, попадающих под национализацию, утвержденный квалифицированным большинством парламента (а может быть, даже и референдумом). Референдум даст возможность гражданам страны почувствовать себя соавторами решения; а также даст сигнал любым будущим инвесторам, что подобный шаг носит экстраординарный характер, и его повторение возможно лишь тогда, когда будет складываться по этому поводу национальный консенсус. Перечень предприятий должен быть невелик и составлен из правопреемников советских производств крупного размера, проходивших через приватизацию на денежных и залоговых аукционах в 1995-1997 гг.
Третье. Эти предприятия не реквизируются, а принудительно выкупаются у текущих собственников (кроме розничных и институциональных инвесторов, купивших акции на бирже) за акции этого же предприятия. Стоимость пакета, которая должна остаться у собственников, должна соответствовать выплаченным ими средствам на момент приватизации (фиксируется тем же законодательным актом, что и решение о национализации), но в рамках текущей рыночной цены. Таким образом, у собственников останется пакет, который они бы получили, если бы покупали предприятие в настоящий момент на свободном рынке. Также национализируются пакеты акций выше определенного размера, переданные в крупных госкомпаниях (предприятиях, главным конечным собственником которых является государство) менеджменту или третьим лицам вне рамок принятых рыночных процедур.
Четвертое. Объявляется амнистия капиталам, заработанным собственниками в процессе владения данным предприятием. В то же время если национализированные пакеты акций находятся в залогах или иных обременениях в пользу третьих лиц, они отменяются, а бывшим собственникам предоставляется определенный законом о национализации период иммунитета для изыскания альтернативного обеспечения.
Пятое. Текущие собственники получают право в течение определенного периода времени выкупить любые по размеру пакеты акций национализированных предприятий по оценке, рассчитанной на основе стоимости международных аналогов данного предприятия. После окончания этого периода структура собственности стабилизируется и с этого момента государство получает право распоряжаться своим пакетом в полном объеме в соответствии с решениями правительства и парламента.
Думаю, этот комплекс мер достаточно компромиссен, чтобы быть воспринятым как справедливый и большинством граждан страны, и текущими собственниками. Первые вернут потерянное в результате жульнической приватизации имущество; вторые сохранят капиталы, заработанные в период, пока они им распоряжались, и не понесут прямых финансовых потерь.
