О НОВОЙ ЭЛИТЕ (ЧАСТЬ 1)

Я снова вспоминаю Гессе, попав в Штаты в 2004 году в разгар президентской избирательной кампании. Оппозиционный сенатор-демократ – будущий госсекретарь Джон Керри – пытается отвоевать у республиканца Джорджа Буша-младшего Белый дом.

Этому визиту предшествует удивительная история. Как-то вечером звонит мой мобильный и приятный застенчивый девичий голос с иностранным акцентом спрашивает:

– Господин Пономарев?

– Товарищ, – поправляю я. Мы строим Левый фронт и мне нравится подчеркивать мои взгляды. От напоминания, что господа все в Париже, я, впрочем, воздерживаюсь.

– Эээ… Ну да, – смущается девушка ещё больше, видимо, ощутив дыхание возможного дипломатического скандала. – Вас беспокоят из американского посольства. Можно с вами встретиться?

До сумасшествия с НТВ и спецслужбами образца 2012 года России было ещё далеко. Но неожиданный звонок от американцев меня слегка напряг: откуда у них такой интерес к левому политику, подчеркивающему свою левизну? Впрочем, это любопытно. И любопытство побеждает.

– Давайте в центре в кафе завтра?

– O’кей! – облегченно выдохнули в трубке.

На следующий день мы встречаемся и долго беседуем обо всем и ни о чем. Ей интересны итоги прошедших выборов – что о них думает левая молодежь. Интересно и то, что это за зверь такой – Левый фронт. Американские дипломаты, как и многие другие, уверены, что молодежь и социалистическая идея в России – несовместимы, и моя собеседница изумленно узнает, что это иллюзия, высосанная из пальца досужими политологами. То есть для Госдепа это был день открытий чудных.

Меня, в свою очередь, интересуют скорые выборы в Штатах. Левый фронт активно участвует в международных антиглобалистских акциях, и мы желаем символу империализма Джорджу Бушу поражения так же, как и вся прогрессивная американская общественность.

Девушка томно и печально вздыхает.

– Керри – такой молодец… – говорит она, – человек с идеями, сенатор, герой войны во Вьетнаме, кавалер высшей награды США – почетной медали Конгресса, полученной за спасение товарищей. И при этом – один из лидеров антивоенного движения. Мало кто знает, но Джон – один из прототипов Форреста Гампа из культового фильма, в эпизоде, где тот отказывается от высокой награды на миллионном митинге в Вашингтоне.

И повторяет:

– Керри – такой молодец… А мы тут сидим и помочь ему не можем! – на моих глазах разворачивается почти шекспировская драма сотрудников посольства, в своей массе либералов и сторонников оппозиционной демократической партии, вынужденных, будучи чиновниками, исполнять команды консервативного республиканца Буша.

В какой-то момент Госдеп даже начинает вызывать искреннее сочувствие. Впрочем, оно довольно быстро проходит.

– Представляешь, нам запрещают смотреть фильм «911 по Фаренгейту»! – говорит она про известнейший антибушевский и антиимпериалистический документальный фильм режиссера Майкла Мура. Хоть его и считают леваком, но на недавнем кинофестивале в Каннах – невиданное дело! – его фильму стоя аплодируют сливки мировой культурной элиты, светила искусства, дружно ненавидящие Буша. В Штатах в кино на него не пробиться.

То есть и мне ситуация открывается с неожиданной стороны. Молодая американка рушит мой наивный миф о своей стране так же, как я только что крушил её миф о стариках-коммунистах и уходящих в прошлое левых идеях. Оказывается, там тоже есть свои политические страхи и ограничения.

Мне приходит в голову мысль.

– Слушай, а давай Левый фронт устроит вам показ «911»?

Я был знаком с Майклом Муром, и не сомневался, что идея устроить идеологическую диверсию в сердце мирового империализма приведёт его в восторг.

– А что, можно?..

– Почему ж нет?

И вот человек сто американских дипломатов пьют пиво в закрытом по этому случаю клубе «Билингва». На экране – фильм, обличающий их президента. Все довольны.

– Как нам тебя отблагодарить? – спрашивает моя американка после сеанса.

Задумываюсь.

– Как? Надо что-то с Бушем делать! Сама видишь – демократия в опасности.

Теперь задумывается она.

– Знаешь, есть один способ…

Оказывается, Госдеп ведёт программу политического просвещения. По ней в Америку привозят со всего мира региональных чиновников и партийцев (из России, в основном, единороссов, но изредка и настоящих активистов) – посмотреть, как работает заморская демократия.

– Мы тебя и ещё кого-нибудь из Левого фронта можем по этой программе направить в Штаты, и прикомандировать к избирательному штабу Керри. С одной стороны – познавательно, с другой – поработаете лично на смену власти! За себя и за нас тут… – видно, что она готова пойти туда волонтером, да служба не дает.

Ну и предложение! Это же круто – за счет бюджета США помочь побороть главного империалиста планеты. Разумеется, я соглашаюсь.

2.

И вот мы с Василием Колташовым из новосибирского Левого фронта и несколькими коллегами либерального толка колесим по Штатам, следуя зигзагам избирательной кампании. И доезжаем до Санта-Фе, что в штате Нью-Мексико. Штат колоритнейший. Его юг – бескрайняя степь типа калмыцкой, и её жители настроены бескомпромиссно про-бушевски. А на севере – поросшие вековыми елями горы, в долинах на изумрудных лугах пасутся стада бизонов, а на потаенных заимках живет интеллигенция. Здесь расположен знаменитый город физиков Лос-Аламос, где СССР добыл секрет атомной бомбы.

Сам Санта-Фе – уютный городок в испанском стиле, где живет артистическая богема – художники, поэты, музыканты. Каждый вечер в освещенных факелами и увитых плющом двориках-патио звучат гитарные импровизации в исполнении статных мужчин в черных сомбреро, а дамы в умопомрачительных нарядах танцуют фламенко. Эта братия и не думает, что можно где-то воевать, бросать бомбы, и голосовать за республиканцев.

Проблема в том, что за демократов голосовать им тоже лень. И если не вытащить их на избирательные участки, то позицию штата Нью-Мексико на выборах определят ковбои «калмыцких степей», влюбленные в Буша. В общем, всё как у нас.

А республиканцы в Санта-Фе, как «Единая Россия»: их не видно и не слышно, и только реклама напоминает о правящей партии. Поэтому штаб антибушевской кампании решает заслать «русский спецназ» в логово врага. Благо мы действуем под «крышей» Госдепа, можно без особых объяснений встретиться с местными республиканцами и понять: почему никого из них не видать? В чем тут дело? Что они замышляют?

И вот мы в офисе республиканцев. Какой контраст со штабом Керри! Тот расположен в огромном спортзале, в нем кипит жизнь: вбегают волонтеры и требуют очередную порцию брошюр и листовок; звонит телефон; кто-то ругается с «толстозадыми партийными бюрократами» из столицы штата Альбукерке, вовремя не выславшими новые рекламные стойки; на матах спят вернувшиеся с обхода усталые активисты…

А у республиканцев – гробовая тишина. Безлюдные стеклянные офисные коридоры освещает уходящее, но ещё жаркое осеннее солнце. Нет даже секретаря на телефоне.

Нас встречает седая статная женщина лет шестидесяти со старомодной брошью на блузке, живо напоминающая мне мою классную руководительницу – строгую, но справедливую.

– Вы и есть те самые русские? Проходите, располагайтесь! – она приглашает нас за круглый стол в переговорной. Комната расположена в эркере, все стены стеклянные, что делает воздух насыщенным солнечными лучами и энергией, ощущаемой всей кожей.

Рассаживаемся. Переводчики (либералы в нашей команде, в отличие от нас, левых, почти не говорят по-английски и очень страдают от этого) разворачивают аппаратуру. Я же тем временем рассматриваю собеседницу.

Похоже, первое впечатление неверное. Перед нами не учительница. А скорее монахиня или мать настоятельница: такой пронзительный и одухотворенный взгляд я видел только раз в жизни – у инокинь Оптиной пустыни.

Задаю вопрос, который вертится на языке у каждого в нашей группе:

– А где все?

– А кто вам нужен? – она меня явно не понимает.

– Где все ваши активисты? Агитаторы, команда? Где люди?

– Ааа… Так все работают. Агитируют! – как-то неубедительно сообщает дама. – Мы ведем войну за наши ценности. Все мобилизованы!

Из её уст сообщение о войне звучит очень буднично. Война за ценности! Само собой разумеется. За что ж еще?

А хозяйка тем временем развивает свою мысль:

– В мире идёт крестовый поход. Ну, вы знаете. Именем Христа Америка несет свободу народам Ближнего Востока, освобождая их из-под пяты исламских фанатиков, как она когда-то освободила вас, русских, из-под пяты коммунистов. Наш долг нести наши христианские ценности, огнем и мечом истребляя тех, кто не дает людям стать свободными и установить демократию в своих странах…

Я начинаю сомневаться в её искренности, настолько карикатурны эти штампы. Но её взгляд – прямой взгляд прямо в глаза – убеждает: она и правда так думает.

– Наши солдаты, наши мальчики, наши герои, гибнут в песках Ирака, за что?..

– Либо за нефть, либо за демократию, третьего не дано, – решаюсь я ответить.

– Верно! Конечно, за демократию, за нашу свободу! – между нами явно возникает какое-то странное взаимопонимание. – Это наша миссия, миссия Америки. И миссия нашей партии – быть орденом тех, кто за свободу. Мы – партия Линкольна, давшего народам Америки свободу от рабства, мы – отряд победителей. Вы же за свободу?

– Безусловно, но…

Краем уха слышу: переводчики уже не переводят всерьёз происходящее, а изощряются в шутках по поводу нашей беседы. Либералы ерзают, едва сдерживая хохот.

– Вот. Вы молодцы, что помогли Америке прогнать у вас коммунистов, – делает дама высший комплимент. – Теперь вы свободны, и нам надо вместе выжечь тоталитарную исламскую заразу в Азии. Вы хорошо говорите по-английски, и значит, понимаете меня. Каждый, кто хорошо говорит по-английски, должен быть с нами. Сейчас мы победим левака Керри у себя, и добьем красно-зеленую Аль-Каиду в Ираке!

На этом не говорящие по-английски либералы, у которых только что изящным маневром отобрали приз за развал Союза, разозлились и разрушили нашу гармонию:

– О чем вы с ним говорите??? Он же коммунист!

Я подумал, что даму хватит удар. Прямо тут. И стал озираться в поисках аптечки. Таких глаз, где бурлили и поглощали друг друга все мифы глубоко верующего человека, я никогда не видел ни до, ни после. Она только что нашла в загадочном русском единомышленника, говорящем с ней на одном языке и готовом бороться за свободу и демократию – а он оказался исчадием ада, красным, разлагающим мир изнутри.

3.

Эта встреча в интеллигентном левом Санта-Фе надолго врезалась мне в память. Слова об ордене республиканцев я списал на не вполне адекватное мировосприятие нашей собеседницы. Однако всё оказалось не так просто.

В 2004-м, несмотря на усилия актива Керри, в Нью-Мексико победил Буш. Организация, порядок и убеждённость пересилили творческий, справедливый, но стихийный протест. Потребовалось ещё четыре года, чтобы Обама создал четкую систему координации своих сторонников и с её помощью прогнал его из Белого дома. Я вспомнил эту историю в 2012-м, глядя на карнавал московской интеллигенции. Нам самим оказался нужен орден, о котором говорила прямая как жердь старушка из далекого Санта-Фе.

Сегодня республиканский штаб в Санта-Фе видится мне осажденной крепостью, где, как в известном фильме Валерио Дзурлини «Пустыня Тартари», остаётся один офицер, готовый погибнуть в безнадёжной битве с варварами, став одиноким героем. Нет, не так. Я вижу осажденный веселой человеческой стихией монастырь. Где остаётся одинокая строгая настоятельница. Монахини уже далеко – уходят тайным ходом или, сняв облачения, в цветных платьях весело пляшут на площадях. А она ждет, когда с песнями ворвутся осаждающие, чтобы встретить их отрешенным, но горящим взором фанатички.

Перед нами монастырь, окуклившийся во времени и пространстве. Осажденный не вражьей ратью, а жизнью, кипящей вокруг. Весь город, где он находится, давно исповедует другую – веселую и радостную веру. Санта-Фе за демократов. Люди на улицах играют на трубах, барабанах и гитарах, танцуют и смеются. Все друг другу рады, все общаются. Богема агитирует за Керри. Активисты разносят сотни листовок в его поддержку. Народ веселится и ликует.

А среди веселья и торжества стоит отдельное здание. И в нем одинокая женщина, к которой никто не приходит. Но взор её пылает. Я несколько раз до того встречал таких людей – погруженных в одиночество просветления в своем скиту.

Но я далёк от того, чтобы судить её или смеяться над ней. Её облик и поведение рождают у меня ассоциацию с орденским образом жизни, чуждым внешнему миру. И хотя мне чужды основания, цели и ценности, ради которых он существует, но сам по себе он вызывает уважение стойкостью, спокойствием и убеждённостью в своей правоте.

Для меня это важно. Ведь и я вижу орден. Точнее, много орденов – основ и центров будущих общин. И, потому хочу подчеркнуть разницу между орденом фанатички-настоятельницы, и моим.

Мой орден при всей его отдельности, един с практикой человеческой жизни. Точнее – с миллионами жизней. Ведь орденов столько, сколько смогут себя создать.

И эта новая элита сменит то, что ей именуют сейчас.

4.

Ордена, о которых я пишу – это центры развития тех, кого можно было бы новой элитой страны. А сейчас главный признак среды, которую так называют в России – деградация. Раскол, тайная грызня за близость к Путину и доступ к бюджету, пожирание друг друга – всё это есть. Но главная её черта – разложение.

Коррупция и воровство, пронизавшие все уровни власти по вертикали и горизонтали. Стремление к наживе за счет простых людей. Презрение к народу, равнодушие к его проблемам и тяготам. Лживость и хамство пропаганды. Некомпетентность, ставшая нормой. Отсталость мышления и замшелость мировоззрения. Стремление передать отпрыскам имущество, влияние, организационные ресурсы и власть. Наплевательское отношение к стране и её будущему, репрессии во внутренней и авантюризм во внешней политике, прикрытые лицемерной болтовней о патриотизме. Политика, программирующая отставание от развитых стран, тормозящая культурное, индустриальное, технологическое развитие.

«И лег у истории на пути, в мир, как в свою кровать» – эти слова поэта Маяковского в поэме «Владимир Ильич Ленин» отражают суть российского правящего класса: «его не объехать, не обойти», придется убрать с пути.

Между тем, как писал видный марксист Антонио Грамши в работе «Партии, государство, общество» – «старые руководители общества, возглавлявшие его… чувствуют, что почва уходит у них из-под ног, понимают, что их «проповеди» становятся… вещью, чуждой действительности, голой формой, лишенной содержания, безжизненным призраком; отсюда их отчаяние, консервативность и реакционность. Из-за того, что разлагается та форма цивилизации, культуры и нравственности, которую они представляют, они кричат о гибели всякой цивилизации, всякой культуры…» Они «вне исторического процесса; тем самым они увеличивают продолжительность кризиса…»

Кризис – это совсем не обязательно острый момент, выплеск энергии, крутой перелом. Он может быть долгим и изматывающим, как вирус, губящий живые клетки, составляющие страну. В таком кризисном гниении и существует современная российская элита.

5.

Элита. Это слово уже три с лишним десятилетия повторяют российские политики, ученые и публицисты. В советское время его применяли редко. Обычно – в отношении правящих классов враждебной системы. А Западе оно в обиходе давно.

Там особая теория элит. Ученые – главным образом социологи – начинают её разрабатывать на рубеже XIX-XX веков. И среди них первые – Гаэтано Моска, Вильфредо Парето, Роберто Михельс и Гюстав Лебон.

Эта теория сто лет назад, в эпоху активного развития марксизма, пугавшего те самые элиты, играла важную роль интеллектуального противовеса новой идеологической доктрине. Её использовала как теряющая своё влияние аристократия прошлого, так и приходящая ей на смену капиталистическая буржуазия.

Она состояла в том, чтобы объяснить неравенство; а в результате – утвердить подчиненное положение презренных масс, толп, «быдла»; указать способы мирного обеспечения безропотного принятия ими эксплуатации и угнетения.

Гаэтано Моска в работах «Правящий класс» и «Происхождение доктрины политического класса» утверждал, что «среди неизменных явлений и тенденций, проявляющихся во всех политических организмах, одно очевидно… – есть два класса людей – класс правящих и класс управляемых. Первый, всегда малочисленный, выполняет все политические функции, монополизирует власть и наслаждается преимуществами, которые она дает, а второй, многочисленный – управляется и контролируется первым в форме, которая… более или менее законна, произвольна и насильственна и обеспечивает первому классу средства существования и все нужное для функционирования политического организма».

В феодальном обществе, пишет Моска, «преобладали военные и теологические начала, и на вершине политической пирамиды находились священники и военные вожди», а в индустриальную эру руководят те, «кто развивает науку и управляет производством».

Помечу: Моска использует термин «класс» не в том значении, в каком его применяют марксисты, а понятие «политический класс», которое он вводит в обиход, это синоним элиты, право и обязанность которой – властвовать над массами.

Элита, считает Моска, «обладает качествами…, которые в данную эпоху и при данном типе цивилизации необходимы для управления обществом». Это обладание ресурсами, моральное и интеллектуальное превосходство, а также организаторские навыки, особенно – способность к самоорганизации. «Организованное меньшинство неотвратимо господствует над неорганизованным большинством» – утверждает Моска.

В этом я с ним полностью согласен. Однако есть важнейший нюанс. Согласно представлениям теории элит, правящей верхушке угрожают не массы, а конкурирующие организованные меньшинства, также претендующие на власть. В случае ослабления правящей элиты они вступает с ней в борьбу. «История человечества, – считает Моска, – сводится к конфликту господствующих элементов, монополизирующих политическую власть и желающих передать её по наследству, и сил, стремящихся господствовать на их месте».

То есть он полагает, что доминировать экономически элите позволяет не владение средствами производства, а власть. В 1920-30-х годах так же считали фашисты и нацисты.

6.

Другой создатель теории элит Вильфредо Парето, автор ряда сочинений, включая «Социалистические системы», считал, что раз «индивиды различаются интеллектуально, физически и морально», то естественным состоянием общества является неравенство. А его члены, наделенные «психологической способностью управлять другими», составляют элиту. Но их власть не абсолютна: они могут деградировать, что нарушает стабильность. Как при переходе от феодализма к капитализму, когда «аристократия пережила упадок и правящий класс пополнили семьи из социальных низов». В этом случае новая элита постепенно вытесняет или революционно свергает старую. Происходит их ротация.

Парето полагает, что одна из её причин – неумение элиты вовремя увидеть необходимость смены методов управления и убеждения масс в легитимности её праве править. Он вводит понятие «ресурс согласия управляемых» – мера их готовности терпеть правящих. А также указывает на важность управления эмоциями, закладывая основы пропаганды. В этом смысле взгляды Парето стоят на вооружении у современной путинской элиты.

Еще один теоретик Роберт Михельс, убеждённый в природном неравенстве людей и ущербности «массового человека», считает, что любой вид демократической организации – партийной, профсоюзной, государственной – ведёт к воцарению господствующего меньшинства и его перерождения в олигархию.

Он считает, что сложность управления обществом, хозяйством и политикой никогда не даст массам возможность контролировать управленцев. Они «индифферентны, некомпетентны, нуждаются в руководстве, благодарны вождям, создают культы личности». А «вожди» диктуют им свою волю. «Борьба аристократии и демократии… это конфликт меньшинства, защищающего своё господство, с честолюбивым меньшинством, желающим власти».

Из этого следует, что «правление масс технически невозможно», а демократия – ширма, скрывающая «железный закон олигархии». Согласно ему, любая форма самоорганизации общества вырождается во власть немногих избранных. Поэтому большинству и не надо пытаться, а надо лишь довериться компетентным «профессионалов», которые лучше знают, что нужно стране.

Гюстав Лебон, чей вклад в теорию элит также немал, был убеждён, что истоки неравенства имеют антропологический характер, то есть был убеждённым социальным расистом. Он пишет в труде «Психология народов» что эгалитарные теории пусты, людей разных рас разделяет интеллектуальная бездна, и заполнить её можно лишь медленными наследственными накоплениями».

Воля и интеллект большинства, считает Лебон, столь слабы, что оно не может и не хочет сознательно решать проблемы, а следует инстинктам. Особенно в «толпе». Тогда «личность исчезает, чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно направление». Рост «власти толпы» в эпоху индустриализма, в отличие от обществ, где царила аристократия, говорит об угасании цивилизаций: «Владычество толпы всегда указывает на фазу варварства».

Как нетрудно заметить, современная система власти в большинстве постсоветских государств вполне себе опирается на понятийный аппарат и теоретические установки, разработанные для обоснования фашистских режимов первой половины ХХ века.

7.

На этих идеях элиты строят стратегию борьбы с марксизмом и идеологиями равенства, создавая «солидаристские» и «национал-социалистские» альтернативы. Я бы не писал о них, если бы иные эксперты и сейчас не настаивали, что всегда будут правящие и подвластные – угнетатели и угнетённые. Удел первых – править, вторых – подчиняться.

«Да, – отвечает им Антонио Грамши в уже упомянутой статье «Партии, государство, общество», – правители и управляемые, руководители и руководимые существуют. Все искусство и вся наука политики построены на этом первичном факте…» но «если группа делится на управляющих и управляемых, необходимо установить определенные принципы их отношений».

Это – ясная и четкая задача: установить в обществе справедливые отношения. Но возможны ли они при авторитарном правлении? Или в тоталитарной системе, о создании которой в России пишут исследователи?

Нет.

Меж тем Грамши, так, будто ещё сто лет назад он видит сегодняшнюю Россию, подчеркивает: «там, где устанавливают тоталитарные режимы, функцию института верховной власти присваивает партия, тоталитарная уже потому, что выполняет эту функцию». Захватив монопольную позицию, она выражает интересы социальной группы, и только одной социальной группы. Вот и «Единая Россия» выражает интересы группы силовой и гражданской бюрократии, служащей олигархическому капиталу.

Этой угрозе противостоят те, кого Грамши называет «люди, представляющие новый порядок, которому предстоит появиться на свет». Это и есть новый класс.

Но, спрашиваю я вместе с ним: «что служит исходным пунктом этого нового порядка?» И вместе с ним отвечаю: «Мир производства, труд».