ОБ ОБРАЗОВАНИИ (ЧАСТЬ 2)
В Штатах на развитие технологий обращали внимание всегда. Практически ещё до того, как создали свою страну. Кстати, первые высшие учебные заведения в этом Новом Свете там основали раньше, чем в «древней» России (если не считать ещё более древнего Дагестана, конечно).
Университет по сути своей – автономное учреждение, требующее притока кадров. В британских колониях в Северной Америке быстро построили несколько крупных городов и около двух десятков городов второго уровня. В России же в XVIII-XIX веках имелось полтора города: Санкт-Петербург – столица-бюро, где, как писал поэт «театры и дворцы, Нева и корабли, несущие со всех сторон земли, затеи роскоши; музеи просвещенья и признаки ученья», и Москва – центр традиции, где «сорок сороков без умолку гудят».
Первые вузы того времени в Америке создали в XVII веке, когда в будущих Тринадцати колониях жило не больше 40000 иммигрантов из Англии и Шотландии. Первым стал «Новый колледж», основанный в 1636 году в колонии Массачусетского залива. Через 200 с лишним лет он станет Гарвардским университетом. А тогда был учебным заведением пуритан. Впрочем, вскоре его программу сделали более светской.
А в 1693 году в Виргинской колонии открыли колледж Вильгельма и Марии. В 1701-м в Коннектикуте – Коллегиальную школу – будущий Йельский университет.
Чем выше спрос, тем больше инвестиции. Всё идёт своим чередом. В 1740 году Бенджамин Франклин создает Филадельфийскую академию – будущий Пенсильванский университет. Через шесть лет – открывают колледж Нью-Джерси (ныне – знаменитый Принстон). В 1754-м в Нью-Йорке – Королевский колледж (Колумбийский университет). В 1766-м – Ратгеровский университет, а в 1769-м – Дартмутский колледж (он и теперь называется «колледж», хотя уже давно стал настоящим университетом.
Конечно, исторически концепция американского университета восходит к европейской средневековой традиции. Но созданные в XVII-XVIII веках учебные заведения не были полными аналогами университетов Европы. В них студентам не нужно было выбирать факультет – ничто не обязывало их ограничивать себя некой специальной областью. Факультет был «цехом» вольных «мастеров» и «подмастерьев». А университет – союзом «цехов».
Порой колледжи превращали в университеты довольно быстро. Филадельфийская академия уже в 1765 году де-факто стала Пенсильванским университетом. А де-юре – в 1779-м. Так в британских колониях готовили образованный класс будущих Соединенных Штатов. В 1819 году в США имелось 13 университетов.
24 апреля 1800 года второй президент США Джон Адамс подписал закон о перенесении столицы государства из Филадельфии в Вашингтон. В числе прочего, этот закон содержал и пункт о выделении 5000 долларов (тогда весьма значительная сумма) «на приобретение книг, которые могут понадобиться Конгрессу, и создание соответствующего помещения для их хранения». Он же определял правила функционирования библиотеки, согласно которым, её посещение и доступ к ресурсам получали только президент и вице-президент США, члены Сената США и Палаты представителей (Конгресс США). Поэтому библиотеку и стали называть — «Библиотека Конгресса». Страстный библиофил, третий президент Томас Джефферсон резко увеличил её фонды, продав конгрессу своё личное собрание книг. Он сказал тогда, что «я не знаю, существует ли отрасль науки, которую бы Конгресс желал исключить из своей коллекции; нет такой области знания, которая бы была бесполезной для членов Конгресса при принятии ими их решений». Эта опора на науку стала ключевой для новой власти Соединенных Штатов. В Госдуме я такого никогда не слышал…
Если в средневековой Западной Европе накопление знаний было исключительным делом церкви, монархов и вассальных им феодалов, а в России – государственным проектом, то в Штатах, как правило – затеей группы меценатов. Джон Рокфеллер в ответ на идею учредить новый университет (например – Чикагский) обычно отвечал: «создайте Совет попечителей и соберите такую-то часть суммы. В случае успеха, я добавлю большую долю финансирования.
А Джонс Хопкинс, видный предприниматель и филантроп из Балтимора, основал знаменитый ныне университет и медицинский институт своего имени, сделав в 1847 году единовременное пожертвование в 7 млн долларов – крупнейшее в ту эпоху.
Это – нормально и естественно для богатых и очень богатых людей Америки – учреждать и финансировать школы и вузы. Не потому что с их налогов спишут весомую сумму, а потому что это инвестиция в их будущее. Они живут не как временщики, после которых – «хоть потоп», а как люди, ясно видящие своё место в истории.
Однако подлинным толчком для развития университетской среды Америки был акт о сельскохозяйственных колледжах. Это был первый закон в мире, когда государство сформулировало государственный заказ на образованных людей – агрономов и военных инженеров. В обмен оно предоставило университетам безвозмездный вклад в их фонды («эндаументы», англ. endowments) в виде сельскохозяйственных земель.
В результате участвовавшие в программе университеты в одночасье стали богатыми землевладельцами. Они могли использовать этот капитал для финансирования своей деятельности и научных исследований. Приумножая своё богатство по своему усмотрению, они сегодня являются крупнейшими инвесторами в США – и могут себе позволить не зависеть от прихоти правительственных чиновников.
Аналогичное действие может стать важным решением для реформы российской системы высшего образования и прекращения унизительной бедности большинства национальных ВУЗов.
8.
История человечества – это история образования. Да – и хозяйства, искусства, инженерии, предпринимательства, собственности, государства, военного дела, полиции, политики, дипломатии, гражданских движений – всего этого тоже. Но развитие ни одной из названных сфер деятельности, как и остальных, невозможно без образования.
Его история так богата, что не стоит пытаться обсуждать даже самые главные её эпизоды. Но бегло и в общем остановиться на ней надо. А затем перейти к проблемам, с какими имеют дело строители новой России, и задачам, решать которые нам предстоит.
Образование, как, по сути дела, способ создания личности, осмыслили античные философы, а создали политики. Поскольку и демократический полис, и тирания, и империя нуждались в гражданах, компетентных в разных сферах.
Античная традиция понимает образованного человека, как антипода варвару, неспособному жить в сложной социокультурной системе; или идиоту, не способному отвечать за себя. Образованный человек в этой традиции есть, прежде всего, гражданин – не только компетентный в некой области или ряде областей, но и сознательно связывающий личные интересы с интересами целого – т.е. социальной системы – и способный к деятельности, нужной этой системе.
Это представление отчасти отражено в диалоге Платона «Горгий», где философ обсуждает мотивы, движущие ораторами, врачами, математиками, живописцами, купцами и учителями. В своих текстах он именует искусствами то, что сегодня мы называем профессиями, то есть то, что дает людям образование, помогающее им освоить способность в самых разных ситуациях принимать верные решения.
Сократ, в свою очередь, считает принципиально важным соответствие таких решений Идее Общего Блага, умение видеть эту идею и выводить из неё правила жизни. Отсюда способность образованного человека действовать правильно – т.е. в соответствии с этими правилами – не по привычке или команде, но по своему разумению. Которое он обретает путем того же образования – то есть разносторонне освоив знания и опыт.
С тех времен и до нашей эры, переходящей в постиндустриальную, прошло много веков. Но и сегодня представления об образовании схожи с древними. Его задача двояка. Во-первых – подготовить человека к занятию позиции в системе материального и нематериального производства. Во-вторых – создание личности в широком смысле слова, наделенной системой воззрений и ценностей, а также способной к развитию.
Сегодня мало кого смущают слова о непрерывном образовании в течение жизни. Но эта жизнь ставит вопрос о превращении любого образования в высшее. Мир движется всё быстрее. Если в ХХ веке СССР сделал обязательным сперва трехлетнюю, а потом семилетнюю школу, что мешает нам увидеть высшее образование если не обязательным, то всеобщим? Этого требует развитие.
9.
Но тогда нужно создавать другой тип учебного заведения – новый университет! В разных краях они устроены по-разному, так что я, понятно, имею в виду нашу страну.
Эта книга – не место для детального изложения этого проекта. Намечу лишь самые общие, но важные его черты, связанные не столько с наукой или учебным процессом, сколько с общественным измерением образования.
В новом университете я вижу прообраз и одну из ячеек нового общественного устройства. А значит одна из его черт – самоуправление. Это не значит, что его не может финансировать государство. Может. Пора понять: тезис «кто платит, тот и заказывает музыку» – то есть, кто финансирует, тот и управляет – уступает место другому:
кто платит – инвестирует в важнейшую составляющую своего будущего успеха – в интеллект.
В создание его носителя – нового класса.
Тот самый Томас Джефферсон сказал, что «ничто так не способствует процветанию, могуществу и счастью нации, как образование».
Условие этого успеха – самостоятельность всех управленческих решений, принимаемых на предприятии, в которое инвесторы вкладывают средства. Его независимость от бюрократических ограничений.
Новый русский университет – место,
где новый класс сможет строить жизнь так, как хочет.
Мне скажут: начинать надо со школы. И уже в ней закладывать основы самоорганизации и самоуправления. И я соглашусь. Но помечу: всё же опыт школьников слишком мал. Поэтому я вижу школу тренировочной площадкой, где детей готовят, и они готовятся участвовать в полноценном самоуправленческом поколенческом проекте – новом русском университете.
Очень важной составляющей образования как процесса социализации учащихся является их отрыв от родителей и привычной комфортной домашней среды. Большинство американских студентов поступает в ВУЗы вдали от дома – и это осмысленный элемент системы. Который не обязательно происходит на уровне высшего образования; самые элитные школьные учебные заведения мира также подразумевают отрыв от семьи.
Что страшного в том, что школьники с ранних лет живут вдали от дома? Кстати, в народной школе профессора Рачинского был интернат, где многие его подопечные впервые узнали, что такое простыни и наволочки…
Отрыв от материнской титьки – средство привития навыков решения проблем (из которых личные и бытовые – не самые сложные), плюс – воспитания самостоятельности и самоопределения. Нужно больше интернатов. Нет смысла называть имена видных людей, прошедших школу вдали от дома – их тысячи в списках крупнейших исторических фигур.
Не вижу проблемы, а только пользу в смене школ, поиске своего пути, своего коллектива, самого себя. Нужно социализировать формирующихся людей, учить их находить своё место в разных коллективах.
В моей жизни была история, которая меня многому научила. Когда я только пришел учиться в первый класс, там была девочка Аня. И ну никак она не вписалась ни в сам класс, ни в учебный процесс. В чем было дело – сейчас сложно сказать, но жилось ей тяжёло. Буквально задавили девчонку. Что-то с ней всегда было не так.
Нет, я никогда не принимал участие ни в какой травле. Но и чем помочь ей – тоже не знал. Один в поле – не воин. В общем, через какое-то время родители перевели Аню в другую школу, и она потерялась из виду.
Прошло несколько лет. Я был в лагере пионерского актива в Подмосковье, где собирались наиболее активные школьники нашего района.
Лагерь актива – это место, где в течение месяца мы проходили разные обучающие программы. Было много конкурсов. Но главным – был конкурс бальных танцев, в который входило девять классических европейских и латиноамериканских танцев. Мы должны были с нуля научиться (никто до этого никогда не танцевал), и пройти соревнование в последний день лагеря.
С самого начала надо было разбиться на пары. Для этого мы написали на листочках бумаги наши номера и побросали в две синие пионерские пилотки – одну для мальчиков, другую для девочек. Я лично думал с этой темы как-то срулить – не мужское это дело, танцы-то! – но не получилось. Пришлось тянуть бумажку с номером той несчастной, что придется меня терпеть.
Я вытянул цифру 21. «О, хороший номер», – подумал я. И действительно! Когда мы разбились по парам, передо мной оказалась миниатюрная и ослепительно красивая голубоглазая блондинка с точеной фигурой. Лицо мне показалось смутно знакомым…
«Ты не Илья Пономарев, случайно?» – спросила девушка. «Я – Аня, ну, помнишь?..»
Вот этого я совершенно не ожидал. Тихий утенок превратился в красавицу. Да ещё в лагере актива! Она оказалась лидером своей новой школы, председателем совета дружины и прочая, прочая. Расцвела…
В общем, мы с ней стали безусловными победителями того конкурса бальных танцев.
Для меня это был урок – насколько человека формирует коллектив, и как в одной среде он может быть аутсайдером, а в другой – оказаться лидером и центром общественного внимания.
И примеров таких – многие сотни. Даже в моей собственной семье, с моими детьми.
Социализация подростков, подготовка их к практической жизни, требующей ответственности, владения собой, деловой хватки, хороших навыков общения – в том числе, к участию в университетском самоуправлении, сделает включение в него проще.
«Помни про школу! Только с ней станешь строителем радостных дней!» – писал Маяковский в самом начале развития системы образования в СССР. И был прав. Без новой школы не создать новый университет – место, где мы образуем гражданина, владеющего компетенциями нужными для участия в общественном производстве. И подготовим кадры самоуправляемых сообществ, орденов, где качественное образование – одно из главных условий успеха и индивида, и всей организации. Но о них разговор чуть позже.
А пока помечу: нам предстоит убрать все деформации, чуждые университету, как вольному учреждению. Например – увести из него полицию. И не допускать её туда. В мире принято иметь в университетах свои оснащенные и укомплектованные службы безопасности. Это тоже элемент их независимости от властей.
10.
Безопасность – важная проблема. И в деле её обеспечения мы также нередко видим перекосы. Увы – далеко не только в охране учебных заведений. Самое опасное, когда власти выдают за защиту безопасности попытки введения тотального полицейского контроля в обществе. В том числе – и за распространением информации и знаний.
Поиск истины, правды – это, если вдуматься, главная цель любой осмысленной и целенаправленной деятельности. Конечно – образовательной. Но и политической. Кто-то засмеется или возмутится: как же так? Ведь политика – грязное дело! А я отвечу: политика – разная. Часто и грязная. Но такой её делают люди, ставящие перед собой грязные цели и применяющие грязные методы.
Мы, новый класс – прогрессоры, кто изменит Россию и мир – не вправе себе их позволить.
Мы так же презираем вранье, как и все, кто понял суть продажной, воровской и лживой политики нынешних властей, ведущей к упадку в России системы образования. Когда безо всякой разумной причины выкидывают советский опыт, и бездумно копируют заокеанский, не понимая его суть, и сознательно выкидывая «чуждые» элементы, без которых вся система не работает. У Америки, конечно, можно и нужно учиться многому, и я пишу об этом выше. Но надо тщательно и вдумчиво выбирать образцы.
Классическим примеров является насаждение в России ЕГЭ[14], по сути имитирующего американский SAT – Scholastic Aptitude Test (он же – Scholastic Assessment Test) – введенный ещё в 1901 году (хоть и в чуть ином виде) «Школьный тест на профпригодность» или «Школьный оценочный тест»? Да, считается, что он облегчает проверку знаний абитуриентов при поступлении в высшие учебные заведения, и делает систему допуска более демократичной и недискриминационной по отношению к учащимся из удаленных регионов.
Вот только «маленький» нюанс. В США за проведение SAT отвечает не школа. Там тестирование организовывает независимая некоммерческая организация College Board (Общество колледжей), созданная в 1899 году двенадцатью университетами. Сейчас в ней участвует 6000 американских ВУЗов. То есть тестирование проводит не государство, а те самые университеты, которые потом будут принимать на его основе студентов. Как результат – в ней нет тех злоупотреблений, которые характерны для постсоветской системы. Нет приписок и искусственного вытягивания абитуриентов для «хороших показателей» отдельных школ и целых регионов страны.
Надо отметить, что своей системой тестирования американцы сегодня недовольны. И все больше университетов добавляют свои особые требования и тесты. Так зачем же нам это бездумное обезьянничание? Которое скорее напоминает карго-культ туземцев Океании.
11.
Я вижу новый университет предприятием. Структурой со сложной системой финансирования, идущего от властей, частных лиц, учащихся, корпораций (за исследования и разработку решений по их заказу) и других источников.
Лишь часть этих средств следует тратить на текущие расходы. Из них надлежит формировать эндаументы – системы финансирования, когда деньги вносят как вклады в финансовые учреждения, а те используют их как инструменты, что позволяет сохранять и приумножать эти взносы и приносит доход. Его и следует тратить. Это распространенная мировая практика, позволяющая учреждениям сохранять независимость, несмотря на почти любые «перемены ветра» в правительстве и экономике.
Из этих поступлений важно выдавать студентам проектные гранты и стипендии, возможно, покрывающие первый срок обучения. Студенты, изучая разные направления знания, могут в процессе образования зарабатывать – производить частным порядком или коллективно продукцию, связанную с темой их обучения. Бизнес может всерьёз выгадать, заказывая проекты этим лицам и компаниям.
Надеюсь, включение в практическую деятельность, приносящую доход, поможет ликвидировать глупый перекос – непропорционально высокий спрос на дипломы экономистов и юристов. Их столько не нужно. Ни России, ни миру. Разве хорошо, когда выпускники юрфаков, не находя работу по специальности, идут работать клерками? Или – водить катерпиллер на рудниках? Я знаю такие примеры. Нет-нет, я убеждён: труд водителя и клерка, как и любая другая любимая работа – прекрасен. Но чтобы делать его хорошо, лучше получить хорошее образование этого профиля.
12.
Понимание – трудный навык и немалая работа. Но пора понять. Всем – и исследователям, и администраторам, и преподавателям, и студентам:
вся наука, в конечном итоге, прикладная.
И в этом – великая правда прекрасного ученого, академика, лауреата Нобелевской премии по физике 2000 года Жореса Ивановича Алферова. Так он однажды сказал, цитируя своего доброго знакомого – английского физика и химика, нобелевского лауреата Джорджа Портера, – а затем не раз повторял.
И делал из этого тезиса важный и горький вывод: «Главная проблема сегодня – невостребованность наших научных результатов экономикой и обществом. <…> её решение требует возрождения высокотехнологичного сектора экономики».
Было время, когда Путин поставил задачу: создать к 2020 году 25 млн рабочих мест в высокотехнологичном секторе экономики. Говоря так, он обращался к деятелям бизнеса, науки и образования. И вот, эта задача успешно провалена. И не могла быть решена этим режимом. Поскольку на самом деле ему чужда. Как и само понятие прогресса и развития.
Портер и Алферов, говоря о характере науки, как о прикладном, подчеркивали: «одни её приложения появляются быстро, а другие через столетия».
Это верно. Но есть проблема. Очень наша – российская. В нашем распоряжении нет этих столетий. Мы не можем себе позволить, реализовать нынешние фундаментальные разработки, открытия и решения в бесконечной дали. К тому времени они безнадёжно устареют. И тогда Россия вновь и вновь, опять и опять может отстать от конкурентов в гонке глобального развития. И на очередном витке этого отставания понять, что бомбы и ракеты не решат ни её внутренних проблем, ни внешних задач.
А единственная возможность наверстать упущенное (если это ещё возможно) – отказаться от внешней экспансии, территориальных захватов, недальновидных внешнеполитических авантюр, а предоставить максимальную свободу и ресурсы тем, кто творит технологическое развитие, вложить значительно большие средства в реформу образования, ориентированную прежде всего на внедрение научных результатов в экономику. Это, в конечном счете, и означает эффективность хозяйства. А значит, и образования. Их связь неразрывна.
13.
Такова одна из сторон той реальности, которая сегодня бросает вызов нашей мечте. Но сторон у неё много. Вот ещё одна, ставящая перед нами высокую стратегическую и патриотическую задачу.
Как-то я услышал от работницы крупного российского завода такие слова:
– Сейчас какие профессии модные? Торговые представители, менеджеры, системные администраторы, – перечисляла она таким тоном, словно ругалась матом. – А если все пойдут в менеджеры и администраторы, кто будет страну поднимать?
То же самое говорят и другие люди, занятые на производстве и в сфере услуг. Они не видят и не понимают, что делает новый класс. Для них наш труд прозрачен, как воздух.
Но почему? Ведь, казалось бы, мы создаем высокие технологии, облегчающие их труд.
Потому что власть мешает их внедрять. Ей легче купить китайских рабочих. Поэтому её политика направлена на вымывание нового класса и подчинение тех, кто останется. Как? Их работу делают незримой и превращают в заложников системы.
Я часто спрашиваю себя: на что станет похожа Россия, когда всё производство уйдёт в Китай? А дельцы, что доят свой бизнес, не совершенствуя его технологически, скинут с шеи оставшиеся ещё обязательства перед новым классом, который они воспринимают как обузу, и забудут дорогу в Россию, кайфуя на райских островах?
Что будет с теми, кто останется? Хватит ли нас, чтобы отстоять у природы наши города? Достанет ли у нас сил, чтобы отыскать заводы, потерянные, как маленькие шкатулки, среди постсоветских руин? Те заводы, что строили наши деды. Сможем ли мы снова запустить там производство? Поставить новые станки, внедрить новые технологии? Будут с нами те, кто скажет, какие станки куда ставить? И те, кто сможет на них работать.
Чтоб они у нас были, мы не должны отдать их Западу или Китаю. А чтобы они туда не ехали, мы обязаны обеспечить им достойные условия здесь. Чтобы ученые, инженеры, управленцы жили в удобных, безопасных городах. Чувствуя, что их самих и их труд уважают. Для этого надо изменить систему налогообложения и здравоохранения, перевернуть пирамиду, на вершине которой сейчас собственники заводов, которые, оставь мы всё как есть, уже скоро будут, разрушаясь, прятаться в руинах отчуждения. Пока наша страна ещё жива, мы должны дорожить каждым человеком.
А человек – вносить вклад в общее дело. Чтобы решить эту патриотическую задачу, нужно добиться, чтобы нас слушали и слышали; сделать нашу интеллектуальную работу востребованной. Когда мы это сделаем, то сможем считать, что часть своего патриотического долга мы исполнили.
Но – не весь.
