«Мы воюем против всего мира» — что и как говорит Кремль между «победой» и поражением

Политолог Иван Преображенский объясняет риторику (спасти Украину от украинцев) и цели (освободить весь мир) Кремля.

Кремль звучит все более и более агрессивно (кровожадно), почему так?

— Думаю, все достаточно просто. Военная ситуация изменилась, у Кремля есть полное ощущение, что военный успех возможен. Конечно, успех краткосрочной, не стратегический, а тактический. Но тем не менее, очень важный, потому что до этого никаких зафиксированных военных успехов у войск РФ не было. Тот факт, что были какие-то достижения, например, захват Херсона — не воспринималось на фоне крупных поражений как какая-то серьезная победа. У Кремля впервые есть шанс на серьезную победу, пропагандисты этой войны стремятся немедленно перестроиться и демонстрировать силу — но это не то, как они будут себя вести в случае победы. Это пока еще слабое отражение ультиматумов, которые они будут ставить всему миру, если действительно начнут побеждать. 

Думаете, это будет еще более тяжелое бряцанье победительным слогом? 

— Уверен, что да. Будет гораздо более агрессивная риторика. Все превратится в откровенно человеконенавистнические спичи. Они не смогут сдерживаться, и будет звучать ровно та риторика, которая пробивалась в начале войны, из которой всем стало ясно, что под денацификацией они понимают деукраинизацию — уничтожение украинцев. 

Телеграм Дмитрия Медведева — его слог, его призывы к репрессиям… Он видит себя возможным преемником? Или здесь что-то другое?

— Дмитрий Медведев с самого начала «спецоперации» видит себя одним из основных, а возможно, и главным координатором подготовки к войне на административном уровне. Он видит эту войну своим личным достижением, поэтому и выступает именно так. Видит ли он себя сейчас преемником — я не знаю. Но он однозначно претендует на эту роль в будущем, если вдруг такой вопрос возникнет. Это очевидно, с учетом слухов о здоровье Путина, в которые я бы не стал верить, но, тем не менее, они стимулируют к тому, чтобы возможные преемники примеряли на себя эту роль. 

Кстати, слухи о здоровье Путина — это разве не игра кремлевской пропаганды? 

— Думаю, здесь есть объективная проблема со здоровьем уже немолодого человека, но это серьезно компенсируется огромным вниманием медицины. Нужно понимать, что такого медицинского обеспечения, которое сейчас есть у Путина, наверное, не имеет никто в мире. В отличие от многих других диктаторов, которые о своем здоровье нисколько не заботились и были настолько неадекватны, что считали себя бессмертными, Владимир Путин так не думает. Соответственно, проблемы со здоровьем довольно быстро будут компенсированы, как проблемы с сердцем у Сергея Шойгу. А вот с точки зрения распространения слухов — да, я думаю, что Кремль старательно усиливает слухи об объективной ситуации. Для того чтобы вместо обсуждений реальной политики, реально происходящих политических событий и реальных прогнозов, люди (противники режима Путина и противники современной России) концентрировались бы на двух тезисах: распадется ли Россия и умрет ли Путин. Это две темы, на которые можно рассуждать так же бесконечно, как смотреть на текущую воду или на горящий огонь. 

Глава российской переговорной группы Мединский неожиданно озвучил новую цель «военной операции», цитирую: «Спасти родную нам Украину, сохранить ее для будущего наших русских детей». Что это означает? 

— Я думаю, что это означает давний тезис в другой обложке. Речь о том, что они пытаются оккупировать Украину. Спасают Украину от украинцев. Но в их риторике — спасают Украину от неонацистов. Так называемых. Которых Владимир Путин ввел в оборот активно перед началом войны и о которых продолжает говорить российская пропаганда. 

Они понимают внутри себя, насколько циничны? Они же не могут в это верить?

— Они одновременно верят и не верят в это, и это прекрасно в них уживается. Вот это так называемое оруэлловское двоемыслие, оно очень хорошо работает в российском правящем классе. С одной стороны, умом, рационально, когда они планируют операции, они себе вполне могут вспоминать то, как выглядит мир. Но при этом это никак не меняет стратегически их концепцию мира. Да, конкретные украинцы никакие не неонацисты, но это — неонацистский режим, и как только ты расчеловечиваешь что-то и говоришь уже о некоем неонацистском режиме — все, уже не требуется никаких рациональных доказательств. «Да, мы понимаем, что воюем в реальности с украинцами», — думают они. Но при этом: «Нет, конечно, мы воюем с коллективным Западом, который сам на нас напал. Да, мы готовим новое наступление именно против украинцев, но при этом мы говорим, что идем освобождать страну, уничтожая один город за другим, и никакого диссонанса у нас не возникает». Если ради освобождения Мариуполя им надо было уничтожить Мариуполь, то у них никакой проблемы нет, как у нацистов в свое время. Если ради освобождения от «ожидовевшего», как они тогда говорили, британского режима надо разбомбить Ковентри до основания — мы разбомбим Ковентри. Очень похожая и логика, и риторика. 

Как думаете, у Кремля есть план на случай поражения?

— Проблема в том, что в отличие от украинцев, которые защищаются до какого-то предела и у них нет, очевидно, в планах условного захвата Владивостока — если война пойдет успешно, — в России никто об этом явно не говорит и всерьез не рассуждает. У них нет картинки прекращения войны. Суть в том, что это очень похоже на концепцию мировой революции, которую проповедовали большевики, которые любую свою войну рассматривали в контексте этой большой мировой революции, когда их задачей было — освободить весь мир. И с этой точки зрения — это очевидно не неонацизм, как некоторые говорят. И не фашизм, а это именно национал-большевизм российского развития. И большевизм здесь играет ключевую роль со стратегической точки зрения. Они ведут стратегическую войну, с практически всем остальным миром, и они говорят это открыто. Когда выступают в прагматичных целях, они говорят: нет, за нами бóльшая часть мира, и против нас только маленький Запад. Но когда они начинают делать риторические, символические заявления — это сразу переходит в концепцию: «Мы воюем против всего мира». И мы воюем против всего мира, поэтому у этой войны нет конца, нет предела. Если они потерпят военное поражение — это значит, что они просто будут готовиться к новой войне в рамках этой картины мира. Это не военное поражение вообще. Это временное поражение и временное отступление. 

Если смотреть на Лукашенко как на некую путинскую карикатуру, можно ли строить какие-то прогнозы? 

— Думаю, что нет. По Лукашенко прогнозы строить сложно — потому что Лукашенко, во-первых, в другой ситуации, во-вторых, хотя они оба явно ведут себя как психопаты, они все-таки психопаты разные. Самая близкая аналогия, самая простая и понятная в этом случае — это аналогия Гитлер и Муссолини. И в этой ситуации Лукашенко очевидный Муссолини. Человек со своими агрессивными амбициями, человек даже, наверное, желающий территориальных приобретений для Беларуси. Абсолютный диктатор, подавивший в своей собственной стране любые свободы. И при этом не сказать, что он желает быть постоянно в фарватере Владимира Путина. И вот это нежелание плыть в фарватере Владимира Путина и дает сразу массу отличий. Поэтому, когда мы видим Лукашенко, то понимаем, что Лукашенко делает приготовления к войне. В случае больших успехов России он наверняка будет пытаться к ним присоединиться, несмотря на настроения в Беларуси, где практически никто не поддерживает агрессии против Украины. Но при всех других обстоятельствах он будет, как говорил один из персонажей британской литературы, «тогда мы будем во весь опор сидеть здесь». Александр Лукашенко отличается от Владимира Путина тем, что у него как раз нет никакой концепции тотальной перманентной войны, в которой он хотел бы участвовать. И поэтому его мотивы сильно отличаются. Пытаясь через Лукашенко понимать действия Путина, мы можем это применять ко внутренней политике, но не можем делать этого во внешней. 

Давайте представим: добро побеждает, ход войны изменился, украинцам поставили оружие. Как изменится кремлевская риторика? К чему она перейдет от угроз? 

— В этой ситуации они просто прекратят произносить свои агрессивные заявления. Если ситуация переменится радикально и начнется большое серьезное контрнаступление, под угрозой окажутся давно оккупированные территории Крыма и Донбасса, то начнется стон, крик, они будут взывать к мировому сообществу, чтобы не допустить условного геноцида русского населения. Наверняка они именно так это будут называть. Ровно то, что они сами пытались делать на территории Украины. Когда у них появится ощущение поражения, мы услышим такую очень сдержанную дипломатическую риторику. Тогда вдруг в России снова появится некое подобие дипломатии — насколько они в принципе не разучились это делать. Немедленно зазвучат призывы к переговорам для сохранения мирного населения. 

А Владимир Путин при этом уйдет абсолютно из публичного пространства. Потому что Путин никогда не комментирует никакие поражения, если только его к этому жестко не вынудили.