Помните глиняного истукана – российскую власть? Он живет в бетонной пещере. В каменном мешке. Он там прописан. В его паспорте черный штамп. Ему некуда деться. Мешок затянут узлом забитых красно-белыми пробками дорог. Это – российский город. А его самое броское воплощение – Москва. Столица. Велящая всем жить по её образу и подобию.  Черный бездонный мешок. В нем ни луча света. Его стены поглощают солнце, что каждый день пытается выгнать вон тьму пустой суеты из угнетенных желаний миллионов людей – сломать сжимающуюся в тугую пружину спираль жизни. Блочные коробки домов и квартир, где, когда идешь в туалет, в кухне слышно, что ты там делаешь, как смываешь воду… Соседи могут при желании подсчитать – сколько ты её слил. Где слышно, как за стенкой говорят те, кого ты, возможно, никогда и не видел. Город – вместилище отрывистых звуков – голосов, неразборчиво бубнящих слова, сигнального воя машин, гула времени, бездарно убитого в пробках… Его шум лезет в окна, а мы, привыкшие, даже не пытаемся понять его источники. Город высасывает из жильцов время, деньги, чувства, надежды, таланты, предлагая взамен жалкую защиту своих стен*** Такое положение дел характерно для индустриального общества. Современный город сложился на костях аграрного уклада и постиндустриальная формация может его изменить. Энгельс писал: «Уже в самой уличной толкотне есть что-то отвратительное, что-то противное природе человека. Разве эти сотни тысяч, представители всех классов и всех сословий, толпящиеся на улицах, разве не все они – люди с одинаковыми свойствами и способностями и одинаковым стремлением к счастью? И разве для достижения этого счастья у них не одинаковые средства и пути? И тем не менее они пробегают один мимо другого, как будто между ними нет ничего общего, как будто им и дела нет друг до друга, и только в одном установилось безмолвное соглашение, что идущий по тротуару должен держаться правой стороны, чтобы встречные толпы не задерживались; и при этом никому и в голову не приходит удостоить остальных хотя бы взглядом. Это жестокое равнодушие, эта бесчувственная обособленность каждого человека, преследующего исключительно свои частные интересы, тем более отвратительны и оскорбительны, что все эти люди скопляются на небольшом пространстве. И хотя мы и знаем, что эта обособленность каждого, этот ограниченный эгоизм есть основной и всеобщий принцип современного общества, всё же нигде эти черты не выступают так обнаженно и нагло, так самоуверенно, как в сутолоке большого города» (Ф. Энгельс, «Положение рабочего класса в Англии»). Сколько лет прошло, а как узнаваема современная Москва…***. Такой город – порог катастрофы. Нельзя скучиваться в одном месте и отдаваться ему. В Гонконге и Сингапуре, Хьюстоне и Сан-Франциско небоскребы меня не угнетают. Закинув голову – только позвонки похрустывают – я любуюсь их последними этажами. Там, на высоте, где птицы не летают. И вообще никто не живет. В этих ажурных и воздушных стеклянных башнях люди работают, парят над миром, царят над ним. Живут они в других местах – в маленьких уютных домиках, с садиками и лужайками, куда возвращаются вечерами из искусственного полета к своему природному изначалию.  Я физик. Законы гравитации меня волнуют, и мысли о них – на сто первом этаже – не оставляют. Но я понимаю гонконгцев и других азиатов, вынужденных лепить этаж на этаж – у них нет земли. Но как понять россиян, у которых кругом – земля необжитая, природа, реки, березы, поля, а мы толпимся в каменных мешках, сидя в которых слышим только обрывки чужих голосов? 2. Почему мы не используем свою землю? Зачем сжимаемся в человеческие клубки в городах? В часы пик мы вкатываемся в метро, шаримся по станциям и переходам, истончаемся, превращаясь в нити, вползаем в офисы, чтоб вечером выползти. И вновь, теряя свою личность, толкаясь, суча локтями, спешим домой – в бетонную коробку, дот с бойницами окон. Когда мы переступаем его порог, мы – повторяю: переступаем порог катастрофы. Одна из лучших виденных мной символических иллюстраций большого города – фото, однажды разлетевшееся по Сети. Голый мужчина в центре Садового кольца у «Атриума», что рядом с Курским вокзалом, молится, воздев руки. В соцсети он явился на фото и в коротких видео, снятый по-разному и с разных точек: сзади рельефный; выпуклый сбоку и спереди… И все смеялись. Делились. Обсуждали, гадая: он молится скупому солнцу Москвы? Или поздравляет дам с их днем – на дворе март? Мимо мчат машины – он стоит на осевой. Сиренит «Скорая», но едет не к нему. Прохожие снимают телефонами его, друг друга, и всё, что едет мимо. А голый мужчина молится в центре города своему Молоху – это факт. Кто он: психопат в весеннем обострении или жрец жуткого бога каменных джунглей? Кто станет отрицать, что мегаполис меняет людей? Они здоровыми, сильными, румяными едут сюда из дальних больших и малых городов, сел и деревень, а здесь чахнут, теряют силы, копируют общий ритм, покупают гаджеты и теряют понимание сути вещей, присущее деревенским. На селе нехватку информации заменяет интуитивная народная мудрость – так у слепого развивается чувство незримого пространства. А в городе её заменяют буйные зрелища и жвачка новостей, часто ложных. Порой ампутированный им орган болит, велит ни во что не верить и агрессивно реагировать на мнения окружающих, особенно, если те – «в авторитете».  Утрата умения чувствовать, рождает отчуждение. Отчуждение в толпе – особая черта города. Согласно законам «физическим», нельзя быть отчужденным, когда в тебя со всех сторон тычут локтями. А город доказывает: можно. Я часто видел в ленте ролики с голым мужиком. И спрашивал себя: «На фига это мне?» И кликал ссылку. Вид сбоку мне нравился больше – рельефностью. Читал комментарии. Правда, ни разу не лайкнул.  Думал: в этом есть что-то очень нездоровое. Какое-то разложение ума, рождающее гнилые слова, мнения, субъективность. Оно случается у людей в темных, давно не проветренных местах. Разденься мужик в до-айфонные времена, его б увидела пара десятков прохожих, кто-то из соседнего магазина вызвал бы неотложку и милицию, прохожие бы разошлись по домам рассказывать близким на кухне, что они видели. Несчастье (если оно – несчастье) не стало бы прилюдным. Но сегодня в городе, где отчуждение в толпе зашкаливает, блогеры и фейсбукеры не над мужиком ведь смеются. Размещение этого снимка – немая просьба увидеть его автора. Кровоточащая попытка привлечь внимание к себе. Жилец большого города устал от одиночества в толпе. Встреча с голым мужиком для прохожего с айфоном – звездный час, редкий бонус, выданный столицей – несколько десятков, а если повезет – сот новых читателей-френдов. Способ использовать другого, чтобы одолеть своё одиночество. Мне жаль горожанина. Я его ни в чем не виню. И делаю ему предложение. Но сперва представьте его в деревне. Разденься он и бухнись в мокрые колеи, воздень руки к небу, и первым порывом сельчан было бы накинуть на него одежду, успокоить и, может быть, отвести в храм – если уж так охота молиться. И это была бы совсем другая жизнь. Я не говорю, что горожане хуже. Это город хуже. А там, где люди не топают по асфальту, а касаются ногами земли, дыша свежим воздухом, царит сама жизнь – без истерик и сомнениями у психоаналитика, но с добрыми порывами. 3. Я знаю большую страну, где нет городов. Ну – почти нет. А точнее – так: там нет горожан. Это Америка. её небоскребы и «каменные джунгли» – декорация, визитка, пыль в глаза гостям. Для меня города – только Нью-Йорк и Лос-Анжелес. Последний – с известной натяжкой. Может, ещё Чикаго. Остальное – большие, бесконечные деревни, воспетые Ильфом и Петровым в «Одноэтажной Америке». Деревня, стилизованная под Рим – Вашингтон. Курортная деревня – Майями (причем одна – для шумных и непутевых русских депутатов и поп-звезд, и совсем другая – для солидных и уважаемых американских старичков). Деревня нефтяников – Хьюстон. Деревни ученых – Кремниевая Долина и Бостон. Пятизвездная деревня – Голливуд. И не менее звездный деревенский балаган – Лас-Вегас… Америка – страна победившей деревенщины. Или людей, вернувшихся к корням, если угодно. И тем прекрасна. Американцы наивны. Они не знают слова «нельзя». Они раскрепощены и всюду – как дома. Их грандиозный эксперимент доказал: деревенский образ жизни устойчивей и жизнеспособней городского. Индустриальный Юго-Восток планеты собирается в городах, а её постиндустриальный Северо-Запад возвращается к природе. Порождёние американского образа жизни – Интернет – путь к созданию всемирной деревни. Теперь можно зарабатывать деньги, не сбиваясь в кучу. Не надо каждый день по гудку, будто по зову дикого чудища, входить в одни и те же тяжелые ржавые двери мрачного завода. Бывший завод теперь – стильное и светлое жилье. Я, кстати, больше всего люблю жить и работать в производственных интерьерах, лофтах, напоминающих чем-то рыцарские замки Восточной Европы. Рядом с картонно-панельными коробками квартир они выглядят настоящими. Конкурировать может только бревенчатая изба. Так вот, Интернет создали в 1969 году как структуру коммуникаций и управления, не имеющую центра. Множество отдельных узлов гарантирует её выживание в ядерной войне. Рассредоточение, отказ от скопления пользователей (сетевых жителей) и серверов (сетевых ресурсов) в одном месте – чем не антипод перегруженной людьми и машинами городской среды? В виртуальном мире люди реализуют протест против скученности городов и стен, отделивших их от природы. И делают мир реальный всё больше схожим с фантазией – строят дома, как в компьютерных играх, придумывают вещи, как в Сети, говорят, как там. Мы уже почти не общаемся во дворе, на улице, с соседями, прохожими. Предпочитаем сообщества, выстроенные на других основах – прежде всего, профессиональных. Порой мы больше общаемся с друзьями, коллегами и родными из других городов и стран, чем с теми, кто живет с нами в одном доме. Человечество столетиями меняет среду обитания. Сперва живет толпой в пещерах, толпой же охотясь на мамонта. Пещера – тот же многоквартирный дом. Точнее – коммунальная квартира. Но мамонт вымирает, люди приручают лошадей и кочуют, ставя отдельные, но временные шатры. Потом – осваивают земледелие, превращают шатры в дома, строят селения – деревни. Приходят новые опасности – набеги и войны. Люди снова, по необходимости, скучиваются. Дома окружают замок с каменной стеной. Они одноэтажные, потом растут ввысь. Но это ещё большая деревня. Люди всё равно живут ногами на земле. Одна семья – один дом. Пока не создают огромные производства.  4. «Укрупнение» и «уплотнение» в стиле председателя домкома Швондера не проходит безболезненно. Читая Диккенса и Гюго, мы это видим. Протест миллионов против житья в трущобах и нищете побуждает их эмигрировать и строить жизнь заново и по-другому. Штаты, Канада, Австралия, Новая Зеландия – просторные края. Они растут в ситуации ослабленного контроля, по причинам, прежде всего, религиозным. В Латинской Америке, где переселение сопровождал жесткий вооруженный контроль Старого Света, трущобы ещё хуже прежних, но и там кое-где строят жизнь по-новому (скажем – в Уругвае). Освоение Сибири идёт по тому же пути, и города там не такие, как в Центральной России. А Америка живет, как тысячу лет назад весь мир: одна семья – один дом. Дом, газон, косилка – мечта. Для многих она сбылась. Америка – большая. Меньше России, но проблем с землей там нет. Как и с населением – американцев в два с половиной раза больше, чем россиян. Там хочется плодиться и размножаться. Там, если ты хочешь землю, ты её получишь. Поди получи в России! Хотя бы кусок мерзлой земли в Сибири. Для чего хочешь – для огорода, завода, дома. Я пробовал. Не получил. Поэтому нас меньше, чем американцев.  На необъятных русских просторах негде жить. Там у людей деревенское сознание. Там жители мегаполисов любят природу, простор и свободу. А у россиян сознание городское – даже в малых городах.  В Америке власть знает: бытие формирует сознание. Город – лишь место работы, общения, развития – но не жизни. Работа не должна отрывать от естества, делать из живого существа машину. Каждой семье нужен дом, газон, рыбалка, лес, дороги и единение с природой. В России власть это тоже знает и боится: сегодня у них огород, а завтра они возьмут вилы. Так что пусть сидят в каменной тюрьме с камерами разных категорий для лиц разной важности. И всю жизнь дерутся за район получше, ресторан покруче и ночной клуб попрестижнее. А кто занял не своё место, тому налог на недвижимость насчитаем такой, что он быстро смоется в панельное Бирюлево – на свой шесток. Я использую как пример американцев не потому, что они лучше или хуже нас. А потому, что он показывает, что могут делать люди, оказавшись одни (индейцев после поразивших их эпидемий стало слишком мало, чтобы противостоять белым) на огромной территории, когда они могут строить жизнь, как хотят. Предоставленные сами себе, они проходят через изоляцию, крепнут, начинают верить в своё превосходство; и вот уже вчерашние бесправные беженцы сами учат мир, как ему жить. Понять источник чужой силы – значит самим стать сильнее. На примере многих стран видно: новый класс хочет жить в своих домах, чувствуя силу земли. Формировать ядра новых поселений по общности интересов. Жить рядом с себе подобными. Оставшись в человейниках, не создав личное – назовем его деревенским – пространство, он замрет и не сможет развиваться. В медицине есть термин «литопедион» – плод, развитие которого в матке остановилось, но он в ней остался и окаменел. Если новый класс России останется в городах, он, как литопедион, рискует окаменеть в каменном мешке. Стать ребенком, который никогда не родится.  Одна из ключевых проблем России – желание всё стащить в Москву. Столица, как желудочно неудовлетворенный кадавр из книги Стругацких, тянется за всем живым и съедобным во всех уголках страны, и тащит это к себе. Это неправильно для России, для Москвы и москвичей, и несправедливо для большинства русских. 5. Хорошая работа должна ждать россиянина не только в Москве. Но и в Новосибирске, Курске, Иркутске, в малых городах. С ней – интересный досуг и качественные услуги. Сейчас они есть только в столице. Как и головные структуры крупных бизнесов. Там решают деловые и личные проблемы. Даже сбежать из России – и то легче из Москвы!  Но разве невозможно при таких необжитых просторах строить комфортное, как в журналах, жилье, скажем, в Дубне? Школу, больницу, детсад? Это вопрос организации финансирования стратегических задач страны. Пример наукоградов в советское время показывает – когда хотели, создавали комфорт не хуже западного. Но хотели редко. Как-то в 2002 году мы говорили с Анатолием Карачинским – создателем одной из самых успешных российских инновационных компаний IBS, где я был вице-президентом по связям с госорганами. Анатолий был (и остается) одним из главных защитников российских программистов. И делает всё, чтобы они не уезжали в разные заграницы, по Microsoft’ам и Googl’ам. Он был крайне озабочен: Ему тогда принесли результаты исследования – Карачинский любит исследования, и делится ими с руководством страны – там было сказано, что главная причина отъезда наших за рубеж – жилищная. Точнее, недовольство всей средой своего обитания – от здравоохранения и образования до политики. Он протянул мне отчет: – Прочти. Видишь, теряем кадры! Я думаю, надо строить новые города. Для программистов.  И, помолчав, продолжает: – Илья, мы должны мыслить системно, – это ещё одна его фишка – «системный подход». – Продумать всё и придумать. Я поговорю об этом с Путиным. Возьмешься? Отчего ж не взяться? Задача интересная, нужная. – Но помни: пока он считает высокими технологиями только продукцию ВПК. Что такое компьютер, во власти никто не знает. Разве что Греф с Рейманом*** В 2002 году Герман Греф был министром экономики РФ, а Леонид Рейман – министром информатизации, телекоммуникаций и связи. Оба считали себя самыми деловыми, продвинутыми и конкретными министрами и конкурировали по любому поводу. В частности, они соревновались, кто будет главным организатором российской системы поддержки инноваций.***… Но они никогда не объединятся. А Греф вообще, что тот новейший суперкомпьютер. Всё его процессорное время съедает переключение между задачами. В общем, воображение Путина надо чем-то поразить, подумай, пожалуйста… Я думаю. И воображение Путина удается поразить в конце 2004го индийским Бангалором – оазисом программистов, созданном в прежде нищей и коррумпированной Индии. Греф и Рейман, конечно, начинают перетягивать канат, да с такой силой, что рвут его пополам – так рождаются особые экономические зоны (имени Грефа) и технопарки (имени Реймана). Как в старом анекдоте про русских, которые на глаз копали с двух сторон тоннель под Ла-Маншем – получилось два тоннеля. Но два лучше, чем ни одного, не правда ли? В 2006 году я возглавляю наконец принятую правительством госпрограмму создания технопарков. Проблема жилья и городской среды для меня в ней так же важна, как сами инновации. Особенно, когда я приезжаю в Новосибирск, где Академгородок существует уже пятьдесят лет, а жить специалистам негде. И институты Сибирского отделения Академии наук теряют людей в два-три раза больше, чем включает их штатное расписание, и только чудом сохраняют научную школу, в отличие, кстати, от многих московских. Всё просто и ясно: людям, которые работают, надо где-то жить по-человечески. То есть – не хуже, чем на Западе. Точка. 6. Когда-то один опытный человек сказал мне: «Нет недостойных людей, есть недостойная людей жизнь». Я вспомнил эти слова и сделал их своим девизом, занявшись технопарками. Я пытался понять, почему повседневная жизнь в России, даже жизнь ученого, так примитивно устроена?  Со строительством жилья для новосибирской научной молодежи всё растянулось надолго, и стало одной из главных моих задач на шесть лет. Решить её полностью не удалось, но я уверен, что в итоге для более чем тысячи семей будут построены отдельные дома. В мире есть два взгляда на градостроение и урбанизацию. Первый связан с ростом (и сокращением) населения. Его главная интерес: что будет со средой обитания, когда в ней изменится количество жителей?  Я считаю, что нужно рационально планировать комфортную городскую среду. Нам важно чувствовать себя в городе дома. Поэтому планирование городских пространств, приоритет пешехода, минимум индивидуального транспорта и максимум общественного, как предлагают урбанисты – это правильно. На это надо тратить много денег. Не жадничать. Ведь среда обитания определяет мышление. В красивой, удобной, комфортной среде, где мы чувствуем, что о нас позаботились, мы заботимся о ней в ответ. Чтобы доказать это, люди провели множество экспериментов. Классический эксперимент – с разбитыми окнами.  Доказано: если в здании разбить окно, и не чинить, то скоро в нем будут разбиты все окна. Как-то я спросил Рудольфа Джулиани – мэра Нью-Йорка – как он боролся с преступностью. И он рассказал про свой подход. Направлений было два: первое – введение очень жесткого управления работой полиции: второе – мытье поездов метро.  От полицейских стали требовать нулевой толерантности к криминалу (то есть жестко реагировать даже на самые мелкие правонарушения), переделали всю систему отчетности в участках. И параллельно – стали мыть поезда и убирать станции метро.  Прежде там было так грязно, что не удивляло, что кого-то грабят или бьют. Это казалось нормой. Есть старый американский анекдот. Джон Рокфеллер и Пирпонт Морган решили проехать в Нью-Йоркском метро. И вот Морган видит: воришка вытягивает из кармана у Рокфеллера десятку долларов. «Джон, – говорит он, – у тебя деньги воруют». А тот: «знаю, но эта десяточка – специально для него. Вспомни, как мы начинали». И до, и после этого случая карманное воровство, драки, хулиганство, а порой и серьезные преступления десятилетиями были в порядке вещей в предельно загаженной подземке.  И вот в Нью-Йорке проводят генеральную уборку подземки и прекращают выпускать на линию разрисованные граффити поезда. Резко усилив при этом полицейские патрули.  И меняют город буквально на глазах. Люди видят: власти заботятся о месте, где они живут. Видят, как с улиц уходят мелкие криминальные группы. Как меняется структура преступности. За несколько лет команда Джулиани превращает Нью-Йорк – криминальную столицу Америки, город откуда, по мнению социологов, большинство жителей хочет уехать – в город, где большинство жителей желает остаться. «Большое яблоко»*** Big Apple  – так американцы часто называют Нью-Йорк. теряет своё мрачное звание.***  Для меня это классическая иллюстрация ситуации, когда облик городской среды сильно влияет на качество жизни в целом. Им надо заниматься в первую очередь. 7. Городские водители сильно недовольны, когда их заставляют платить за парковку. Они не понимают, что высокая плата за парковку вызвана не стремлением властей больше заработать. Хотя и это, думаю, городу полезно – можно тратить этот доход на модернизацию и наведение порядка. Однако главный смысл платы за парковку не в том, чтобы было удобно, а чтоб люди в город не ездили. Жадничали и не ездили.  Город надо постепенно избавлять от частных машин и внедрять общественный транспорт. Это сделали в том же Нью-Йорке. И сегодня, когда мне надо по работе ехать туда из Вашингтона, я еду на автобусе. Так удобнее. И намного дешевле. Доехать туда из столицы и обратно в машине, с учетом цен на бензин, платные дороги и парковку, стоит порядка 150 долларов. На поезде – 120. На автобусе – 15. Цена парковки на Манхэттене сейчас абсолютно чудовищная – 40-50 долларов в час. Там просто невыгодно владеть машиной! В Лондоне ввели плату за въезд в центр – это другой способ решения той же задачи. А также помогает уменьшить пробки. И в Нью-Йорке, и в Лондоне – везде много такси. А если такси вам дорого, а большинству дорого, и мне тоже дорого – пожалуйте в метро. Если оно есть всюду, то почему на нем не ездить? Главное, чтоб там было чисто, ухоженно и безопасно. Это – признак современного мегаполиса, где власти заботятся о качестве жизни людей.  Но встает другой вопрос: жить в мегаполисе – это вообще правильно или нет? И тут у меня с урбанистами большие расхождения. Я против запрета на строительство новых широких магистралей. На превращение автомобилистов в людей второго сорта. Без индивидуального транспорта невозможно жить в индивидуальных домах. Хотя это для меня все равно однозначно лучше житья в многоквартирных «свечках». Но я за то, чтобы загонять улицы под землю, а на их месте разбивать газоны, парки и скверы, делая жизнь легче и краше. У меня есть приятель в Израиле. Его зовут Вова. Этот Вова для меня – прототип героя Армена Джигарханяна в фильме Георгия Данелии «Паспорт» – бывшего советского военного, знающего в Израиле все входы и выходы, включая и те, что через границу.  Вова стопроцентный еврей. И при этом – советский офицер. Он был пограничником, прошёл Афганистан, воевал на передовой, служил в спецназе. Мощный мужик – кровь с молоком. И похож на Джигарханяна. А жена его – чистая донская казачка из-под Ростова. Тоже – кровь с молоком, но это другая кровь и другое молоко. В 1990 году она начинает его пилить, дескать, «ехать надо». А он не хочет. Он советский патриот. Но Советский-то союз на глазах распадается, она его допиливает, и они валят в Израиль. И там он понимает, что ничего, кроме военной службы, не знает и не умеет. И идёт в ЦАХАЛ*** Армия обороны Израиля.***. И служит там тоже в спецназе, воюет с арабами и в пятьдесят лет выходит в отставку. Но в отставке ему скучно. И он идёт в полицию. И в итоге возглавляет израильский аналог ОМОНа.  Но и оттуда через какое-то время уходит по возрасту. И снова ему скучно. И он решает заняться инновациями. И вместе с другим репатриантом, прибывшим в Израиль прямо с мехмата МГУ, строит инновационные парковки. Парковки 3D. Работают они так: машина заезжает в подвижную ячейку, и она уходит под землю. В объемный кубик, работающий, как детские пятнашки. Для крупных городов – прямо находка.  Я к нему приехал в субботу. Он говорит: «вот наконец нормальный человек приехал, пошли шашлык готовить». А жена его – казачка – из синагоги не выходит. Приняла гиюр*** обращение нееврея в иудаизм, а также связанный с этим обряд.*** и стала религиозной. А он в шабат жарит свиной шашлык и строит инновационные парковки, всерьез разгребающие улицы, плотно уставленные машинами в Тель-Авиве и Хайфе.  Я, вернувшись в Россию, показываю Собянину Вовин проект – хочу внедрить в Москве его парковки. Не удалось, к сожалению. Для московских чиновников это оказалось слишком необычным. Но такое решение – лучший вариант. В любом случае, для меня идеальная версия города – минимум машин на улицах. Эта стратегия мне понятна. Она мне близка по духу. Продолжение следует...

Президента Путина ближайшее окружение называет просто: «Царь». Некоторые – «Император». Иные – «Начальник». Примерно так же к нему относится народ. Часто искренне, кстати. И вряд ли стоит это воспринимать эмоционально – эти слова констатируют факт. Ельцина его придворные тоже называли «царем» – но это была, скорее, лесть самим себе. Был бы царем – не имел бы рейтинг 6% и не ушел бы столь эффектно в предновогоднюю ночь на излете 1999 года. Быть, а не казаться… Это важно – привести в соответствие фактическую и юридическую сторону вопроса! Ведь в России нет ни одного легитимного института власти. За ельцинскую Конституцию проголосовало около 31% граждан страны. Ваучерная приватизация стала символом обмана и мошенничества. На выборах 2012 года Путин получил 41% голосов избирателей. А правящая партия получила меньше 30%. И даже относительно других партий, по официальным (весьма сомнительным) данным, у неё было 49% голосов. Но в парламенте она имела и имеет контрольный пакет.  С 1991 года граждане России фактически не могут сменить власть через процедуру выборов. И всё это время властью владеет одна и та же группа лиц (хотя отдельные имена и названия не раз менялись). Эксперименты с приходом к власти на конкурентных выборах в регионах (их было мало, но они были) тоже практически прекратились в первые годы правления Путина. Хотя ни один губернатор, и даже самый могущественный из них Лужков, не могли всерьез угрожать власти – на них была накинута удавка Минфина, налоговой службы и Счетной палаты. Судьба ярославского мэра Урлашова или хабаровского губернатора Фургала – тому яркие примеры. В этом одна из причин ежегодного снижения числа граждан, интересующихся выборами. В регионах 10-15% явки стали нормой. А меня на каждой встрече с избирателями люди спрашивали: а что изменится, если мы за вас проголосуем? А если за других? А если не придём? Когда-то один старый профессор физики из МГУ сказал мне очень мудрую вещь: «когда вы, молодой человек, решаете провести эксперимент, подумайте: зачем? Ответьте себе: что вы будете делать, получив положительный результат. Затем ответьте, что будет, если он будет отрицательным? Если ваши действия в обоих случаях будут одинаковыми, не тратьте время на этот опыт!» Так вот: люди без всяких научных степеней могут сопоставить два и два и сказать: зачем нам такие «выборы»? 2. Я часто спорю с коллегами: зачем нам демократия? Обычно говорят про экономический рост, развитие, «жить, как на Западе», всё такое. И обижаются, когда я привожу примеры Сингапура, Тайваня, Кореи, Японии, где демократией долго и не пахло, да и сейчас порой – не очень-то. А любимая страна российских либералов Чили? Зато случаев банкротства демократий – выше крыши. Во множестве споров сторонников и противников СССР в моей Новосибирской области все обычно заканчивается быстро – призывом выйти на улицу, посмотреть по сторонам и пересчитать, что построено при советской власти, а что построено (а скорее – разрушено) после. Есть и другие примеры, скажем, город Ханты-Мансийск, но это исключение лишь подтверждает правило. Как говорится, бой выигран за явным преимуществом… Конечно, ни демократия, ни автократия не приближают нас ни к процветанию, ни к Западу, ни к Востоку. Автократия – способ совершить рывок в развитии, при условии хорошего лидера. Демократия – отсечение всех крайностей в управлении, выбор золотой середины, постепенное движение. Автократия ведет к стагнации и даже деградации в условиях неудачного выбора первого лица. Демократия – ужасный способ управления в переломные моменты истории, так как почти никому брать на себя ответственность за непопулярные и неоднозначные решения.  Худшее, что придумал Горбачев в 1985м – начать одновременно «ускорение» (экономические реформы) и «гласность» (политические преобразования). Слабая власть в стабильный период – фактор роста. Слабая власть в момент реформ – катастрофа. В условиях большой страны – ещё и кровь. Китай реализовал реформы Дэн Сяопина только потому, что жестко контролировал политическую сферу; и подавление восстания на площади Тяньаньмэнь, как это ни печально, было необходимым условием успеха. Успех азиатских экономик состоял в стратегии авторитарной модернизации с последующей постепенной демократизацией. Причиной российского кризиса была демократизация до начала экономической модернизации, приведшая к распаду системы государственного управления и последующей деиндустриализации. Путин, сохраняя горбачевско-ельцинские демократические условности, в своей голове пытается авторитарными методами затормозить заданный его предшественниками распад. Но авторитарный лидер не может не стряхнуть с себя эти условности. Иначе страна не понимает его стратегию. Двуличие российской власти (причем адресат фальшивой «демократии» – не её население, а Запад, от которого зависит российская элита), её двоемыслие, ведет к легитимации коррупции и произвола внутри страны.  3. Есть ещё одно важное обстоятельство, связанное с поддержанием лжедемократии в России. Думаю, мало кто сомневается, что Путин находится у высшей власти в стране непрерывно с августа 1999 года, включая 2008-2012 годы, когда фамилия президента была Медведев. Большинство решений принимал «начальник». Но необходимость соблюдать букву закона вела к  а) серьезному внутриэлитному конфликту 2007-2011 годов,  б) дополнительному росту отчуждения от власти населения, видящего обман,  в) к колоссальному отвлечению ресурсов на обеспечение «тандемократии».  Неудивительно, что в итоге мы получили паралич правительства в 2012-2013 годах и остановку экономического роста на фоне крайне благоприятной конъюнктуры. Всего этого можно было избежать. Для этого следовало назвать вещи своими именами, установить четкие правила игры и неукоснительно их соблюдать, как на уровне исполнителей, так и на уровне первого лица. Ряд аналитиков называют путинский режим мягкой диктатурой. Я называю его бонапартистским. Это популистский авторитарный режим, опирающийся на широкие деклассированные слои населения, силовую бюрократию и крупный капитал. Перечитывая «18 брюмера Луи Бонапарта» Маркса и Энгельса, можно почерпнуть много важных мыслей актуальных для современной России. Луи Бонапарт, племянник Наполеона I, тоже был всенародно избран в 40 лет президентом Франции (получив, кстати, 75% голосов) и пробыл национальным лидером 22 года. И хотя в 1851 году в ходе военного переворота республику он ликвидировал, но провёл законный референдум, на котором французы подавляющим большинством голосов одобрили новую конституцию и императорский статус Наполеона III. Нового Бонапарта мгновенно признали все значимые государства мира. По иронии судьбы, кроме России.  Современная Россия очень напоминает Францию времен бонапартизма. Ограниченно-свободные выборы в условиях массового применения административного давления. Цензурируемые, но конкурирующие друг с другом СМИ. Суды и силовики, подконтрольные исполнительной власти. Ликвидация автономии регионов и централизация управления. Заигрывание с отдельными фракциями и личностями в стане оппозиции, разделенной на «системные» и «радикальные» группы.  Проводя правую политику, Луи Бонапарт активно использовал левую риторику, маневрировал между ностальгией французов по своему великому дяде и демократическими республиканскими ценностями. Он регулярно проводил референдумы по разным вопросам, показывающие (с поправкой на фальсификации и махинации с правилами голосования) высокий уровень поддержки власти – самый неудачный исход был в мае 1870 года, когда против правительства проголосовало около трети населения. Тем не менее, уже в сентябре 1870го бонапартизм пал, чему предшествовали неудачные для власти выборы 1869 года, начало либеральных реформ и военное поражение от Пруссии, хотя окончательную точку поставила Парижская коммуна 1871 года. Параллели с Россией просто напрашиваются, но я оставлю возможность делать выводы читателю. Как видно из этого примера, режим типа путинского может существовать довольно долго. Вероятность его распада по внутренним причинам сравнительно невысока, а потенциал популистских манипуляций общественным мнением, напротив, весьма значителен. Но принципиальное отличие Бонапарта от Путина в том, что он произвел формальную легитимацию своего статуса первого лица в качестве несменяемого императора, хотя и сохранил многие черты республиканской демократической системы внутри страны. Это дало возможность выстроить устойчивую власть с понятными всем политическим силам правилами. 4. Есть три фактора стабильности политической системы: во-первых, правила её функционирования должны быть незыблемы (во всяком случае, меняться очень редко). Во-вторых, государство и правящая группа должны действовать рационально, понятно и предсказуемо для большинства граждан. В-третьих, никто, даже взяв власть, не должен кардинально менять общий курс развития, и, тем более, политическую систему. Она должна включать набор сдержек и противовесов, защищающих её от чересчур амбициозных политиков. Этого возможно добиться двумя способами: Первый – через продуманное демократическое устройство власти. Продуманное – значит, сроки полномочий всех ветвей власти должны отличаться. Формирование их должно идти постепенно и по разным процедурам. По всем важным решениям должна быть политика минимум двух ключей (согласие двух разных ветвей власти, а третья должна иметь возможность останавливать такое решение). Ни одна ветвь власти не должна чувствовать себя главной и быть уязвимой для других. Президент в такой системе может быть первым среди равных, он не может вставать над схваткой. Быть гарантом Конституции (хранителем системы) – роль, которую должен выполнять аполитичный суд, а не один из политических игроков. Второй – конституционная монархия. Роль «гаранта конституции» выполняет монарх, но он не управляет страной. Система государственного управления формируется путем открытых и конкурентных выборов, в которые монарх вмешаться не может. В этой ситуации все политические силы знают, что любые попытки изменить систему или сменить курс будут пресечены сувереном. При этом никто не может ни сам стать первым лицом, ни вовлечь его в игру на своей стороне, поэтому все знают пределы своего маневра, и система стабильна. Первым путем пошли Штаты. Вторым идёт Британия. На самом деле, во вторую модель вписывался и бонапартистский режим. Россия застряла между этими моделями, не имея долгосрочной стратегии и постоянно переписывая правила игры в угоду сиюминутным соображениям. Ну а то, что власть принадлежит одной группе лиц, которые могут делать с ней что угодно, напоминает скорее абсолютную монархию. Возможна ли реставрация монархии в России? В лице Романовых и прочей обанкротившейся в 1917м году аристократии, бежавшей из страны – исключено. Я бы приветствовал их возращение в страну и включение в работу на благо нашей Родины, но только в качестве частных лиц. Зато возможна другая модель – выборная монархия. Она существует в ряде арабских государств*** Например, в ОАЭ, Омане и Саудовской Аравии***, Камбодже, Малайзии и ряде других стран. Есть и широко известные исторические примеры: Священная Римская империя, Речь Посполитая, Греция, где в 1863 году Народное собрание избрало королем Георга I. Идея проста: круг заранее известных лиц по определенным правилам производит выбор следующего монарха (султаны в Малайзии, эмиры и шейхи в Персидском заливе, курфюрсты в Священной Римской империи). Эти лица в политике своих стран, как правило, не участвуют, и являются, чаще всего, церемониальными или духовными лидерами провинций. Ничто не мешает использовать этот опыт в России, например –  установить конституционную монархию и перейти к парламентскому механизму управления.

С исполнительной властью вопрос самый простой, верно?  Что должна делать исполнительная власть? Ну, с трех раз? Точно – исполнять. И ничего другого она делать не должна. Общество ставит задачу. Парламент (либо система прямой демократии) утверждает правила работы. Правительство задачу решает. Всё.  По факту же в России исполнительная власть сама ставит задачи, сама вырабатывает правила, сама подбирает исполнителей, и сама всё решает. Так стоит ли удивляться её коррумпированности и неэффективности? Кстати, чиновники и сами страдают от этой системы. Ни один начальник сам не может подобрать себе команду. Все назначения идут через его голову. То есть министров назначает президент, а не премьер. Заместителей министра – премьер, а не их непосредственный руководитель. И так далее. Как можно отвечать за результат, если ты не отвечаешь за команду? Я считаю так: если человек назначен на должность, подбирать свою команду он должен сам. Пусть штатное расписание ограничивает фонд оплаты труда, подчиненные – дело руководителя. Это касается всех государственных структур, включая правительство. Оно сейчас представляет собой большой по размеру коллективный орган, все члены которого принуждены иметь отношения ко всем его решениям. Но почему министр спорта должен принимать решения о культуре? А министр связи – о налогах? С какой стати? Каждый должен отвечать за свой участок работы. Да, в мире есть уникальный опыт коллективного руководства правительством. Это Швейцария. Там зафиксированы на веки вечные семь человек от четырех партий (причем квота каждой из них не зависит от её результата на выборах) и никто из них не главный. И один из этих семи каждый в свою очередь сроком на один год становится президентом. Должен же кто-то ездить на международные форумы от лица страны! Собрания семерых проходят в тайне. Публикуют только принятые решения – чтобы политика не влияла на профессиональные суждения. Когда семь человек – работать ещё можно. У двадцати семи – что экономика, что социальная сфера будут без глазу. Это не коллективная ответственность, а коллективная безответственность, парад тщеславий тех, кто хочет иметь кабинет «члена правительства». Дальше – больше. Как такое правительство ставит задачи министру? Ему говорят: «вот вам месяц – напишите, что вы должны сделать». Представьте себе: вы наняли рабочих делать ремонт, и говорите: «придумайте, что тут делать». Что вы получите? Может быть, случайно они что-нибудь путное и сделают, но, скорее всего, это будет не то, что вы хотели. А нужно, чтобы министр решал конкретные задачи, поставленные гражданами. То есть систему необходимо изменить так, чтобы исполнитель, занимающий ту или иную должность, и избиратели были связаны контрактом, включающим программу работы чиновника и её предполагаемые результаты. Любое назначение должно идти от задачи, которую нужно решить. Это – ключевое условие найма гражданами министра и вообще любого крупного чиновника.  Скажем, Министерству здравоохранения может быть поставлена задача: снизить смертность до таких-то величин; увеличить продолжительность жизни на столько-то лет, и т.д.  Кандидаты на пост главы министерства обязаны подписаться под готовностью эти задачи исполнить. А за их невыполнение – отвечать. Ответственность следует включить в контракт особым пунктом. В ряде случаев она может быть уголовной – ведь чиновник работает за народные деньги и такими же общественными деньгами управляет.  И – главное: задачи исполнительной власти может ставить только парламент или напрямую граждане, но ни в коем случае не сами исполнители. Граждане должны иметь возможность выбрать приоритеты соответствующего министерства из вариантов развития страны. Либо – из программ, представленных претендентами на должность. То есть – самого министра. 2. Надо поставить общую задачу: добиться постепенного, но заметного снижения количества чиновников. Как? Сняв со структур исполнительной власти функции, которые могут исполнить сами граждане и бизнес. Ведь большую часть так называемых государственных услуг можно реализовать без бюрократии. Больше того, если возникнет механизм такого отбора, граждане сами разберутся, каких услуг им не хватает, а какие избыточны. У меня есть очень близкий друг – Максут. Мы дружим много лет, стараясь помогать друг другу. Несколько раз работали вместе. В конце весны 2009 года, в разгар выработки новой стратегии по строительству системы электронного правительства в России, мы решили проехать по мероприятиям по этой теме в разных странах. Если честно, мы от них ничего особенно не ожидали; но у нас были сложные отношения с новым руководством Минкомсвязи и Ростелекома, хотелось свежих идей, а заодно и просто поговорить спокойно и без свидетелей. И тут подвернулась подходящая конференция в Штатах – отличный повод для такого мозгового штурма. В общем, взяли отгулы и поехали. И вот сидим мы в огромном зале, набитом под завязку, что нетипично для подобных событий. На сцене происходит обычный треп «экспертов». Мы уже собираемся незаметно уйти; и тут ведущий объявляет: «Дамы и господа, приветствуем главного технического директора Соединенных Штатов!»*** По-английски это звучит как U.S. Chief Technology Officer*** Название должности звучит интригующе, и мы возвращаемся на места. А на сцену поднимается эдакий сильно загоревший Джордж Клуни – улыбчивый смуглый мужчина примерно моего возраста, может, чуть старше, высокого роста и с такой харизмой, что Барак Обама вряд ли устоял бы против него на выборах. При ближайшем рассмотрении он оказался не чернокожим, как я сперва подумал, а индусом. Звали его Аниш Чопра; вскоре мы познакомились и подружились, и он очень помог мне с созданием «Сколково» и с привлечением инновационных компаний в Новосибирск. И сам не раз приезжал, несмотря на занятость. Должность Аниша Обама утвердил буквально за неделю до конференции. И мы присутствовали при первой презентации новой стратегии технологического развития США, что и вызвало аншлаг в зале. Главный технический директор Америки отвечал за взаимодействие государства с инноваторами и за использование правительственными структурами и государственными предприятиями новейших технологических достижений. То есть тем, чего в России нет, и чего ей так не хватает. В своем выступлении Чопра представил главный элемент своей стратегии: не пытаться диктовать обществу в целом и инноваторам в частности, как им жить, а открыть дорогу творчеству граждан, строить государство как коллективный проект. Для этого требовалось открыть данные, которые используют государственные службы, и предложить энтузиастам реализовать любые государственные услуги, а также новые сервисы. С этой целью организовали конкурс с небольшими призами для лучших программистов. Инициативу так и назвали – «Открытые данные».  3. Она привела к взрывному росту интереса к взаимодействию с правительством. Многие приложения, которыми пользуется сейчас мир, включая Россию (скажем – предупреждения о пробках на картах на мобильных телефонах), сделаны или усовершенствованы в рамках этой программы.  Я не раз предлагал сделать нечто подобное в России. И в какой-то момент сумел убедить отвечавшего за это направление Сергея Собянина начать внедрение открытых данных. Последнюю точку тут поставил Аниш, специально прилетавший для этого на несколько часов в Москву. Убедил. Но Собянина через несколько месяцев назначили мэром Москвы, и тема опять ушла на уровень энтузиастов во главе с Иваном Бегтиным*** один из ведущих российских экспертов в области открытых данных (OpenData) и открытого государства (OpenGovernment). Директор, учредитель АНО «Информационная культура». Автор проекта анализа федерального бюджета ГосЗатраты. Председатель Экспертного совета при Генеральной прокуратуре Российской Федерации, член Экспертного совета при Федеральном Казначействе, член Общественных советов при Росстате и Минкомсвязи РФ, член совета по Открытым данным при Правительственной комиссии по координации деятельности Открытого правительства, член экспертного совета по контрактным отношениям при Минэкономразвития России. Член Комитета гражданских инициатив.***. А Чопра отработал свой срок, выполнил поставленную перед ним задачу и ушел из правительства, подав пример для подражания и в этом тоже. Возврат исполнительной власти её подлинной функции и налаживание системы контроля за её деятельностью – давно назревшее решение.

Депутаты – это люди, которые оказываются в одном пространстве и довольно много времени проводят вместе. В конце концов, друг к другу они начинают прислушиваться больше, чем к своему избирателю. Госдума – это особое, в чем-то даже волшебное пространство.  Огромное и совершенно неприспособленное для парламентской работы здание бывшего Госплана – символ закрытости и неприступности. Оно глухо замыкает звуки, идущие снаружи, оставляя депутатов наедине друг с другом. Погружает их во что-то вроде парникового эффекта – когда в закупоренном контуре набухают тайные желания и мотивы; голоса, звучащие с трибуны, обильно орошают собравшихся; и депутаты растут и развиваются одинаково, принимая похожие формы. Как грибы. Или овощи на грядке. Я всегда считал, что  форма и содержание связаны и взаимно влияют друг на друга. Деятельность организации легко можно предсказать, взглянув на здание, в котором она находится. А качество её руководства – заглянув в сортир: чисто ли, какая бумага туалетная, есть ли сидение на унитазе. Туалет – лицо любой конторы. Попробуйте, работает без сбоев. В Думе сортиры – одни с плесенью, другие со следами кокаина. И часто текущими трубами. 2. С чего начинали преобразования великие реформаторы – те, что были всерьез и надолго? Со строительства новых зданий и целых городов. Хоть Петр I, хоть большевики, хоть Цезарь, хоть Джордж Вашингтон. Кстати, обратное тоже верно: если государственный деятель, претендующий на историческую роль, лишь делит постройки, доставшиеся ему по наследству – толку не будет. Горбачев и Ельцин оба много говорили про строительство, но по факту загнали отрасль в кризис. Но это так – к слову. Эта мысль пришла ко мне впервые, когда по приглашению коллег из ФРГ я впервые побывал в новом старом здании Бундестага – Рейхстаге. Не знаю, для кого это здание сейчас имеет большее значение: для нас, русских, или для немцев. В его нижних этажах и после реставрации бережно сохранены стены с написанными краской, углем, карандашом, а на самом деле кровью наших солдат словами: «Дошли!..» Так вот, перестроенный великим английским архитектором Норманом Фостером купол Рейхстага для меня оказался символом современного парламента. Берлин – близкий архитектурный родственник Москвы. И дело не только в панельном наследии ГДР. Градостроительные преобразования Третьего Рейха и сталинский генплан шли параллельными курсами. Но современная Германия, пройдя через ломку Нюрнбергом, раздел Стеной и триумфально-болезненное воссоединение, свободно экспериментирует с обликом своих городов, явно тяготея к стеклянно-свободным формам. Классическое имперское здание Рейхстага – олицетворение стабильности и мощи Государства, получило новый облик. Оно долго стояло мрачным заброшенным дотом на линии фронта между Востоком и Западом, прямо у Берлинской стены, разделившей два мира. Сегодня в нем вновь кипит жизнь. Причем под новым стеклянным куполом.  Так же, как при строительстве Эйфелевой башни в Париже, реставрация Рейхстага стала предметом спора всей нации. Иностранец (!), англичанин (!!) Фостер, нанятый за 600 миллионов (!!!) народных дойчмарок дал историческому зданию не исторический облик, а символический прозрачный купол. И миллионы немцев оценили замысел. Математический расчет позволил осветить расположенный под куполом зал заседаний равномерным небесным светом. Можно сказать – над немецкими законами всегда светит Солнце… В куполе есть и спиральная лестница для посетителей. Я сидел в кресле депутата от партии Демократического Социализма. И ощущал бесконечный воздух вокруг, избиратели видели меня, не зная, что я русский. А я видел их. И понимал: германские депутаты и народ Германии – вместе.  В Москве депутат сидит в бункере. И видит только других депутатов.  Наша Дума – не храм демократии, а её гробница. Депутаты сидят в склепе, где всё подчинено одной цели – сделать из них мумии. Увы, часто это удается. 3. Был шанс сделать что-то схожее с берлинским проектом Фостера в России. В Москве в начале 1990х широко обсуждали: как восстанавливать храм Христа Спасителя. Во многом эта дискуссия определила, как стала развиваться архитектурная оболочка российской власти. Помню, в начале перестройки пошёл с родителями в Дом Ученых на Кропоткинской. Там был капустник в стиле «физики шутят». И в середине – сценка, смысл которой я тогда не понял. Во всю сцену развернули огромный плакат с изображением вышки для прыжков бассейна Москва. Под плакатом была подпись – «храм Христа Спасителя на Водах». По шушуканью в зале стало ясно, что это очень острая шутка. Я её вспомнил пять лет спустя, когда началась дискуссия о восстановлении Храма. Я люблю и неплохо знаю прошлое Москвы. ещё в детстве, после уроков, долго бродил по городу с разными историческими книжками, заглядывая в темные старые дворы и преодолевая грязные разбитые переулки. Место строительства Храма Христа Спасителя – проклятое. Его историческое название – Чертолье. Когда-то там был деревянный женский монастырь, а по соседству, чуть ближе к Кремлю – подворье Малюты Скуратова. Набравший силу в опричнину палач Малюта хотел расшириться и поджег монастырь. Монахини же предпочли сгореть, но не подчиниться нечестивцу. А настоятельница наложила проклятие – что ни одно здание на этом месте долго не устоит. Так и вышло. Малютино хозяйство само скоро сожгли. Место долго пустовало. Храм Христа Спасителя изначально хотели строить на другом месте – на Ленинских горах, там, где сейчас смотровая площадка напротив Лужников. Но уже когда заложили фундамент, выяснили: почвы не выдержат такую махину, и будущий главный собор Русской Православной Церкви переехал в Чертолье.  Проклятие, впрочем, никто не снял. Стройка была очень трудной. А затем большевики взорвали Храм, не простоявший и пятидесяти лет. Сталин тоже не смог одолеть анафему. Начавшееся строительство Дворца Советов не задалось из-за войны, уже построенный нижний этаж разобрали. И в итоге запустили в его котловане бассейн Москва. В начале 1990х не выучившая уроки истории российская общественность потребовала не останавливаться на массовых переименованиях улиц и станций метро, а воссоздать Храм. Было, правда, и другое предложение: создать тонкий проволочный каркас здания в натуральную величину, и поставить его прямо над бассейном, в назидание грядущим поколениям. Я был всей душой за второй вариант. Властям он не понравился. Как же так: ни деньги освоить, ни ленточку перерезать? В итоге мэрия Москвы заказала турецкой фирме масштабную стройку, всё, как положено – с подземной стоянкой и клубом для вип-гостей. Борис Гребенщиков очень точно спел про эту стройку: «турки строят муляжи Святой Руси за полчаса». Сейчас в этом Храме есть всё – нет только Бога. А Москва очередной раз упустила возможность архитектурно прервать цепь насилия. Шутки о том, что пора его сносить, прозвучали уже в 1996м, во время избирательной кампании Бориса Ельцина*** Такая угроза прозвучала в программе «Куклы», вышедшей на НТВ накануне дня голосования, в вымышленном разговоре между мэром Москвы Юрием Лужковым и новоизбранным президентом Геннадием Зюгановым.***. Акция Pussy Riot была бы невозможна в истинной церкви. Но никто не удивился, когда она произошла в этом чужеродном белом камне аккурат напротив пропитанного ночными страхами Дома на набережной, откуда в 1930е вывезли автозаками по два-три раза всех жильцов – депутатов и чиновников. 4. Зато в годы строительства Храма Христа Спасителя Москва получила другой символ – истекающее черными полосами дыма и копоти здание Верховного Совета. Из этого белого и властного здания в 1993 году парламент изгнали танками и переместили в серое, мрачное здание Госплана СССР. Для Ельцина это был символический жест – выгнать депутатов из их твердыни, и поместить на их место правительство. Тогда всё те же турки перестраивали бесконечные кабинеты в Охотном ряду под нужды парламента, но никто не дал ему ни символы власти, ни свободы, ни открытости. Лепили гетто бессильного народовластия в центре столицы. И слепили.  В противоположность освобожденному от тоталитаризма советскими солдатами Рейхстагу, в российском зале заседаний Госдумы никогда не светит солнце. В нем вообще нет окон. Он будто нарочно спрятан так, чтоб ни один звук извне не проник к народным избранникам через толстые каменные сталинские стены. Гостей туда ведут лишь под конвоем. Даже помощникам депутатов в место обсуждения законов хода нет. Никто не знает, что там происходит. Люди видят телекартинку, но могут понять только то, что зал обычно полупустой. Неудивительно, что в либеральной прессе Госдуму прозвали презрительной кличкой – «взбесившийся принтер». Вряд ли это точный образ. Вспомним Верховный Совет СССР до-горбачевских времен. Не думаю, что у него было больше свободы в действиях, чем нынче у Думы. Он и собирался дважды в год на две недели – быстренько голосовал, что приготовили, и быстренько разъезжался по домам, «работать на местах». Так что если что не так – это не принтер взбесился, и даже не управляющий им компьютер. Проблема с тем, кто жмет на кнопки… При этом авторитет у депутатов Верховного Совета был не в пример как выше, чем у нынешних. А в чем причина? Главная – как раз в фиктивности парламентаризма. Депутат очень редко отрывался от коллектива, ведь он не занимался законотворчеством. Он был как все, только со значком, и это примиряло с ним окружающих: вроде бы большой начальник, а работает с нами бок о бок – молодец. Кроме того, имелась процедура отзыва не оправдавшего доверия депутата. её никогда не применяли. Но её существование грело душу. Так что Верховный Совет был более честной структурой, чем современная Госдума. Он не делал вид, что он «парламент». Скорее, сессия ВС СССР была днем открытых дверей, в котором участвовали заслужившие это право трудом граждане страны, представлявшие разные регионы и сословия. Но и в Бундестаге есть эта прекрасная традиция – «день открытых дверей». И это не мешает, а помогает его работе парламента. 5. Хорошо мне знакомый фанатик открытости процедур и помещений Михаил Борисович Ходорковский однажды продемонстрировал мне, как прозрачность влияет на эффективность и стиль работы. Это было в августе 1998 года, как раз в районе дефолта. Я ещё работал во «Шлюмберже», но уже получил приглашение перейти в ЮКОС вместе с рядом других топ-менеджеров компании. Сомнения были серьезные: задержка зарплаты в ЮКОСе составляла девять месяцев, и многие полагали, что компания вот-вот обанкротится. Коллеги из ЛУКОЙЛа и Сургутнефтегаза активно отговаривали. И я пришел поговорить о перспективах с тогдашним вице-президентом компании – тоже Михаилом Борисовичем, но Рогачевым (в ЮКОСе не всех начальников звали Михаилами Борисовичами, хотя все к этому в душе стремились). Рогачев сделал вид, что уже всё решено, и пошёл в атаку: – Значит так, Илья Владимирович. Заступаете вы с 1-го августа, – на календаре было 4-е, но Рогачев на такие мелочи никогда не обращал внимания, – раскачиваться некогда, и вот вам задание, – хитро поблескивая очочками «под Берию», быстро говорил мой собеседник. – В компания реорганизация, слышали? – в ЮКОСе не слышать про реорганизацию было невозможно, эта организация реорганизовывалась непрерывно, даже по ночам. – Вам, как великому нефтянику, – грубо польстил мне, 23-летнему пацану, хитрый юкосовец, – ответственное задание. Смотрите, – он жестом фокусника выудил откуда-то из-за стола свернутый лист бумаги размером в два ватманских листа и развернул его передо мной, как скатерть-самобранку. Лист оказался густо заполнен причудливо переплетенными квадратиками, стрелочками и черточками. Я понял, что моей квалификации не хватит, чтобы понять эту абстрактную картину кисти Кандинского, и стал перебирать в уме пути к отступлению. Оказалось, это была организационная структура головного офиса. Вся – до последнего сотрудника. – Надо привести этот бардак, – величаво-небрежным жестом Наполеона Рогачев обвел рукой схему, – в соответствие целям компании. Раз вы нефтяник, – Рогачев был металлургом, но в ЮКОСе это не имело большого значения, – значит, знаете, что нам нужно. Только у нас, в моем Инжиниринговом Центре, – а он его возглавлял, – есть принтер, способный это распечатать. Вы понимаете, что это значит? – он испытующе направил острый взгляд на меня. – У нас есть фора, но дня два, не больше! Потом я понял, что больше всего Рогачев боялся, что найдется другой Михаил Борисович, который его опередит. И даже понял – почему: – Смотрите, Илья Владимирович, – продолжал мой будущий начальник. – Цифры под квадратами означают число рабочих мест на каждом этаже, выделенном Ходорковским подразделению. Всех лишних – на улицу!  Очевидно, лишними должны были стать части ЮКОСа, вовремя не купившие чудо-принтер, и рисующие аналогичные схемы от руки. – Вот вам ещё материалы к размышлению, – подвел итог монологу Рогачев, доставая из шкафа талмуд страниц на тысячу. – Это стратегия компании, разработанная за два миллиона долларов консалтинговой фирмой «Артур Дулиттл». Полная фигня, но Ходорковскому нравится. Официально нынешняя реорганизация идёт по этой схеме. Но помните, оргструктуру всё равно рисуйте не от этих благоглупостей, а от помещений, поверьте моему опыту! Вопросы есть? Я медленно переваривал услышанное. Мне только что поручили реорганизацию второй по величине нефтяной компании страны! К черту задержки зарплаты! Я точно хотел тут работать. Вопрос у меня был один, но он вытекал из только что услышанного: – Кабинет дадите? Рогачев задумался.  – Дадим. Но дверей в нем не будет. Ходорковский запретил. Договорились? 6. За время работы в ЮКОСе я понял подход Ходорковского к работе компании. У него было несколько базовых принципов. Первый: отдать все непрофильные виды работ профессионалам. Второй: поддерживать внутреннюю конкуренцию в коллективе, чтобы никто не мог остановиться в своей работе. Третий: иметь четкие правила – регламент – каждого подразделения и каждого процесса. И четвертый: жестко заставлять людей вписываться в отведенные им ограничения: по деньгам, по срокам, по помещениям. Не тратя время на дискуссию с подчиненными о том, сколько им нужно людей, он просто делил офис компании, пропорционально своему представлению о важности работы каждого подразделения. Сколько людей помещалось в выделенное пространство, столько и работало. То же и в отношении зарплат: вот бюджет, дели его, а как – меня не интересует. И привилегий: хочешь машину с шофером или новую мебель в кабинет – не вопрос: на зарплату можешь себе позволить. Не хватает? Значит, не так уж тебе это и надо. А по срокам – так: если ты думаешь, что не решишь проблему за месяц, а твой сосед считает иначе, главным я  назначу его. При этом деятельность каждого управленца должна быть полностью прозрачна, минимум кабинетов, минимум бумаг, максимум электроники, максимум индивидуальной ответственности. ЮКОС доказал: эти принципы прекрасно работают в России, и их пора внедрить на государственной службе. Надо сказать, что не только я брал уроки у Ходорковского. Билл Гейтс, основатель легендарной Microsoft, был у нас в гостях в Москве в офисе на Уланском переулке. МБХ повел его на экскурсию по зданию, и умудрился застрять с ним в лифте. Никто не знает, о чем они там говорили, пока их не вытащили, но вернувшись в Штаты Гейтс велел убрать все двери в штаб-квартире Microsoft в Редмонде. Говорят, после этого её прибыль удвоилась. А в России – всё наоборот. Кто бывал в здании Администрации президента на Старой площади, знает – там царил дух ЦК КПСС. Бесконечные коридоры с однотипными дверьми в бесконечные кабинеты. Очередного губернатора отправляют в отставку – вот и ещё один обитатель ещё одного кабинетика, с ещё одной секретаршей и обязательной сталинской лампой на письменном столе. Какие решения принимали помощники президента по экономике, сидящие аккурат в кабинете Брежнева? Или замглавы Администрации по политике, расположившийся в апартаментах Суслова?  Надо отдать Путину должное – он тонко чувствует ветры истории, гуляющие вокруг Кремля. Но делает свои выводы. После начала войны с Украиной он снес построенный при Сталине «14й корпус Кремля». С этого момента руководство страны находится либо в помещениях царского самодержавия, либо брежневского застоя. Двух главных источников вдохновения этой власти. 7. Первое же решение нового руководства должно быть –  убрать все двери во всех кабинетах! И как можно скорее перевезти все государственные учреждения в новые стеклянные здания, где все слуги народа будут видны гражданам страны. А старые помещения отдадим под жилье, чтобы уже никогда не было соблазна вернуться на Старую Площадь и возродить подвалы Лубянки. Это – что касается формы. Но всё-таки главная проблема современной демократии – в содержании. Мы все и всегда ненавидим посредников. Они нам дорого обходятся. Когда в магазине я вижу молоко по цене примерно в 4-5 раз дороже, чем оно стоит у крестьян на селе, я про это вспоминаю. И удивляюсь, что общество забывает: депутат – тот же посредник. Задача депутата – при обсуждении законов выразить коллективную волю своих избирателей, а не свою собственную. Остальное – от лукавого. Но чтобы выразить чью-то волю, надо уметь и хотеть слушать людей и засунуть своё собственное мнение куда подальше. Его надо проявлять в ходе избирательной кампании, чтобы люди поняли, тот ли ты, кто им нужен, и проголосовали.  Но ведь депутат считает себя крутым. Такая роль – не для него. Нет, быть проводником мнения людей из Администрации президента – ещё куда не шло. А мнения людишек из бескрайних пространств деревень и сел, которые даже не могут бросить пить – увольте. Людям, закупоренным в одном здании, осененным российским флагом и золотым двуглавым орлом, парящим над черными машинами с мигалками, в конце концов, неизбежно начинает казаться, что именно они – генераторы настоящих идей и истинных смыслов. Если бы в нем собрали больше их видов и сортов, не прошедших селекции крупным бизнесом и губернаторами, возможно, депутаты были бы больше по вкусу своим избирателям. Задача депутата – договориться, найти баланс сил между разными фракциями. А раз ты каждый день идешь на компромиссы, то через короткое время коллектив становится более важен, чем избиратели. Простых людишек – тех, что голосуют – депутат видит раз в месяц. А себе подобных – каждый день. Так кто ему ближе? Самый народный депутат обязательно втягивается в эту игру, теряет свою принципиальность и задор. Да и как провести черту между компромиссом и предательством своих взглядов? Особенно когда твои сторонники не понимают разницу. И требуют ярких жестов. И чтоб не думать о последствиях. Снова возвращаюсь мыслями к голосованию по Крыму… Это странное чувство – ты в большом зале среди множества людей. И понимаешь: сейчас ты один выступишь против всех. И никто тебя не поддержит.  С «законом Димы Яковлева» было проще. Там, пока ещё не поднялся шум, в первом чтении, я тоже был уверен, что буду один. Но оказалось, что меня неожиданно поддержал Иван Никитчук из КПРФ, а во втором чтении уже присоединились друзья по «Справедливой России», и стало легче дышать.  С Крымом было по-другому. Я был именно что «против всех», а не «против закона», потому что тогда все депутаты, кроме трех друзей, и были тем законом. И любое движение в сторону от него считали посягательством на думское единомыслие. Но и друзья в этом случае были не готовы драться. Эта борьба была заранее проиграна, но не вступить в неё было нельзя. 8. Сейчас, думая о «крымском» голосовании, я думаю, что без опыта сопротивления «закону подлецов», наверное, я бы не решился нажать «против». Именно тогда, 14 декабря 2012 года впервые, прежде чем выйти на трибуну, я задал себе главный вопрос: я буду единственным, голосующим «против», или среди четырехсот пятидесяти человек найдется ещё кто-то, способный меня поддержать? Политик боролся во мне с депутатом. А я-человек не понимал обоих.  Для меня-политика было классно, важно и правильно идти против всех одному. Политики ждут таких моментов, чтобы заявить о непримиримости в борьбе за идею, о готовности идти до конца, о верности принципам. Такие минуты в их жизни бывают не часто.  Но я-депутат понимал: если пойду один, дело моё проиграет. Я выиграю, а оно проиграет. Поправку, запрещающую иностранцам усыновлять российских детей, всё равно примут. И полторы тысячи детей, стоящих в очереди на усыновление американцами, так и останутся сиротами. Тонкие ниточки, ведущие от каждого депутата к надежде на то, что у этих конкретных сирот всё же будет семья – порвут. Вдобавок на очереди были другие законы, по которым надо было договориться с единороссами. Иначе не то, что тысячи, а миллионы сограждан снова ограбят власть имущие. А я-человек не понимал, что делать. Идти против всех? Ссориться с друзьями по фракции, многие из которых проголосуют как все? Остаться одному? Нет ничего хуже, чем держать круговую оборону против всего мира. Но я знал: в вопросе детей никаких компромиссов быть не может. Моих трех друзей – Гудкова, Зубова и Петрова – в тот день не было в Думе. Но я был уверен, что потом, во втором чтении, они разберутся. И не ошибся. Но пока я решил поговорить с другими коллегами. Я подходил к ним в зале заседаний и негромко просил, убеждал, взывал к совести. И понял: всё – бессмысленно. Многие из них и так знали, что я прав. Я не сразу понял, что разыгрывается почти шекспировская драма; но её герои ведают, что творят. Идут на зло сознательно. И из этого рождается трагедия. её бы не было, если б они заблуждались – видели б во зле добро. Но в глазах депутатов я видел отчетливое знание – они знают, что делают. Так что жертвами трагедии стали не только дети-сироты, оставшиеся без семьи, но и эти люди. Едва я взял слово, на меня навалилась гора одиночества. За стенами Думы решения ждали тысячи людей, и многие были за меня. Но в том-то и дело, что когда говоришь в зале заседаний, ты отрезан от мира. На тебя смотрят сотни глаз, но ты не чувствуешь азарта. Если б я видел в них неверие или сомнение, я бы горячо разубеждал, доказывал, объяснял, почему не надо принимать эту поправку. Но они и сами знали: её принимать не надо. Но знали, что они её примут. И максимум, что нужно сделать – пережить сегодняшний день. 9. После того голосования я внимательно следил за тем, что пишут и говорят о «законе Димы Яковлева» в СМИ. Он с самого начала был ответом на американский «закон Магнитского», но антисиротская поправка, которая по-настоящему всколыхнула общество, появилась лишь три дня после первого чтения. Тогда прошло множество телевизионных дебатов, где общественные деятели сцеплялись с депутатами, пытаясь убедить их в пагубности поправки и надеясь словами и знаниями что-то изменить. Но когда смотришь на это из стен Думы, тебе яснее ясного – ничего не изменишь.  Нельзя убедить в своей правоте тех, кто и так знает: ты прав. По закону трагедии, с самого начала и до конца в этой истории красной нитью шла интрига. Не самая хитроумная и сложно-сплетенная. В общем-то, простая, как и любая чекистская разводка. Должна была состояться, по-научному, консолидация элиты. А по-простому: надо было всех повязать кровью, чтоб знали, чей хлеб едят. То есть тогда, по сути, не «закон Димы Яковлева» принимали, не беспокойство о российских детях проявляли. Происходило болезненное, почти кровавое сращение ста коррупционеров, попавших в список Магнитского, с депутатами, голосовавшими за «закон Димы Яковлева». Они автоматически внесли себя в список произвола, насилия и беззакония. Я говорил об этом в Думе. Меня слушали очень внимательно. В зале звенела тишь. Я чувствовал: ко мне оттуда тянутся нити их эмоций. И душой они на моей стороне. Но трагедии не было бы, не будь эти нити порваны. её закон нерушим: герои убивают то, что любят. Или позволяют тому, что любят, убить себя. Я почему-то вспомнил о мышах, и испытал такое же чувство, как тогда, когда они, замерзшие, валились на землю, не добежав. Депутаты были на моей стороне, но проголосовали так, как им велели. В первом чтении меня поддержал коммунист Никитчук. Во втором нас стало четверо. В третьем – восемь. Я один голосовал «против» во всех чтениях. Проголосовал за то, чтобы остаться человеком.  Я знал, что победил.

«Справедливая Россия» образца 2007 года стала уникальным для российской политической системы явлением. На короткое время возникла партия, которой Путин дал разрешение попасть в Думу, но партийные списки которой писались не Кремлем. В нее, помимо вашего покорного слуги, оказалось за очень короткое время втянуто большое количество ярких политиков, отторгнутых закостеневающими аппаратами КПРФ и «Яблока» с небольшими добавками из СПС и ЛДПР. Хованская, Дмитриева, Грачев, Горячева, Лекарева, Драпеко – я могу ещё долго продолжать этот список. Плюс сильные региональные политики, которых никуда не хотели принимать – Бурков, Зубов, Тумусов, Михеев… Плюс «унаследованные» яркие депутаты Гудков, Гартунг и Шеин. Это было наглядной демонстрацией того, что талантами страна не оскудела: но её политика была жертвой последовательной отрицательной селекции, когда все живое старательно отфильтровывалось и выбрасывалось. Неудивительно, что несмотря на свою «разрешенность», партия стала с первых же своих шагов объектом непрерывных атак государственной машины. Эсеры были в Россией совершенной аномалией. И не случайно, что главным инструментом борьбы с ней было нарочитое подчеркивание тем самым Сурковым, что, дескать, «это наша, кремлевская инициатива». Он понимал, что хуже компромата не придумать – это отталкивало от партии всех нормальных людей, которые иначе могли бы включиться в создание серьезной парламентской альтернативы действительно подконтрольным власти политическим ублюдкам, заполнившим Думу и региональные парламенты. Именно поэтому пиком развития партии был 2011й год, когда Миронова уволили из спикеров Совета Федерации, и «Справедливая Россия» стала на какое-то время основным выбором оппозиционно настроенных граждан и каналом прихода новых лиц в политику. В нормально функционирующих государствах, например, в Штатах, политическая система открыта для посторонних участников (с поправкой на де-факто повсеместно существующий имущественный ценз). И эта открытость, в сравнении с Россией, сильно изменяет мотивы, приводящие людей во власть. Помните девушку-мэра из Форт Коллинза? Этот мотив самореализации, вхождения сначала в историю своего города или страны, а только потом зарабатывания денег в бизнесе – самая распространенная среди западных политиков.  Люди, работающие в политике, не должны получать больших денег и обогащаться. Когда меня начали преследовать в России, и я оказался в Штатах без гроша в кармане, то мне пришлось задуматься, где жить и зарабатывать на жизнь. Вашингтон отпал одним из первых – вопреки представлению наших «патриотов», и особенно по сравнению с теми, кто решает вопросы в Москве, в американской столице люди получают в десятки раз меньше. В сфере аналитики, консалтинга, и даже лоббизма внешне денег у всех достаточно. Как в «Карточном домике». Но в бизнесе в Штатах зарабатывают многократно больше.  Я выясняю: почему так? Ведь в Вашингтоне, как и в Москве, многие вполне себе «сидят на потоках», т.е. распределяют госзаказы. Эта сфера, особенно в оборонке, так же непрозрачна, как и у нас. Бюджет – огромный. То есть по идее возможностей для злоупотреблений очень много, а защита от них у американцев гораздо слабее. Но на практике, хотя коррупция в Штатах далеко не нулевая, деньги идут все-таки, в основном, не к чиновникам, и не к их аналогам наших «решал». И на то есть причины.  Я как-то сидел в Вашингтоне у Тома Риджа, импозантного и немного вальяжного мужчины, сыгравшего не последнюю роль в истории своей страны. В прошлом губернатор Пенсильвании, он по поручению президента Буша в 2003 году создал самую большую спецслужбу мира – U.S. Homeland Security, американский аналог КГБ. А потом ушел в бизнес и стал заметным в Вашингтоне лоббистом. Том наполовину русский, точнее – русин, часть его предков приехала в Штаты из словацкой части Закарпатья, и его интересуют проблемы Восточной Европы. Да и в его родной Пенсильвании самая сильная в Штатах украинская диаспора. Мы обсуждаем запутанные вопросы и проблемы Украины, но время есть, и я не могу удержаться от вопроса: – Том, слушай, всегда хотел спросить: вот ты создавал этого силового монстра. А как вы добиваетесь, чтобы ваши сотрудники в бизнес не лезли? У них же для этого есть все возможности, с такими полномочиями – зарабатывай, не хочу! У нас, например, все так и делают, и никакие ограничения и контроль не работают… – А кто тебе сказал, что не зарабатывают? – смеется своим рычащим басом Том. – Конечно, зарабатывают! Я почувствовал, что на глазах рождается сенсация. Может, вынуть батарейку из телефона, а то услышит ещё кто-то, кому не положено? – Зарабатывают, и ещё как! – продолжает тем временем Том. – Но только не как у вас. Смотри: я отслужил во Вьетнаме – раз. Шесть раз избирался в Конгресс – два. Дважды был губернатором – три. Потом, наконец, два чертовых года во главе Homeland Security, и вот, наконец, могу пожить для себя! – голос Риджа становится немного мечтательно-масляным. Видно, что жизнь удалась. – Я в советах директоров пяти, нет, подожди, – он стал разгибать пальцы на тяжелых кулаках, – вроде, шести! компаний, я людям помогаю входы-выходы в Вашингтоне находить, ну и там по мелочам… И мои ребята, в целом, так же. Сначала ты работаешь на страну – главное, честно! – потом страна работает на тебя. По-моему, справедливо, нет? Мне тоже этот подход показался справедливым. Я вообще не совсем понимаю, с какой пулей в голове надо жить, чтобы согласиться быть американским конгрессменом, что должен переизбираться через каждый год. Это же реально собачья работа, и надо быть очень самоотверженным человеком, чтобы этим заниматься! С другой стороны, конечно, работа интересная. Политические функционеры, и даже лоббисты – видят, как они лично влияют на жизнь страны и это важно для их самолюбия, а самолюбие и тщеславие – мощнейшие факторы мотивации. И это позволяет платить им меньше.  Кстати, о лоббизме в Америке. В Штатах он развит, разветвлен и глубоко эшелонирован. Что такое лоббизм? Объясняю на пальцах. У нас эта профессия ассоциируется с какими-то жуликами. На самом деле лоббисты – это разновидность юристов. Допустим, какой-то фирме нужно, чтобы власти дали деньги на её проект. Она нанимает специалистов по работе с законодателями или чиновниками. Фирма знает: в этой сфере она сильней всех. И власти решают реализовать проект, выделить на него госфинансирование. Не конкретной фирме, а на задачу. Фирма же потом, подготовив вместе с чиновниками техническое задание, идёт на конкурс, и если все делает правильно – побеждает в тендере и получает, за что боролась.  Лоббисты, которых в соответствии с законом нанимает фирма, никому не «заносят бабло». Но фирма делает взнос в так называемый Комитет политического действия*** Комитет политического действия (Political Action Committee) – организация, которую, согласно закону, создают бизнес-структуры для легального, открытого и целевого финансирования политических кампаний.*** на следующую избирательную кампанию конгрессменов, которые с ней работали для выделения денег в бюджете. Скорее всего, при этом они будут работать с теми из них, у кого на округе будет реализовываться нужный проект – то есть, где будут созданы рабочие места и заплачены налоги. Информацию об этом обязательно публикуют, и избиратели знают, что их депутат работает, скажем, со строительными компаниями у них в округе, а его конкурент, например, с табачными. И могут решить, кто им больше нужен. При этом все довольны. Одни – выиграли тендер и заработали. Другие получили деньги, которые не в карман положили, а тратят на борьбу за своё переизбрание. Всё легально, прозрачно, открыто и направлено на общее благо. При этом лоббистскими инструментами может пользоваться не только корпорация, но и государственная и муниципальная структура. Скажем, городу надо, чтобы федеральное правительство профинансировало постройку моста. И мэрия или горсовет нанимают лоббистскую контору, чтобы она помогла получить бюджет под этот проект. У нас всё это непрозрачно. И нет культуры за это легально платить. Здесь договариваются иначе – под столом. Но если можно заплатить законно, зачем это тебе? Ведь «под столом» потребуют наценку – за риск попасть в тюрьму за взятку. Не говоря уже о высокой вероятности того, что партнер возьмет деньги, и… не сделает. И что с ним тогда делать? А в Штатах таких рисков практически нет, рынок белый и прозрачный. В здоровом обществе главное не наличие или отсутствие лоббизма, а его открытость. Вопрос не в суммах, а в том, насколько люди информированы, на что их тратят. Лоббизм всегда был, есть и будет, пока есть дефицит ресурсов. Я верю, что можно создать общество, где достаточно ресурсов, всё автоматизировано и всё производится без выбивания финансов из бюджета. Где потребности будут меньше, чем возможности. Но сейчас они намного превосходят то, что даже самые богатые государства могут дать. Поэтому есть дефицит. Раз есть дефицит, значит есть приоритеты, которые кто-то должен определить и утвердить. И пока есть этот кто-то – сохраняется задача коммуникации. То есть – существует лоббизм.  7. При этом, всё происходит так, как сказано чуть раньше: политический функционер в Штатах вопросы решает, но в сравнении с бизнесменом меньше получает. Для меня это ново. Я ищу ответ на вопрос: почему? И переношу ситуацию на личный опыт работы в компании «Шлюмберже». В ту пору в нефтяном сервисном секторе в России есть два главных конкурирующих игрока: «Шлюмберже» и «Халлибёртон»*** Компания «Халлибертон» (Halliburton) – одна из ведущих мировых сервисных компаний, предоставляющих весь спектр современных технологий и услуг для нефтегазовой отрасли. Работает в более чем 80 странах и насчитывает свыше 55 000 сотрудников по всему миру. В 1990-х годах корпорацию возглавляет бывший министр обороны США и будущий вице-президент Дик Чейни.***. Мы, правда, опережаем на отечественном рынке нашего заклятого конкурента раза в три-четыре. При этом в «Халлибёртоне» для сотрудников – все радости жизни. Им платят в три раза больше чем нам, их селят в лучших отелях, летают они бизнес-классом. А мы сидим на задних рядах в экономе. Да ещё навьюченные разной производственной техникой. И живем на съемных квартирах по сто долларов в месяц. Но спаянность коллектива «Шлюмберже» на порядок крепче, квалификация заметно лучше, готовность выполнять сложные задачи выше. И объясняется это, прежде всего, тем что, во-первых, сами по себе лишения людей сплачивают и рождают сильный дух, а во-вторых, люди знают: после «Шлюмберже» их ждет отличная карьера. Чем не могут похвастаться сотрудники «Халлибёртон», хотя могут там работать всю жизнь, получать высокие зарплаты и, может быть, не думать про другие карьеры. Но человеку с амбициями место во «Шлюмберже». И он платит за это.  А лично мне это важно ещё и потому, что там всё построено по своего рода орденскому принципу, где во главе угла – спаянность команды и большой патриотизм по отношению к компании. Мой шеф Сатиш, о котором я уже упоминал, любит повторять, что у него «трусы цветов «Шлюмберже» – бело-голубые. И это – так. И каждый сотрудник «Шлюмберже», вплоть до водителей и уборщиц, знает, что не только он «в экономе», но и все в компании, вплоть до первого лица. Что компания будет от него требовать по максимуму, но и не бросит в беде. Что должность – следствие знаний и опыта, но все сотрудники равны.  Думаю, такой подход надо реализовать в государственном управлении России. И это вновь наводит на мысль о том, как должны выглядеть лидеры страны. Мы это ещё обсудим.  8. Вспомним, как ещё во времена СССР главной мотивацией для работы в политике и управлении делают привилегии. И постсоветское время – когда эти привилегии превратились в право на «откат», а не самореализацию. Как это модно говорить в среде умных политологов – возможность «извлечь административную ренту». СССР создают в ситуации здоровой. Создают снизу. Энтузиасты «горят на работе» – строят коммунизм. Но надежду на его построение заменяют к 1980му на Олимпиаду, как любили тогда говорить острые языки. То есть вместо великой живой идеи предлагают зрелище, и даже без хлеба. И мотивация уходит. Союз без идеи нежизнеспособен, песок в виде перестройки и ускорения оказывается неважной заменой овсу, как сказал бы О`Генри – и небольшой толчок в виде падения нефтяных цен его рушит. А с начала 1990х коррупционная культура в госуправлении становится своего рода премией за риск. По закону работать невозможно, а опасностей море – пули, пытки, подвалы… Любой житель страны, занимаясь бизнесом или приходя во власть, неизбежно нарушает закон, их специально так пишут. Тем самым переходит из категории тех, кого не за что сажать, в категорию тех, кого есть за что. Но если тебя уже всё равно при желании можно посадить, то уж надо брать от жизни по-максимуму – грабастать всё, до чего дотянешься. Придется же откупаться, когда придут! А если брать по чуть-чуть, вероятность отъезда на нары выше: шанс попасться – тот же, а откупиться нечем.  Этот принцип закладывают в систему управления почти всех постсоветских республик в девяностые: брать всё, что позволяет должность. Без ограничений. Но только Путин превращает его в полуофициальный государственный принцип. Есть компромат? Можно ставить начальником.  На каждого должна быть папочка. Если её нет – ты неуправляем. А неуправляемых у нас не назначают. Бывают редкие исключения. Но обычно исключительные люди плохо кончают.  На моих глазах с таким редким человеком происходит трагедия, которую я предвидел, но не смог предотвратить. Когда я только начинаю в Новосибирске мои первые выборы, то приглашаю помогать мне тех, кого давно знаю как молодых, ярких, способных бессребреников, плохо вписанных в структуру официальных политических партий. Один из них – организатор моей полевой сети в Академгородке, системный администратор Президиума Сибирского отделения Академии наук Илья Потапов, член РКСМ. В общем, айтишник левых взглядов.  Через год после вторых – триумфально победных – выборов, когда мы удваиваем результат в сравнении с предыдущим, в отставку уходит мэр города Бердск, соседнего с новосибирским Академгородком. А власть там де-факто делят между собой две соперничающие криминальные группировки. Обычно они договариваются как-то и решают, кому быть мэром. Обе группировки лояльны «Единой России», разумеется, проводят по её спискам своих депутатов в областной совет, и никакая оппозиция им не нужна.  А тут – выборы. И они – внезапно – конкурентные. В городе очень высокий оппозиционный подъем, сильны левые настроения, и мы решаем избрать своего мэра. Но есть проблема: очень сложно выдвинуть кандидата. Все боятся. Бердские бандиты любых нормальных кандидатов в прямом смысле слова отстреливают. И мы выдвигаем единственного человека, который не боится. Моего боевого помощника по Госдуме Романа Старикова. Он прошёл Чечню, кавалер Ордена Мужества, настоящий герой-десантник. На один из митингов приехал в тельняшке и на белом коне, чем произвел настоящий фурор не только среди его участников, но и среди окружавших нас омоновцев. В бурной жизни Романа, ещё до нашего знакомства, был такой эпизод. Вернувшегося с войны боевого офицера никуда не брали. Быть челноком на местной барахолке он не захотел. В итоге пошёл охранником на фирму. Вот только оказалось, что фирма была лишь крышей, и по факту он защищал одного из самых крутых региональных авторитетов. Проработал он там, впрочем, не долго. В начальника Ромы стреляют из калашникова конкуренты; коллеги по охране благополучно разбегаются. Все, кроме Старикова, который, верный принципам чести, закрывает шефа собой, ловит пять пуль, но спасает ему жизнь. Короче, после госпиталя он с такой работы уходит, но с тех пор в большом почете у блатных. И я уверен, что в него просто так стрелять не будут. А наши коллеги-конкуренты по левому флангу из КПРФ – в ужасе. Все их руководители выдвигаться отказались, а не выдвигать никого стыдно. Надо кем-то заткнуть амбразуру. И кого ж они находят? Моего помощника из Академгородка – комсомольца Илью Потапова! Идет он для галочки. Денег у него ни копейки. А кандидат от «Единой России» (то есть – от бандитов) воюет с моим Ромой, которого считает реальным конкурентом. И даже дает денег Илье – типа напечатай листовку от себя, лишь бы у Старикова голоса оттянуть. Но на беду ЕР, за неделю до выборов происходит авария на местной ТЭЦ. И в городе на сутки отключают тепло. А это – Сибирь! Избирателей это бесит и пугает. И единороссов они прокатывают. Впрочем, Рому, оболганного всеми возможными региональными СМИ на бандитские деньги – тоже. Мятник идёт к КПРФ. И Илью, который не вёл кампанию и выпустил одну листовку тиражом аж в пять тысяч экземпляров, избирают мэром… Сюжет добротной американской комедии, в общем. Но на нашей почве конец фильма выходит плохим. Парень честный, в ЕР не вступает, на сделки с властью не идет. Я его призываю взять к себе Старикова для защиты от бандюганов, но руководство партии ему это категорически запрещает. Итог – через два-три месяца ему подкидывают денег. Лично председатель комитета облсовета по борьбе с коррупцией, представитель тех самых кругов, естественно – единоросс. Объявляют, что это взятка, берут «с поличным» и шлют на 10 лет строгого режима. И он сидит. Так коррумпированная система поступает с теми редкими людьми, что не хотят «брать всё, что позволяет должность». Чья мотивация – благо народа. 9. С этой бедой контрастирует другой коррупционный сюжет. Связанный снова со Штатами.  Как-то в городе Екатеринбурге я веду депутатский прием населения. Была у меня такая традиция – периодически встречаться с гражданами вне пределов своего округа. Приходят два уральских пацана полублатного вида: широкие плечи, короткая стрижка, золотые цепи, в общем – ребята чисто конкретные. Не представляются, а берут сразу быка за рога:  – Слышь депутат, говорят, ты в Америке бываешь? – Бываю, – уклончиво отвечаю я. Мало ли что. – А с кем, простите, имею честь?.. – Да ты не ссы, строители мы. Дома строим, врубаешь? – доходчиво объяснил тот, что повыше. – Эээ… понятно. Дело хорошее, конечно! – решил я поддержать национальный бизнес. - А Америка при чем? – Ну тут такое дело… – перехватил инициативу его напарник. – Мы тут в Майами дом построили. Крутой. Короче, в первой линии на океане. Практически Трамп Тауэр-х...яуер. В ох… ну в общем, в очень хорошем районе. Высокий! Посетители явно гордились своей работой. – Так. Ну а я-то чем могу? – я, грешным делом, уже решил, что они мне решили предложить там квартиру купить. Бывало в моей практике и такое. Но реальность, как это часто бывает на Урале, превзошла все ожидания. – Ты прикинь, там ураган такой! Он как расху… налетел в общем, всё кругом снес, а дом наш, сука, стоит! Я понял, что логика ускользает. Вроде же радоваться надо, а для них эта ситуация явно была проблемой. – Мы ж строим как для себя, ну как у нас тут, в Ёбурге! – этот подход был мне понятен. Изящная белая часовенка в память о безвременно покинувшем этот мир строителе, что построил в уральской столице дом на противоположных принципах, аккуратно виднелась в окне партийного офиса. Но проблема моих визитеров всё равно пока скрывалась за туманом строительных страстей. – Ну вот он и стоит! А к нам приходят местные пацаны, да и говорят: сносите на… совсем. Из-за того, что он у вас стоит, нам страховку не платят.  Это тоже было верно. Американцы обычно свои дома строят в режиме декораций для голливудских фильмов – чтобы разваливались, когда Терминатор их толкнет своей железной дланью. Благо климат позволяет. – Короче, слышь, депутат, такое дело. Они конкретно подъехали к местному мэру, занесли ему бабла, и он теперь не подписывает нам акт сдачи здания в эксплуатацию! То есть дом стоит, а селить в него мы никого не можем. А эти же блатные, они такие на измене все: сносите, говорят, все получаем страховку и ништяк. А как мы его снесем? Они-то хлипко строят, а мы реально так построили. Давай, помогай! Мы отблагодарим там, не ссы! – Мужики, – говорю, – я бы помог. Да как? Мэр-то их. А депутат я – российский… – Чо, совсем никак? – спрашивают. – Совсем. Тут с их конгрессменами вам надо! – Вот ведь вилы! – говорят. – Мы с этими, как их, конгрессменами, терли уже. Да мутные они какие-то, шифруются! Ты вроде нормальный. Ну попробуй там, а?.. За сим мы расстались. Через какое-то время по делам приезжаю во Флориду, интересуюсь: что за мэр? Мне рассказывают много историй: абсолютно российский по стилю человек, вконец отмороженный и действительно полностью на содержании кубинской мафии.  История на этом не закончилась. Мэра этого в итоге таки посадили. Он отсидел два года, вышел, и… вновь избрался мэром. Уральских строителей, правда, я по объективным причинам после 2014го из вида потерял. Надеюсь, они решили свой вопрос. То есть коррупция есть везде. Разница лишь в отношении к ней. В Штатах относятся, как к проблеме, и борются. А в России – как к способу управления, и культивируют. Поэтому наши депутаты и чиновники видят во власти дойную корову, а на Западе – трамплин к большим деньгам. И в этом – большая разница. 10. На чем стоит представительная демократия? На трех китах: власти судебной, исполнительной и законодательной.  Законодательная власть в Штатах – федеральный Конгресс и конгрессы штатов, в Британии – Парламент, во Франции – Национальная Ассамблея, а в России – Государственная Дума и законодательные собрания регионов. Как не назови – по сути они всюду профессиональные посредники. Общество говорит им: мы доверяем вам принятие законов от нашего лица, и согласны по ним жить. И они их принимают. В идеале, если избирателей они не удовлетворяют, их больше не избирают. В реальной жизни увидеть качество работы своих представителей очень сложно. Поэтому куча дармоедов сидит там столько, сколько у них хватает денег и связей оплачивать своё переизбрание. В условиях прямой демократии, когда любой вопрос можно задать напрямую, нужда в посредниках отпадает. Каждый может решить его лично. Поэтому я – за прямую демократию. И считаю, что феномен депутатов отомрет. А вместе с ним, и их виды. С исполнительной властью сложнее. Но об этом чуть позже. 

Есть разные типы депутатов. Причем классификацию определяет не их партийная принадлежность, а цели, что привели их в Думу. Отлично помню: в перерывах между голосованиями я часто гляжу на моих коллег. Думаю: кто из них кто и зачем здесь. И мало-помалу понимаю их мотивы. Неприкосновенность. Один из самых сильных. Пойдите – найдите в России бизнесмена, хоть малого, хоть крупного – который бы не нарушал закон. Малым в Думу пути нет, а крупные знают: законы пишут так, чтоб они их неизбежно нарушали. Поэтому бизнесмен хочет иметь время на бегство из страны. Такую возможность ему дает иммунитет. Статус. Бизнесмены, которые не депутаты, решают важные вопросы, записываясь на прием к министру – и смиренно ждут встречи. Не дождавшись – просят, чтобы их приняли. Для бизнесмена-депутата двери открыты. Он с министрами на «ты». Он президента видит. Его в Кремль приглашают. Ему сияют ВИП-залы, гаишники берут под козырек… А пожилым депутатам КПРФ к тому же важна депутатская пенсия и поликлиника. Возможность «решать вопросы». Для всех разные. Для большинства – денежные. Для некоторых (да, есть и такие, несмотря ни на что) – вопросы избирателей. У депутата два рабочих рычага: первый – внесение законов; второй – запросы и обращения. Каждый решенный вопрос чего-то стоит. И не обязательно – денег. Порой хорошее отношение важней. Оно открывает путь к взаимовыгодным делам. Скажем, кто-то строит дороги. И у вас с ним хорошие отношения. А ему нужен закон о платных автострадах. К кому он идет? К тебе. Ты лоббируешь его закон. А он в ответ помогает тебе заработать вне Думы.  Это я перехожу к видам депутатов… 2. Итак – лоббисты. Бизнес идёт в Думу лоббировать нужное ему законодательство. Сначала, пока вопросы редки – хороших отношений достаточно. Подкормил друга, решил, да и забыл. Но аппетит приходит во время еды. Раз можно зарабатывать через близость к кормушке, зачем кого-то кормить, если можно забрать кормушку целиком? Тогда бизнес проводит в Думу своего человека. И тот лоббирует всё, что велят. Иногда, когда закон принят, ему говорят: «до свидания, ты выполнил задачу, молодец». Он пишет заявление по собственному желанию и уходит. А через две недели выигрывает тендер на четыре миллиарда рублей. И ещё один – на семь с половиной. И счастлив. Потому что деньги, вложенные в попадание в Думу, полностью отбил. Но депутатов-лоббистов не очень много. Средний бизнес. Этот вид распространен – предприниматели из регионов. Им нужно развиваться, но это возможно только под крылом власти. Статус и иммунитет для них – важный шаг вперед. Но главное – теперь они сами – крыло.  Чиновники, всегда готовые служить винтиками в машине госуправления – их множество. Нередко сперва они и не думают становиться депутатами. Выбор на них падает вдруг и не всегда зависит от их желаний. Чиновника вызывает губернатор: «со следующего месяца ты – депутат». Он соглашается. Как и положено винтику, такой депутат не имеет своего мнения. Или надежно его скрывает. Вообще, собственное мнение не только в Думе, но и в парламентах разных стран – большая роскошь. её могут позволить себе только политики. То есть те, чье дело не бизнес, не бюрократия, а политика. Политики. Их очень мало. Когда я был депутатом, их было человек двадцать из четырехсот пятидесяти. В «проклятые девяностые» – больше половины. Сейчас – трудно назвать больше пяти. Казаться хотя бы самому себе хорошим, властным и не винтиком – тайное желание каждого депутата. Но реальный расклад таков: 10% – чистые лоббисты (знаю одного, что за весь свой срок появился в Думе два раза, но дал 10 млн. долларов в федеральный фонд партии, и региону, от которого прошёл в Думу – ещё 10). 80% – винтики (их – трансляторов чужих мнений и исполнителей чужих решений – большинство). И ещё 10% – политики, имеющие своё мнение (их в Думе очень не любят и ругают. И не только потому, что завидуют). 3. Но попытаемся понять мотив депутатов: кому они лояльны? И почему?  Для сравнения снова возьмем Штаты. Вы, конечно, обратили внимание, что я часто привожу примеры из разных областей жизни США. И что делаю я это не зря.  Но не потому, что очарован Америкой. Отнюдь – Европа, например, более комфортное и справедливо устроенное место для жизни. Но я убеждён, что умным (а мы, русские, умные, правда?) учиться надо не на успехах, а на ошибках. И потом: я заметил, что американцы очень любят давать другим советы, и содержат огромную систему некоммерческих организаций по всему миру, которые этими занимаются, но при этом сами часто поступают по-другому. Поэтому разобраться, как же на самом деле работает система, которую часто всем ставят в пример – крайне полезно для того, чтобы выстроить свою. Мое понимание американской политики, по мере приобретения нового опыта работы с политиками и избирательными кампаниями, проходило ряд этапов и сильно менялось. И я не претендую на то, что сейчас оно окончательное. Но про его развитие нужно сказать.  Когда я был пионером, нас учили, что в Америке бал правит капитал. И в этом смысле все политики одинаково буржуазные. А значит разница между ними не столь важна. И вот я взрослею, еду в Штаты, интересуюсь темой всерьез и разбираюсь, что к чему. И американская политика на первый взгляд выглядит совсем по-другому – демократичной, основанной на идейных принципах, открытой и конкурентной…  Один из пиков очарования приходится на момент, когда по моей просьбе в 2004м небольшой группе россиян Госдепартамент организовал встречи в американском центризбиркоме и штаб-квартирах Демократической и Республиканской партий, а также устроил диспуты с профессорами политологии и социологии, чтобы те подробно и технологично объяснили, как работает тамошняя избирательная система.  Некоторые из этих встреч стали вызовом нашим визави. Не потому, что мы из России, а потому, что с нами был председатель Владивостокского избиркома. Того самого, что десять лет подсчитывал голоса в нескончаемой мыльной опере дальневосточных выборов в 1990х. Виктор Черепков против мафии, мафия против мафии, Евгений Наздратенко против Виктора Черепкова, мафия против Виктора Черепкова и Евгения Наздратенко, вновь мафия против мафии, Виктор Черепков с мафией против ктулху и Бориса Ельцина…  Короче, этот человек про выборы знал всё. И про сотрудников центризбиркома США и местных комиссий говорит: это дети, им надо с красно-голубыми бантами за ручку ходить.  Они объявляют: обойти нашу систему невозможно. Она гарантирует точный и честный подсчет голосов. И тут встает гость из солнечного Владивостока и, приводя примеры, спрашивает: а если сделать вот так? Или – так? Или – эдак? Детали его вопросов не важны, важно, что в ответ он слышит изумленное мычанье. И видит удивленные лица. Ответов у них нет. Я его толкаю в бок: «смотри, сейчас научишь»!   Мне это напоминает анекдот про ядреных сибирских мужиков. Они покупают бензопилу и пилят маленькое дерево. Потом – дерево побольше. Потом – ещё больше. И впрямь – пилит – изумляются ядреные сибирские мужики, берут железяку и трррресь – пила ломается. Ага-а-а! – говорят ядреные сибирские мужики.  И так – всякий раз на каждой встрече: Ага! – говорит опытный гость. Но именно глубокое непонимание его аргументов сотрудниками американских избиркомов меня убеждает, что в Штатах политическая система работает. И работает хорошо. А потом я понимаю: хорошо-то – хорошо. Но как в другом анекдоте про истинных джентльменов. Которые карты никогда не показывают, попросить их об этом нельзя, вот карта им и прет.  Избирательные комиссии в Штатах хорошо сбалансированы. В них поровну членов от партий. Они следят друг за другом, и захватить контроль над комиссией нельзя. В этом их принципиальное отличие от российских.  Но можно манипулировать голосами. В ряде штатов принят способ голосования, когда избиратели пробивают дырочки нужном месте в особой карте. Как тут гарантировать честный подсчет? Не известно. Или – непрозрачное программное обеспечение. При пересчетах голосов данные электронных подсчетов очень часто расходятся с данными ручных.  Классический пример – пересчет голосов во Флориде после выборов Джорджа Буша и Альберта Гора в 2000 году. Он подтвердил победу Буша, но с другим счетом, чем тот, что был до пересчета. Памятен и скандал 2020 года на демократических праймериз в штате Айова, когда во время подсчета голосов произошел сбой в работе приложения для смартфонов, который использовали многие избиратели. Да и вообще номинация Хиллари Клинтон на выборах в 2016 году до сих пор вызывает много споров – честно ли она победила на внутрипартийных выборах своего оппонента Берни Сандерса?  Такие случаи заставляют более трезво относиться к американской избирательной системе. Но не нарушают общей картины, как я её вижу.  4. Но вернемся к тому, на кого работают те, кто проходит горнило выборов.  В США, как и  всюду, где есть представительная демократия, де-факто действует имущественный ценз – если у тебя нет денег, ты не можешь провести избирательную компанию. При этом в Штатах нет олигархата в нашем понимании. Помню спор с Борисом Березовским, который с многозначительным видом бывалого человека говорил полушепотом, что «надо понимать: в Америке есть несколько семей которые всем правят». А я ему говорил, что это смешно, потому что я вижу: семей, которые всем правят, там нет. Правда, там есть семьи, которые очень интересуются политикой и крупно спонсируют политические партии.  Например, семья Кохов – крупный спонсор Республиканской партии, имеет очень большое влияние на её политику. А есть семья Стайеров – весомый донор демократов. Том Стайер в 2020 году собирался баллотироваться в президенты от демократов, а Дэвид Кох в 1989м, как вице-президент, баллотировался от Либертарианской партии. При этом и Кохи, и Стайеры, имея миллиардные состояния и являясь крупными политическими инвесторами – вовсе не богатейшие люди Америки. И отнюдь не являются олигархами, диктующими свою волю системе. Это в США невозможно. Просто потому, что желающих настолько много, что ни у кого это не может получиться – конкуренты затопчут. Система настроена на то, чтобы уравновешивать влияние партий и устранять перекосы, способные дать одной из политических групп и организаций слишком большое преимущество. Для этого придумана «коллегия выборщиков», задача которой в ходе выборов президента – более или менее уравновешивать возможности и разных штатов, и главных партий.  Число выборщиков от каждого штата, равно числу представляющих его членов Конгресса Каждый штат представляют два сенатора и минимум один член Палаты представителей – то есть в общей сложности минимум трое. То есть даже самый маленький штат имеет трех выборщиков. Это дает больше голосов малым штатам, чаще тяготеющим к республиканцам. Поэтому, хоть демократы и имеют демографическое преимущество (за них большие города и побережья, где живет больше людей), шансы партий примерно уравниваются. Отсюда – довольно исправное чередование республиканских и демократических президентов. Иначе были бы, в основном, демократы.  Другая процедура, помогающая партиям поддерживать эффективную обратную связь с гражданами – регистрация избирателей. Как правило, приезжая куда-то или достигая совершеннолетия, американец встает в своем избирательном округе на учет либо как избиратель, голосующий за республиканцев, либо за демократов, или же – как не определившийся («независимый»). Такая регистрация не обязывает никого голосовать определенным способом, но дает сигнал, за кого он с высокой степенью вероятности проголосует. Статистика показывает: примерно 40% американцев зарегистрированы как сторонники республиканцев, 40% – как сторонники демократов, и 20 – как независимые.  Когда кандидат баллотируется, ему в избиркоме дают списки избирателей. Это позволяет целенаправленно вести компанию. Если он демократ – не тратить время на республиканцев, не слать им спам и не стучать в двери. Их для него нет. И демократов не надо специально агитировать в ходе кампании, а лишь обзвонить в день выборов: вы не забыли проголосовать? И довести до избирательных участков. А агитировать надо исключительно независимых – swing votes*** с английского «качающиеся голоса»***.  Это демократизирует выборы. Любой зарегистрированный избиратель, желающий стать, скажем – мэром, шерифом или конгрессменом штата, сообщает в избирком: я хочу баллотироваться от такой-то партии. Ему при этом не нужно согласие самой этой партии! Государство за свой счет проводит праймериз, он в них участвует (как республиканец, или демократ, или представитель другой силы – их в Америке, на самом деле, вопреки стереотипам достаточно много), а сторонники партии сами решают, кого они хотят видеть в бюллетене, как своего кандидата.  5. Подобная система сильно снижает барьер для формального выдвижения, и не дает партиям выдвигать только своих функционеров. А в России, например, КПРФ или «Справедливая Россия» сперва должны согласиться с тем, что ты от неё баллотируешься. Партийный босс посмотрит на тебя пристально и спросит: «ну и чем ты мне лично будешь полезен?» Вот и приходят в партии безликие лоялисты. А так ты бы просто пришел и сказал: я, например – коммунист, и избираюсь от коммунистов. И партия, если она называет себя коммунистической, не смогла бы тебе помешать.  В этом смысле моё избрание в Думу – лучший тому пример. Я вообще-то собирался стать депутатом ещё в 2003м году. Меня никогда не привлекала парламентская деятельность – она в России просуществовала с 1989***В этом году был избран Съезд народных депутатов СССР*** по 1993 год, была расстреляна при полной поддержке либеральной общественности из танков, и далее лишь деградировала и вырождалась по инерции, подталкиваемая из Кремля и с Лубянки. Однако статус депутата по-прежнему был весьма важным. Красная корочка открывала многие двери, привлекала внимание СМИ, в общем – была билетом в политику. С 2002 года я активно занимался трансформацией КПРФ, и насчет депутатства даже сильно не беспокоился, считая это само собой разумеющимся. Оно так и получилось бы, но начавшееся летом 2003го «дело ЮКОСа» напугало партийных бюрократов – и они дрожащими руками вычеркнули меня из предвыборных списков. Я, конечно, огорчился, но не очень. Не случилось в этот раз, есть опасность для коллектива в целом – значит, надо проявить командные качества, подождать, в следующий раз все будет нормально. Однако оказалось, что бюрократия так не работает – и получив уступку один раз, она воспринимает это как сигнал, и начинает преследование. В общем, к 2005 году я в партии был заклеймен как «неотроцкист», и политические перспективы в ней были туманными. Как, впрочем, и весь процесс обновления и модернизации всего её политического механизма. Мы с моим тогдашним главным политическим партнером и единомышленником Борисом Кагарлицким все чаще задумывались о собственном партийном проекте, который мог бы объединить левые и профсоюзные структуры в России. Но понимали, что без серьезной финансовой базы это сделать было невозможно. А любую попытку найти ресурсы блокировал Кремль и люди в погонах, последовательно выбивавшие у меня любые виды заработка. Нужна была какая-то крыша, которая бы позволила перейти в контрнаступление. И вот одним погожим летним деньком Борис стремительно вбежал в наш офис на Газетном переулке. Наш в доску левый и радикально оппозиционный Институт проблем глобализации коварно притаился там, где измену не ждали: в недрах здания неолиберального Института Гайдара строго напротив московского главка МВД, и все стратегические вопросы мы решали именно в нем.  – Илья, собирайся! Мы идем встречаться с Вячиком… – С каким мячиком??? – не понял я. – Не с мячиком, а с Вячиком! Сейчас подъедет Игрунов, разговор есть. Вячеслав Игрунов – для всех друзей Вячик – был легендой российской политики*** Вячесла́в Влади́мирович Игруно́в (род. 28 октября 1948 года) — российский политический деятель, участник диссидентского движения в СССР. Депутат Государственной думы РФ I-III созывов от партии «Яблоко». Занимается политической деятельностью с 1965 года. Организатор нелегального марксистского кружка, в котором обсуждались вопросы преобразования советского общества. Создал уникальную библиотеку неподцензурной литературы в Одессе, с группой единомышленников собирая туда произведения классиков начала века, запрещённые книги советских и эмигрантских писателей, а также самиздат. Библиотека к концу 1970-х годов функционировала в дюжине городов СССР (в ней заказывали книги жители Москвы, Ленинграда, Риги, Киева) и имела два небольших филиала – в Запорожье и Новосибирске. 1 марта 1975 года был арестован по обвинению «в хранении, изготовлении и распространении клеветнических материалов о советском общественном и государственном строе». Отказался участвовать в следствии. Большую роль в том, что Игрунов не был отправлен в спецпсихбольницу и затем относительно быстро освобождён, сыграла широкая огласка его дела на Западе, активность А. Д. Сахарова, Н. Е. Горбаневской и ряда других деятелей правозащитного движения. В 1987 году был одним из инициаторов создания общества «Мемориал». Основатель и участник нескольких политических клубов – КСИ (Клуба социальных инициатив – в то время первого реально действующего политического клуба Москвы), «Перестройка», «Перестройка-88». В 1988 году участвовал в работе Оргкомитета Московского народного фронта. В октябре 1993 года один из создателей блока «Яблоко». В 1995-2001 годах входил в состав бюро Центрального совета, возглавлял комиссию по партстроительству и работе с региональными организациями. В 1996-2000 годах был заместителем председателя «Яблока». Возглавлял московскую организацию «Яблока». Осенью 2001 года вышел из «Яблока», заявив, что партия превратилась в «команду обслуживания несостоявшихся амбиций одного человека» (имелся в виду Г. А. Явлинский). В 2002-2007 гг. – председатель партии СЛОН («Союз людей за образование и науку»). 20 октября 2007 года избран заместителем председателя Общероссийского общественного движения «Союз социал-демократов». Директор Института гуманитарно-политических исследований (ИГПИ).***. Когда-то главный орговик «Яблока», фактически выстроивший эту партию, долгое время лидер его левого крыла, диссидент со стажем, трижды депутат Госдумы, поссорившийся с Григорием Явлинским, на момент описываемых событий возглавлял небольшую партию со смешным названием СЛОН. Вокруг него вращалось много леволиберальной молодежи и интеллигенции, и объединение с ним сулило значительное усиление нашей позиции. Мы спустились в находившее в нашем здании FAQ-café, модное заведение, принадлежащее моему хорошему другу, известному хай-тек предпринимателю Давиду Яну. Оно было подпольем в прямом смысле слова – наш с Борисом излюбленный столик находился в подвале, и к нему надо было протискиваться мимо каких-то труб и изогнутых стен. Зато там можно было говорить без свидетелей и жучков. Мы только успели заказать чай, как Кагарлицкий толкнул меня в бок. Через подвальный лабиринт к нам пробирался немолодой человек с горящими глазами и всклокоченной седой шевелюрой, больше всего напоминавший безумного профессора из голливудского фильма. Это и был Вячик. – Здравствуйте, друзья! – торопливо поздоровался он. – Давайте сразу к делу! – Может, чайку? – осторожно поинтересовался я. В FAQ-café давали совершенно необычный травяной чай, который наливали в литровые пивные кружки. Обычно он обезоруживал любого самого целеустремленного собеседника, настраивая его на мирный лад. Вячик нетерпеливо отмахнулся. – Не время, коллеги! Вы и так уже много времени потеряли! Этот тезис меня удивил… Но Игрунов продолжал: – Вы разве не видите, какой сейчас момент? – Переломный, как обычно… - съязвил Кагарлицкий. – Вот именно, что переломный! – наш собеседник решил не подхватывать шутку. – Пе-ре-лом-ный! И мы с вами должны этим воспользоваться. Год действительно был для левых обнадеживающим. Только что отгремели протесты против монетизации льгот, наш Левый фронт вместе с Институтом коллективного действия Карин Клеман поднял большую сеть в стране; мы впервые провели многочисленные летние лагеря актива; на подъеме были альтернативные профсоюзы; в общем, все выглядело так, что официальная левая партия КПРФ теряла свою монополию на этом политическом фланге. – Сколько вы ещё будете мириться с засильем зюгановщины? Надо же действовать, друзья, разве вы не видите? – перешел в атаку Игрунов. Я, как обычно, старался быть рассудительным. – Думаю, нас не надо агитировать за советскую власть. Мы делаем всё, что можем! – Ой ли? – хитро прищурился Вячик. – Не думаю, что всё! Вам уже давно думать о создании партии! Партия – это было прекрасно. Я, правда, думал, что неудачи с развитием СЛОНа должны были самого Игрунова несколько охладить от экспериментов в условиях отсутствия денег и медиа, но, судя по всему, это было не так. – И как же вы себе это представляете? – осведомился я. – А так, что вы же видите, что с «Родиной» происходит? Эксперимент же сворачивают, ниша освобождается! Действительно, в Кремле явно признали создание партии «Родина» неудачной попыткой вырастить альтернативных левых. И попыткой далеко не первой – идея двухпартийной системы витала на Старой площади уже давно. ещё в 1995м власти создавали «блок Ивана Рыбкина» - неудачно; заигрывали с Аграрной партией Лапшина-Харитонова; приручали Геннадия Селезнева из КПРФ; устраивали расколы с Семигиным и Глазьевым. Но все время ставка делалась на каких-то номенклатурных людей из прошлого, а в этом деле переиграть Зюганова было реально сложно. Да и вообще это было закономерно – как мог Кремль пойти на создание реальной левой силы? Она же неминуемо бы снесла всю ельцинско-путинскую конструкцию власти. Игрунов не мог этого не понимать. – Путин хочет «немецкой модели», - продолжил Вячик. – Две сильных партии слева и справа от центра, и две-три небольшие нишевые партии по краям, как в Германии зеленые, либералы и коммунисты. Вы же знаете, что он предлагал Зюганову роль «второй ноги»? Действительно, в самом начале своего правления Путин встречался с лидером КПРФ и предложил ему переименовать партию в РСДРП, соблазняя его всеми преимуществами дружбы со властью. Зюганов, впрочем, ему не поверил, и отказался выпускать из рук столь надежно кормящий его бренд «коммунистов». И то верно – брежневская застойная державная КПСС была ему куда как стилистически ближе ленинской революционной РСДРП. Другие партии тоже не удалось упорядочить: хотя СПС был рад отведенной ему нише либералов, «Яблоко» отказалось сосредоточиться исключительно на зеленой повестке и Кремлю пришлось удалять их обоих из Думы. Но мысль про большую, современную и системную социал-демократическую силу Путин из головы явно не выбросил, хотя и не видел пока пути её реализации. – Оно так не работает, - скептически сказал я. – Не работает, - согласился Вячик, - но Путин этого хочет. А значит, у нас есть возможность выставить кого-то, кому он доверяет, вперед, и реализовать собственный проект! – И кого же? – Миронова! – торжествующе огласил свою идею Игрунов. Мы с Кагарлицким посмотрели друг на друг и неприлично громко засмеялись. – Друзья, а вот вы зря смеетесь! – Вячик замотал головой. – Во-первых, он по взглядам точно в левом поле, в отличие от единороссов. Во-вторых, он единственный, кто может эту тему подать Путину в обход Суркова. В-третьих, они со своей выхухолью всех расслабили*** "Возродим русского выхухоля!" - такую акцию предложила в 2003м году Партия жизни, возглавляемая спикером Совета федерации Сергеем Мироновым. Под защиту маленького хвостатого зверька была подведена серьезная идеологическая основа: это не просто так, а "системная работа по подготовке социально и экологически ответственных моделей развития". Эта идея принадлежала Николаю Левичеву, соратнику Миронова, который решил взять за образец опыт «семиотической избирательной кампании», изобретенный партией Сильвио Берлускони «Вперед, Италия!». На российской почве идея не прижилась, став поводом для насмешек, преследовавших Миронова всю его политическую карьеру.***, и можно сделать такой организационный блицкриг, когда все не успеют опомниться… Игрунов продолжил: – Вы же, Илья, из бизнеса пришли? Вот мы и сделаем то, что никогда в России ещё не было. Слияние нескольких партий. Формально на базе «партии Жизни», а по сути, конечно – это самый слабый элемент. Мы пригласим всех союзников по левому флангу, и сделаем реальную социал-демократическую и даже социалистическую партию. Если будем управлять процессом слияния – получим большое влияние на результат! Я начал понимать его мысль. В ней что-то было привлекающе авантюрное. Мы накидали список возможных союзников. В нем был, помимо игруновского СЛОНа и наших структур, ещё СЕПР Селезнева-Подберезкина, блок Ивана Рыбкина, и вошедшая в жесткий конфликт с Кремлем Партия Пенсионеров Валерия Гартунга. – Илья, вы же умеете писать докладные записки, правда? – полуутвердительно, полувопросительно сказал Игрунов. – Давайте, напишите на пару страничек концепцию. Я её отнесу Миронову, без указания авторства, чтобы не напугать там никого. Он быстренько её согласует с Путиным – и мы с вами все сделаем! И поговорите ещё с Бароном – он там вроде влияние имеет, а вы с ним дружите…*** Леони́д Ио́сифович Баро́н — российский экономический и политический деятель, правительственный эксперт по вопросам экономики, кандидат экономических наук. Автор более 40 научных работ. Соратник Миронова в созданной им «Партии жизни», где Леонида Барона называли «экономическим идеологом» партии. Убит в ходе ограбления в Москве 5 февраля 2009, похоронен на Троекуровском кладбище.*** На том и порешили. Тем же вечером я накидал концепцию формирования объединенной социал-демократической партии, которую Вячик передал Миронову. Наступила длительная пауза, в течение которой ничего не происходило. Мы все решили, что дело не выгорело, и идея не получила движения. Однако через год, неожиданно для всех нас, произошло именно то, о чем я тогда написал – четыре партии объявили о своем объединении для создания единой социал-демократической партии «Справедливая Россия». Только вот СЛОНа и Рыбкина там не было; зато была парламентская «Родина». Наш круг заговорщиков к процессу создания СР приглашен не был. Я к этой партии присоединился лишь год спустя благодаря Леониду Рейману. Интересно, как повернулась судьба позже. В начале 2006 года, не дождавшись реакции на наши идеи, Борис решил встретиться с другим нашим общим приятелем, стремившимся к созданию современной левой партии – Маратом Гельманом. Тот уже предпринимал подобную попытку в 2003м году, создав с Сергеем Глазьевым по благословению Администрации президента блок «Товарищ», трансформировавшийся на выборах в партию «Родина». Однако Сурков не дал этому проекту вырасти, десантировав в его руководство Дмитрия Рогозина, который быстро отжал от руля и Гельмана, и Глазьева, уведя всю структуру в сторону национализма (потом, правда, и он поссорился с Кремлем, что привело к кризису и уничтожению партии).  Марат посоветовал Борису захватить нишу левой партии явочным порядком, начав войну с КПРФ. Кагарлицкий, несмотря на мой запрет, написал доклад «Штормовое предупреждение» о коррупции в оппозиции – о продаже мест в избирательных списках и сотрудничестве Зюганова с олигархами. Суркову это, разумеется, очень понравилось. Он убивал двух зайцев одним выстрелом – вся моя команда, занимавшаяся модернизацией КПРФ, оказалась скомпрометированной в глазах партийного руководства, «Левый фронт» объявлен пятой колонной; а кремлевские пропагандисты получили «доказательства» продажности оппозиции. С Борисом пришлось расстаться, но поправить уже ничего было нельзя. Кагарлицкий поторопился: высказанную нами идею, как оказалось позже, взял на вооружение близкий соратник Сергея Миронова Николай Левичев. Он её доработал, предложив включить в блок ту самую «Родину». Миронов через голову Суркова летом 2006го встретился с Путиным, получил его разрешение, и создал таким образом, вопреки позиции Администрации, партию «Справедливая Россия», которая на какое-то время действительно стала глотком свободы в душной атмосфере российской политики. По иронии судьбы, через десять лет круг замкнулся – я уже был в эмиграции, «Левый фронт» восстановил отношения с КПРФ, а Кагарлицкий начал работать с Мироновым, пытаясь восстановить изрядно к тому времени потускневший образ эсеров. Но было уже поздно… Продолжение следует...

Наверное, нет сейчас в России политического института, который бы народ одобрял меньше, чем партии. Обычно в соцопросах об уровнях доверия даже не уточняют, о какой партии идёт речь; просто – доверяете партиям? И слышат в ответ дружное: нет!  Судя по цифрам, даже иные члены партий (а их в стране миллиона 3-4 как минимум) не доверяют партиям в целом.  Зачем нужны партии? Изначально – как организации, выстраивающее систему политических дискуссий, сплочения вокруг себя граждан и агитации за выработанные на этих дискуссиях взгляды, формирование управленческой команды и привод её к власти.  Методы этого прихода вторичны, Большинство идёт через выборы, но сколько в истории было партий, которые взяли власть в результате переворота или даже победив в партизанской войне! Их организационная структура может быть массовой, построенной на любителях-волонтерах (для выборов) или же состоять из профессионалов-революционеров-боевиков. Но у всех настоящих партий есть одно общее – они представляют определенную социальную группу и предлагают людям определенное видение будущего. Чтобы человек легко разобрался – свой или чужой; все такие, как я (в моем регионе, моего возраста, на моем предприятии, моей национальности, наконец), за эту партию – значит, и я за нее.  А сейчас партии – это чистые бренды. Чтоб избиратель не думал на избирательных участках, выбирал по номеру, сокращению или картинке. Идеи не имеют значения – сегодня они одни, завтра совсем другие, зачастую противоположные прежним. Сколько у них членов имеет значение только для пропагандистских роликов по телевизору в стиле «за нами миллионы». Часто кто и за что в партии отвечает, не знают даже её активисты. Спросите у рядовых единороссов (если, конечно, сможете их найти), кто с юридической точки зрения глава их партии? Кто за что отвечает в руководстве? В чем суть программы, кроме «поддержки Путина»? Думаю, ответов не будет. Тем более что их и нет – одна видимость. 2. Максимально честная партийная структура, на мой взгляд, создана в Соединенных Штатах. Когда-то и там партии по принципу своего построения были похожи на наши, и тоже были партийные вожди. Вопреки стереотипам, в Америке не две, а 63 политических партии (тех, что участвуют в выборах, и ещё несколько десятков политических организаций, называющих себя партиями, но не выдвигающих кандидатов). И президенты тоже не всегда были демократами и республиканцами (хотя с середины XIX века именно они делят высший пост в стране). Но на уровне штатов и тем более на местном уровне есть много депутатов и избранных руководителей от «третьих» партий. Самая большая – Либертарианская. Есть партии с курьезными названиями, например – «Партия Квартплаты, что чертовски высока». Но уже давно две главные*** *** – демократы и республиканцы – отказались от таких глупостей, как партийное строительство и членство. А оставили небольшие аппараты на федеральном уровне и на уровне штатов. Все, кто хочет участвовать в политике – то есть в выборах – регистрируются на избирательных участках, как сторонники одной из партий, либо как неопределившиеся.*** За американцами, в отличие от россиян, никто не бегает, заставляя голосовать. Более того, если человек хочет проголосовать, то (поскольку института прописки нет) он должен заранее прийти на участок и зарегистрироваться как избиратель. Без этого голосовать ему не дадут, даже если он гражданин.*** Весь ХХ век получалось так, что в среднем 40% говорили о себе, как о демократах, 40% – как о республиканцах, и 20% либо записывались в сторонники малых партий, либо в независимые. В последнее время, впрочем, картину составляют три равных группы.  Ничто не мешает стороннику, например, республиканцев голосовать за кандидата-демократа, но регистрация позволяет гражданину взаимодействовать с партийной структурой – если он не против. Списки сторонников доступны партиям и их кандидатам. Это чертовски удобно: никто не тратит время и деньги на агитацию во вражеском лагере. Все стараются убедить в своей правоте неопределившихся, и обеспечить явку «своих». Об этой и о других чертах американской избирательной системы, например, о выдвижении кандидатов на должности, мы ещё поговорим. Подход американцев к выборам – самый щадящий нервы и самый рациональный из всех мне известных. Только избиратель, его желание и его выбор должны стоять во главе угла всех решений, принимаемых в ходе голосования. Избранный кандидат должен представлять не партию и её функционеров, не спонсоров и друзей – а избирателей, которые сначала согласились, что он должен баллотироваться, а потом за него проголосовали*** Тут есть важный этический вопрос: представляет ли кандидат от избирательного округа интересы всех его жителей или только тех, кто за него голосовал?  Мой ответ такой: мажоритарный депутат, когда он один представляет территорию, равно как и губернатор, и президент, не имеет права отделять своих сторонников от всех остальных. Напротив, политик, прошедший по партийным спискам, когда от одной территории избрано несколько представителей, вполне может работать только со сторонниками партии, укрепляя и помогая именно своей социальной группе, т.к. она в целом конкурирует за свои интересы с остальными.***.  В Штатах связь избранного кандидата с его избирателями регулируется не только принципом выдвижения кандидатов, но и сроками полномочий. Конгрессмена (аналог нашего депутата) избирают на два года, и живет он в режиме непрерывной избирательной кампании. Он должен буквально при каждом нажатии кнопки думать, как его оценят избиратели. Сенатора, напротив, избирают на шесть лет, и он может себе позволить думать о стратегии и принимать, в том числе, непопулярные решения. Наконец, большинство чиновников исполнительной власти избирают на четыре года, и тут в решениях важно соблюдать баланс между сиюминутным и долгосрочным.  Главный недостаток американской системы – отличия между республиканцами и демократами – сейчас ощущаются не на рациональном уровне, а на эстетически-эмоциональном. Хотя общее различие осталось: республиканцы – это правый центр, а демократы – левый, но оскудение официальных политических красок в Штатах бросается в глаза (при том, что в обществе, напротив, нарастает радикализация мнений). Отсутствие единых центров принятия решений (только узкие специалисты могут назвать имена председателей двух главных партий) ведет к тому, что каждый новый кандидат в президенты дергает всю структуру резко в свою сторону, стараясь угодить недовольным избирателем. Сейчас часто не партии предлагают кандидатов, а кандидаты подбирают себе партию. Рядовые граждане теряют ощущение, что у них есть политическое представительство, и начинают вести себя безответственно при выборе. Это ведет к бунтам против системы, появлению то неоконсерваторов, то «движения чаепития»***Крайне правое, либертарианское течение в Республиканской партии США***, то Трампа.  Опыт учит: эти крайности постепенно перемалывает умеренное большинство, и возвращает всё на круги своя. Но будет ли так с Трампом и его наследием? Учитывая его аналогов, правых популистов и конспирологов по всему миру – большой вопрос. 3. Поэтому, если смотреть на опыт США как на возможный образец, то можно принять его очевидные плюсы, но в целом надо подойти аккуратно и вдумчиво: Во-первых, партий должно быть мало (в каждом голосовании – не более 5-7). Если их много, избиратель теряется и утрачивает доверие к системе в целом. Когда я был в Думе, то предлагал решить вопрос через механизм естественного фильтра: сделать регистрацию партий уведомительной, т.е. снять все существующие ограничения, но новым структурам разрешать участие только в муниципальных выборах там, где у партии есть ячейки. Получили мандат – добились права участвовать в выборах в регионе. Получили хоть один мандат на них – добро пожаловать на федеральные. Так не политики и бюрократы будут определять, кого пускать на выборы, а кого – нет, а избиратели. Во-вторых, партии должны быть открыты к участию внешних кандидатов через поддержанные государством праймериз. Но должен действовать принцип императивного мандата, т.е. партии нужно право обязать депутата следовать общей позиции. Если ты избран по её списку, и её фракция решила голосовать определенным образом, а ты не хочешь – слагай мандат.  В-третьих, нижнюю палату парламента (Думу) надо избирать на короткие сроки по партийным спискам. А верхнюю (Совет федерации) – по двухмандатным округам, на длительный срок. Двухмандатные округа нужны, чтобы на переходный период гарантировать оппозиции весомое представительство в парламенте, ведь при такой системе с высокой вероятностью одно место уйдёт партии власти, а второе – её оппонентам. Я часто слышу, что не надо городить огород, некоторые даже шутят, что «больше одной партии народ не прокормит». Думаю, если партия – КПСС или «Единая Россия», состоящие из чиновников, то и одной многовато. А если партия – как в Германии, Франции или Великобритании, или как у нас в России была РСДРП или партия эсеров – то таких должно обязательно быть несколько, чтобы ни один чиновник не смел расслабиться и забронзоветь, чтобы ему в затылок всегда дышали конкуренты. 4. Кстати, я убеждён, что  спусковым крючком сталинских репрессий в СССР было ограничение многопартийности. Такое решение, учитывая ситуацию гражданской войны, понять можно. Но монополия большевиков на власть сохранилась и после победы. А как в этой ситуации можно побудить госаппарат и глав госпредприятий опасаться за свою судьбу и своё кресло? В нормальной ситуации это делает политическая конкуренция; а в её отсутствие – систематические репрессии, когда под разными предлогами «чистят» не справившихся, объявляя вредителями и шпионами. Думаю, политическая задача (говорят, Сталин боялся соперничества) была вторична. Какое соперничество при культе личности? Это ещё раз показывает: нужно дать возможность людям создавать любую партию снизу. И гарантировать невозможность её сращивания с государственным аппаратом. Кремлевским политическим менеджерам надо с этим смириться. И пройти между двух равно пагубных соблазнов: созданием нескольких марионеточных структур (их всё равно не удастся сделать одинаково сильными, партия власти может быть только одна); и лицемерной имитацией невмешательства, когда специально отобранным людям идут невидимые гражданам преференции, а другие остаются без денег и СМИ, и всегда проигрывают – конечно, по чисто «объективным» причинам.  Бюрократам всегда надо отчитаться перед начальством и сохранить свою власть – эта задача приоритетнее любых долгосрочных устремлений выстроить надежную политическую систему. И на создание нормальных партий, должна быть железная воля на уровне первого лица страны. Которое должно не только запрещать управлять политическими игроками, но и жестко карать такие попытки своих соратников. Только так можно создать реальные партии, где будут слышать голоса избирателей.  Кстати, когда многие слышат про роль Кремля в партстроительстве, то в зависимости от своих взглядов либо морщатся брезгливо (оппозиционеры), либо усмехаются (лоялисты) – вот, дескать, всё только по указке начальства делаете, и вообще, без нас вы никто! Ленин-то к царю Николаю и его министрам на прием не бегал! Да, Ленин не бегал. Потому что Ленин не строил в России массовую партию – вплоть до 1917 года. А парламентская оппозиция, кадеты-октябристы и прочие, конечно, вели диалог с властью, в т.ч. на высшем уровне. И за рубежом – оппозиция ты, или власть – всё равно все ведут диалог. Потому что политика – всегда диалог, монологами воюют, но не строят. Диалог с Кремлем, даже интенсивный, не обязательно означает строительство партии по его указке. Когда её создали сверху, ей трудно оторваться от тех, кому она обязана появлением. Зато когда ты прошёл через горнило настоящих выборов, победил в реальной борьбе, ты уже не будешь ручным. Даже в партии власти. Это тем, кого привели во власть за ручку постоянно приходится доказывать: я – свой. И соответствовать ожиданиям. А какая уж тут политика? Сплошные упражнения на гибкость спины и длину языка. Эти упражнения я наблюдаю постоянно – в Государственной Думе. 5. Сейчас мы практически каждый день узнаем об очередных диких инициативах российских депутатов – не важно, связаны они с преследованиями инакомыслия или обнулением предыдущих сроков пребывания Путина у власти. О новых законах, которые Дума шлепает как «сумасшедший принтер» – не зря её так прозвали в народе. Или об очередном заявлении членов Совета Федерации, которых почему-то называют пафосным словом «сенаторы», хотя по сути они – даже не чиновники без портфеля, а сами портфели, причем без ручек: содержать бессмысленно, а выкинуть нельзя – Конституция не дает. Вот они и болтаются в мутной проруби того, о чем нам велят думать, как о российском парламентаризме.  А я думаю о том, как в пору моего депутатства я и моя семья жили на съемных квартирах. Иногда приходилось переезжать. И вот, однажды на новом месте, мы видим: здесь есть мыши. Не знаю откуда они в обычном московском сталинском доме, да ещё на восьмом этаже. Но вижу: серые тени перебегают от стены к стене. Впервые мы встречаемся с ними, вернувшись под утро после застолья с моими одноклассниками. Первая мысль – белая горячка. Но мыши юркают везде и утром.  Мне советуют ставить ловушки. А я представляю, как они ломают им кости, отрывают розовые лапы, и ставить их не хочу. Но и мышей в доме не хочу.  Умная супруга ловит их – заманивает в банку. Целую семью. С мышатами. Я их беру, несу на улицу и выпускаю. Думаю: я их спасаю. Не в мышеловке ведь дроблю. И им есть куда бежать. Но на дворе поздняя осень, почти начало зимы. И я этого не учитываю, потому что в голове мышеловка вытесняет все обстоятельства, включая это. Почему она кажется мне главной угрозой для мышей? Может, потому что все предлагают её ставить. И грозят поставить сами, если я не приму мер. И я принимаю – выношу банку на улицу, открываю…  Здесь – повторюсь… Потому что повторение – мне в оправдание. Им есть куда бежать. И они бегут – пухлыми розовыми лапками по ледяному двору. Я смотрю им вслед и улыбаюсь, чувствуя себя спасителем маленьких бедных мышат. А они – бегут. Метров двадцать. И падают. Умирают. На месте. От холода. А мама-мышь бегает вокруг... Я стою с пустой банкой в руках, медленно осознавая, что происходит. Я же спас их от мышеловки!..  Я постоянно вспоминал их в последние дни 2012 года, когда мы с коллегами депутатами обсуждали в Госдуме закон Димы Яковлева. И часто вспоминаю, когда Госдума принимает очередной «социальный» закон или поднимает налоги и пенсионный возраст. Наверное, депутаты очень не любят мышей. Зато с крысами им хорошо… 6. Однажды я, выступая в Думе, называю их жуликами и ворами. За это меня лишают слова. На месяц. Делаю я это на пленарном заседании 13 июля 2012 года, когда принимают закон о возвращении уголовной ответственности за клевету. Выхожу на трибуну и говорю: – Я обращаюсь к жуликам и ворам с призывом не голосовать за данный закон! Многие подскакивают. Будто их окликают по имени. Ряды колышутся. В креслах машут депутатские руки, ноги, буйны головы… Позже подсчитывают – оскорбленными себя чувствуют 40 (я ожидал большего) депутатов от ЕР и ЛДПР. Предлагают извиниться. Я отказываюсь. Обычно заседания происходят так: ты стоишь на трибуне, и на тебя со всех сторон волнам накатывают депутатские шу-шу-шу, шу-шу-шу. Но тут Дума просыпается, и я делаю важный вывод: чтобы привлечь её внимание, нужно обратиться к ней напрямую. – Я надеялся, вы найдете в себе мужество извиниться. Я ошибался… – Хмыкает за моей спиной спикер Нарышкин. И передает слово депутату от ЛДПР Сергею Иванову. – Назовите поименно тех, кого вы назвали жуликами и ворами, – Требует он. Вид у него мужественный, патриотичный. Я вижу: он принимает мой призыв близко к сердцу. – Я не называл никого конкретно и никого не обвинял, – говорю я, – а лишь напомнил, что в любой фракции есть хорошие и плохие депутаты. О тех, по кому мы считаем нужным вести расследования, мы пишем в блогах. – Я хотел сказать Илье, что ты больше никто, трус и скользкий, как угорь, и больше ничего! – говорит Валерий Якушев из ЕР и отворачивает микрофон так разочарованно, словно больше никогда не будет в него говорить. Такие состояния коллег всегда пробуждают во мне любознательность. Когда мне было семь лет, я выпросил у родителей набор «Юный Химик». Я с детства был любознательным. Мне интересно добавлять реактив в густой спокойный раствор и получать взрыв. Главным образом хочется понять природу реакции. Сейчас такой неподдельный интерес у меня вызывает зал. Коллеги сидят в креслах – мирно-удовлетворенные, и, кажется, ничто не может извлечь их из спокойной дремоты… Но стоит всыпать ложку реактива…  Впрочем, меня, главным образом, по-прежнему, интересует, что приводит к преобразованию веществ. Возможно, обращение напрямую к Госдуме – один из главных реактивов? Но, как всегда, в химических реакциях есть нейтрализующий агент, скажем – щелочь. Им в тот день выступает мой коллега по партии «Справедливая Россия» Олег Нилов. – Если Пономарев словами о жуликах и ворах всех оклеветал, то пусть отвечает по закону о клевете, – примирительно с большинством начинает говорить он. Но не справляется с нейтральной ролью и припоминает депутата, который недавно в эфире «Эха Москвы» признался, что свой первый рубль он украл.  И потому, говорит Нилов (видимо, желая разрядить обстановку), его не удивляет реакция депутатов на слова Пономарева.  После этого выступления атмосфера почему-то, наоборот, накаляется. И – если переводить на язык химии – действительно идёт реакция. её эпицентр – в рядах ЛДПР. Вскочив с места, соратник Жириновского Иванов выпаливает обжигающую речь – называет меня другом олигархов и «Стивом Джобсом в российском парламенте». Честно скажу, последнее мне даже льстит. – Близкий вам человек является левой или какой-то рукой Абрамовича, председателем Чукотской облдумы или чего-то там, – намекает Иванов на мою мать – до 2013 года сенатора от Чукотки в Совете Федерации (хотя, по моим сведениям, она рукой Абрамовича не была). Впрочем, Иванов говорит так убеждённо, что на миг даже я ему верю.   – Почему вы его не называете золотым кренделем? – спрашивает Иванов с обидой. – Во-вторых, лишение слова – не наказание. Вы месяц можете писать статьи, блоги, в общем, работать… Я надеюсь, что он успокоится, но химические процессы, идущие в нем, мечут на поверхность глубинные наслоения из дальнего прошлого. Может, даже из детства. – Наконец, вот вы, – произносит он, – может быть, считаете себя Стивом Джобсом, который ходил в компании в джинсах и свитере? Но Госдума – не Apple. Ходите тут в нормальной одежде, потому что, кроме вас, тут нет никого без пиджака и галстука! А вы ходите в неподобающей одежде! Регламент приписывает соблюдать деловой стиль. Или вы хотите повторить судьбу покойника Марычева, который тут с бюстгальтером ходил*** **? Вам это не к лицу. Это не наказание, Илья Владимирович. Это дружеское напоминание. Не надо такие вещи допускать в отношении коллег. Если вы как честный мужественный человек не можете в глаза сказать: «вот жулик и вор», – говорит он, под звон мобильного из кармана пиджака, – а вы тут, обращаясь к нам, уже миллион раз назвали всех жуликами и ворами, может, вам до конца зимней сессии помолчать? Ну, хватит уже!  Судьбу ивано́вского однопартийца Марычева я повторять не хочу. Не столько из-за бюстгальтера, сколько потому, что он был уже покойником. Я, готовясь к ответу, пытаюсь проследить логическую связь между свитером и бюстгальтером. Как я уже говорил, любознательность – моё природное свойство. Я знаю, что ассоциации, возникающие в мозгу, даже депутатском – не случайны. И с интересом слежу за Ивановым в строгом костюме, и спрашиваю себя: откуда в его голове эта связь? Но, возвращаясь к опыту юного химика, могу объяснить это только тем, что реакция действительно затронула глубокие пласты его сложного сознания. 7. Меня без шуток и очень искренне восхищает способность коллег носить костюмы.  Они сидят в них так, будто их, нет, не шили специально на заказ и не в России, а будто их при поступлении в Госдуму заливают в эти костюмы, как во вторую кожу. Замечу: обвинения Иванова не во всем справедливы. Да, я часто хожу в Думу в джинсах и свитере, но сейчас на мне пиджак. Он не сидит так идеально, как на Иванове, но он на мне. Кроме того, одеваясь на работу, хоть и в Думу, по-рабочему, как многие соотечественники, я и не надеюсь походить на Стива Джобса. Я не думаю о Джобсе. И хотя сравнение с ним мне ближе, чем сравнение с золотым кренделем (может, потому что я, физик по образованию, не имея богатого абстрактного мышления, сразу воображаю человека в золотом костюме с сильно искривленным позвоночником), мне неприятно, что коллега дважды сравнивает меня с покойником. Ведь и мой старый знакомый Стив, увы, уже не с нами. После Иванова говорит единоросс Михаил Маркелов – грозит мне за публикации в блогах о депутатах от ЕР: «Избиратели видят эту грязь, и надо понять, какие меры будут приняты к клеветникам после того, как обвинения не подтвердятся!». Я пытаюсь ответить, но меня лишают слова. За это голосуют 297 депутатов – от «Единой России» и ЛДПР. Против – 132 от КПРФ и СР. Объяснить свою позицию с трибуны я могу только через месяц. И отправляюсь к моим избирателям – в Новосибирскую область. 8. В поездках по сельским районам я встречаю старого зэка. Его кожа, по крайней мере, участки, выглядывающие из одежды, пробита фиолетовыми наколками. Даже лицо. Но особенно руки. Наколки тюремные. Он работает на ферме – ухаживает за телятами. Здороваюсь с ним за руку. Он сначала удивляется, но пожимает, быстро поворачивая свою так, чтоб я не видел наколок. Делаю вид, что не замечаю. Мы говорим. Люблю говорить с простыми людьми. Уже давно замечаю – бомжи, бичи и зэки любят меня. Почему-то. – Своя рубаха ближе к телу. Правильно? – говорит он. – Человек тянет к себе. Мы рождаемся такими. Вроде, человек на уровне совести должен видеть, что ему предлагают – зло или добро. Но бывает, зло сильно соблазняет человека, и он ведется. Открывает злу двери, а двери эти – и есть намерение… И тогда зло становится его проводником! Я не умею поддерживать такие разговоры. Могу только возражать. Но давно знаю: бомжи и бичи, то есть отверженные – носители определенной мудрости и философии, хоть и сильно упрощенной для моего восприятия физика и прагматика. – Когда ты людям нужен, хорошо выполняешь свои обязанности, – продолжает он, – они к тебе тянутся. И будут беречь тебя, пока им это выгодно. Когда ты их настроишь на этот лад, волноваться нечего. Но спокойствие нагнетает страх. Вот такие у нас маленькие яйца несут курочки, – сильно вывернув руку, он показывает, зажав в пальцах, маленькое коричневое яйцо. – Они на нас похожи. Я вот это яйцо под курицу не положу, а разобью и съем. Так и государство нас, маленьких человечков, не ценит. Почему? Думает, ничего из нас не вылупится. Думает, давай скорее избавлюсь от них. Надо быть сильным, чтоб тебя не разбили. Я, наверное, слабый. Всю жизнь ищу правду и не нахожу. Но она есть! Он переводит дух. Я почтенно молчу.  – Когда человек себя осуждает, это забирает его силы, - веско произносит он наконец. – Поэтому он будет искать путь полегче. Я его тоже ищу, но пока не нашел… Эта фраза заставляет меня запомнить и зэка, и его слова. Оправдание себя отнимает много сил – простые слова. Но они дают четкий ответ на вопрос, который во все времена любят задавать себе люди: почему та или эта сволочь совершает сволочные поступки?  Когда рушится Советский Союз, и только-что-атеисты валят в церкви за свечами, все возмущаются: вот гады беспринципные, только что гнали церковь, а теперь, как тараканы, бегут. Я тут ничего сволочного не вижу, скорее – брезгаю, обхожу сторонкой.  Человек – любой – от природы почти так же готов приспосабливаться, что тот таракан. Он встает утром, и тут – Союз распадается. И ему надо жить в новых условиях. И он уговаривает себя, что они не так уж плохи. Все друг друга уговаривают. И в конце концов, в них и живут. 9. Сегодня главные сволочи страны, по мнению многих – депутаты и чиновники. «Жулики» и «воры» – два главных слова, которыми обозначают партию власти.  Произносишь «партия жуликов и воров», и всем ясно, о ком речь. Я помню, как на выборах в Новосибирской области избирком запрещает использовать слова «против жуликов и воров» – считает их агитацией против «Единой России». Даже мой зэк называет власть жуликами и ворами. Но, судя по его тону, там такие жулики и воры, до каких ему, простому зэку, сидевшему за воровство, далеко. А говорит он об особой породе жуликов и воров – господах жизни, которые, если исходить из позиции, на какой стоит он сам, впускают в себя зло и несут его стране. Как может человек, любящий деньги и власть больше всего и берущий взятки, не быть гадом, жуликом и вором?.. Поставим себя на место единоросса. Да, по моим думским наблюдениям, он и впрямь любит власть, а деньги считает мерилом успеха, но оправдывает себя тем, что работает на благо народа и в интересах страны. «А что, – говорит он себе, – по-другому здесь что-то работает? Здесь, где закон – что дышло, а людишки – что быдло?»  В Штатах Конгресс назначает несколько десятков тысяч (!) должностей. Дума не назначает никого. И не решает ничего. Отсюда систему не изменить. Обух плетью не переломить. Это знают все депутаты. – Я её не создаю. – так объясняются они с собой. – Я лишь живу в ней. Да, я беру взятки – так надо – но я же решаю вопросы – выделяю землю, оформляю документы… Поди, выиграй конкурс по закону о госзакупках без меня! Я помогаю. Я – честный человек, и из двух зол выбираю меньшее: предпочитаю помогать горячо и бесконечно любимому народу. Лучше нарушать закон, чем сидеть сложа руки, не рисковать и не помогать тем, над кем я поставлен.  – К тому же, я патриот, – убеждённо и гордо восклицают они. – А зарплата у меня маленькая, неадекватная, если считать все мои нечеловеческие труды. Да и о риске не надо забывать – как помочь-то, если законов не нарушить? А человек за риск должен получать соответствующие деньги. Каштаны же из огня для людей таскаю! Может, кто-то думает, что я люблю «Единую Россию»? Этих жуликов и воров? Я в ней всего лишь состою. Чтоб помогать людям, надо быть силой. А партия власти – сила. Я же человек хороший. Точнее – очень хороший. В церковь хожу. Делюсь деньгами. Может, кто-то сочтет их украденными, а считаю заработанными. Кто-то, может, скажет, что заработал их я, нарушая закон. А пусть докажут! Конец-то ниточки спрятан. Потяни за него и все наружу – не только моя жизнь в системе, где я тружусь, но и жизнь таких людей, чье имя-то произнести страшно, тех, кто команды дает, и с кем я делюсь честно заработанным… 10. Монолог – утрированный, но по смыслу – точно то, что крутится на подкорке среднего депутата. Его сознание дольное, как фасоль. Одна доля производит мысли о том, что принимать репрессивные законы – неправильно и нехорошо, «другое время», и «мы живем в свободной стране». Другая – о том, что нужен порядок. Две доли слабо бьются между собой, поэтому депутат, их носитель, иногда сволочь, а иногда – вроде и не совсем.  Вот пример: коллега, имени которого я называть не буду, в первом чтении закона «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушению прав граждан РФ», т.е. «закона Димы Яковлева», голосует «за». В законопроекте ещё нет поправки о детях, но во втором чтении она появляется, и он голосует «против».  Руководство партии просит его сообщить о сбое в работе карточки и проголосовать как все – «за». Партийную дисциплину нарушать нельзя. В ней действует слегка изменённый принцип мушкетеров – один, как все, все – как один. Нарушений быть не должно. Даже если один прав, а остальные нет, раздор во фракции используют противники против и тех, и других. И ни одно нарушение нельзя оставить безнаказанным. В сознании коллеги две доли вступают в схватку, и, в конце концов, он решает, как всегда, когда предлагал законы до того, и думаю, ещё предложит. Он отказывается менять выбор, сделанный во втором голосовании, но в третьем чтении голосует «за». Я спрашиваю: «Зачем?» Я знаю ответ и не надеюсь услышать что-то новое. Я б не спросил депутата с однодольным обтекаемым мозгом. А тут хочу вызвать коллегу на дискуссию и, возможно, переубедить. – Но, ты ж понимаешь: когда меня избирают в Госдуму, за меня ручаются, – кривясь и страдая, говорит он. – А тот, кто ручается, мне звонит и говорит: «Если ты не проголосуешь, как надо, не только тебе будет плохо. Плохо будет мне, это я за тебя ручался. Тогда, вообще, забудь мой телефон». Что тут делать? Делать нечего. Метод, которым руководство партии воздействует на его лобные доли, отработан номенклатурой ещё в СССР. Союз не платит партийным боссам сверхзарплат, но дает массу привилегий – пайки по минимальным ценам, госдачу, путевки в «цековский» санаторий за деньги, на которые прочие могут съездить только на турбазу профсоюза. И именно эти блага человек теряет, выпадая из номенклатуры. Не просто теряет работу. С ним происходит нечто куда более худшее – он начинает жить, как все.  Жить, как все, люди, вкусившие привилегий, не могут. На этом страхе номенклатура и держится. Это более прочный фундамент, чем собственность. Хотя те, у кого в капиталистической России появляется собственность – та же номенклатура, и так же может всё потерять в любой момент. Вон, Дмитрий Медведев во имя выделенных ему дач пост президента уступил без боя. Путин об этом регулярно другим своим друзьям напоминает. На этом и строится их единство. Союз единороссов и беспартийных дельцов. Единая Россия без кавычек.

Как только в 1991 году высшая власть в России отбросила левую идею, возникла возможность возрождения буржуазии. И она возродилась. Причем не просто в дореволюционном варианте – суперконцентрированном – а в супер-супер-сверх-концентрированном. Потому, что за семьдесят лет СССР намного сильнее сконцентрировал промышленность, чем Российская Империя. И довел концентрацию до абсолюта.  Приведу пример. В Стерлитамаке есть завод, производящий каучук РКМ-15. В российской шинной промышленности он один. Других нет. Что это значит? То, что кто контролирует этот завод, контролирует весть автопром. Потому, что без шин машина не поедет, шины без резины не выпустишь, а без РКМ-15 резины не сваришь. И тот, кто контролирует нефтяную вышку, поставляющую легкую фракцию углеводородов для каучука РКМ-15, тот «держит» всю шинную промышленность.  А теперь – вопрос: если в стране с такой супер-супер монопольной промышленностью возрождается буржуазия, то – какая? Точно! Тоже супер-супер монопольная. Очень малочисленная и очень могущественная. Куда мощней той, что была до 1917 года. А что это значит для 140 миллионного народа? Что шансов на успех в жизни у большинства людей нет. То есть вроде как теоретически ты можешь стать бизнесменом и состояться, но экономическая ситуация такова, что это вряд ли. И значит, вряд ли ты преуспеешь и в политике. Потому что кучка людей (их пять-шесть человек), монопольно владеющих основой жизни страны, формируют аппарат политической власти под себя.  Зачем хозяину российской нефти честные и свободные выборы, если вся эта «шушера», как он называет политиков и народ, никакой роли не играет и кормится с его руки? Она же ничего не производит. Не может сама себя обеспечить ни хлебом, ни мясом, ни маслом – ничем. Зачем ей давать право голоса и слушать её мнение? Резонный вопрос.  И что характерно? «Шушера» отвечает «хозяину жизни» в той же логике. Она его игнорирует. Прячет голову в песок, как страус. Или угрожает назло маме отморозить уши. Так, во время думской избирательной кампании 2011 года, либеральная интеллигенция обожала «Стратегию “нах-нах”». Из названия уже понятна её глубина и направленность, но для верности объясню: суть в том, чтобы сидеть дома и на выборы не ходить. Потому что всё равно обманут. Дескать, честный человек не должен участвовать в фарсе. Насчет «обманут» – верно. Но даже в условиях обмана – к чему ведет это «никуда не ходить»?  Во-первых, обмануть становится проще. Потому что легче вбросить «недостающие» голоса. Во-вторых, вместо того, чтобы увеличить процент голосов, поданных за оппозицию, сидящий дома, как минимум, сохраняет статус-кво, и значит, помогает партии власти. В-третьих, отказ голосовать ведет к уменьшению числа депутатов от региона «отказника», ведь их число зависит от явки. То есть «Единой России» выгодно, чтобы как можно больше оппозиционной публики выбрало «нах-нах». Но в 2011м у неё мозгов не хватило это понять, с «нах-наховцами» она решила бороться, и в итоге во многих регионах с треском проиграла, в том числе в моей Новосибирской области. 2. Но через год – 14 октября 2012 года – она уже сделала всё, чтобы люди остались дома. В этот день я поехал в Краснодарский край, один из самых проблемных регионов с точки зрения честности выборов, чтобы помочь однопартийцам – работать наблюдателем. Схватив в городе за руку нескольких человек, сующих бюллетени пачками в урны на пустых участках, и передав их ухмыляющимся полицейским, я решил узнать, что творится в районах. Ближе к вечеру приехал в райцентр К. на границе со Ставропольем. «Торгуйся там за каждый процент, они это любят!» – напутствовали меня коллеги в Краснодаре. …Что мне нравится на Кубани, так это отношение к начальству. Глава района встречает чуть ли не хлебом-солью, даром что из конкурирующей партии. По его словам, я первый депутат Госдумы за всю историю К., который приехал в эту цветущую станицу. Смеркалось. Накрыли на стол. Сели друг напротив друга – я с помощником нашего кубанского депутата Руденко с одной стороны, и глава района с четырьмя замами – симпатичными женщинами средних лет, с другой.  – Ну что, за встречу! – поднял глава рюмку какой-то местной горилки. Выпили. Горилка пошла как надо, ставим зачет. – Пирожки с капусткой, попробуйте, сама пекла, – сказала зам по экономике. Попробовали. Вкусно, ничего не скажешь… – Ну, перерывчик не делаем, надо бы за успешный исход выборов выпить! – берет слово глава. Выпили. – А вот мед домашненький, обязательно!.. – восклицает зам по связям с общественностью и работе со СМИ ответственная, собственно, за выборы. Мед действительно хорош. – Ну, за такую прекрасную команду! – отвечаю я традиционным третьим тостом за женщин. Выпили стоя. – Огурчики-то, огурчики берите! – взывает зам по ЖКХ. И смотрит в корень. Огурчики с горилкой идут на одном дыхании. – Так мы про выборы… – я начинаю серьезно посматривать на часы, беспокоясь, что скоро участки закроются, а мы ещё ни на одном не побывали. – А что с ними? – деланно беспокоится глава. – Вроде все нормально идет… –Нормально-то нормально, – перехожу я в наступление, – да говорят, обижают тут у вас оппозицию. Критику не любите, одна «Единая Россия» кругом…. – А как вы хотели? – искренне удивляется глава. – У нас президент – «Единая Россия», губернатор – «Единая Россия», я – «Единая Россия». Вот и работаем. Раньше во главе страны был коммунист, глава края – коммунист, и я – коммунист. Во всем порядок должен быть, для того мы и поставлены! Немного цинично, зато честно. А глава тем временем продолжает: – Разве ж мы не понимаем? Конечно, оппозиция должна быть, не те времена уж! Нам же самим легче будет, если подскажут, ошибки там, недоработки всякие. Нет, конечно, у нас должно быть, там, процентов 60 голосов – это справедливо, мы же хорошо работаем. А остальное ладно, пусть – оппозиция. Только где она, эта оппозиция? Одни горлопаны! – А как вы себе представляете нормальную оппозицию? – Ну, как… Вот, скажем, идем мы на субботник. Мы идем, и оппозиция пусть идет; мы им там отдельные саженцы дадим, скажем, где сажать, где улицу подмести, пусть свои флаги разворачивает и – вперед! Или, скажем, на первое мая: зачем отдельную демонстрацию устраивать? Все же вместе пойти могут! Берите свои флаги, лозунги, черт с вами! А они газетки какие-то выпускают, грязь ищут… Вот этого не надо. Зачем? – лицо главы темнеет. Он явно вспоминает какую-то местную обиду. – Ну а если оппозиция, – продолжаю я, – признавая все ваши успехи и достижения, всё же хочет что-то делать по-другому? Если она с вами вместе будет ходить, как люди поймут, что её представители чем-то от вас отличаются? – А зачем им отличаться? – искренне удивляется глава, – Пусть работают, как мы. Тогда и авторитет будет, и когда-нибудь назначат на должность!  Политологический спор явно заходил в тупик. Женщины старательно ухаживали за нами. Выборы неумолимо шли к концу. Выпили ещё раз. Надо было что-то делать. Вдруг глава решительно бьёт кулаком по столу. – Ладно! Вижу я, вы нормальные ребята. Вот ваши тут… Ну ничего, разберемся. Мне с утра звонили из края, говорили, что ваша партия вряд ли перейдет пять процентов. А я думаю, ничего страшного, если у нас в районе и пятнадцать наберет, да? – глава покосился на зама по СМИ. – Конечно. Что ж страшного? Мы же свой план выполним! – успокоила его симпатичный зам. – Вот и я думаю: пятнадцать-то процентов вас поддерживают… – говорит глава, вставая из-за стола. Зам по СМИ извиняется и идёт в соседнюю комнату. – Ну, на посошок! За результаты! Через час приходят первые результаты. Я смотрю данные. В районе К. у нашей партии 15,01%. А в целом по краю – 4,15%... На тех выборах активные и сознательные люди по всей стране остались дома. «Единая Россия» триумфально и повсеместно, от Владивостока до Брянска, получила большинство голосов, за счет подневольных бюджетников, военных, работников жилищных контор и таких вот глав районов. Блогеры остались в Интернете. Мои однопартийцы сказали:  ну и зачем нам эти протестующие? Чем они успешнее, тем хуже у оппозиции результаты на выборах. Это мы идем «нах-нах», а «Единая Россия» – в Думу! В общем, проиграли все, включая партию власти, которая стояла на пороге масштабных реформ, но остановилась, успокоенная своим результатом.  Что же делать? 3. Иные радикалы предлагают лишить права голоса все экономически несамостоятельные слои населения, и в первую очередь – пенсионеров, мотивируя тем, что у них нет ничего, кроме желания, чтобы окорочка были дешевле. У меня строго обратное предложение: расшить возможность высказаться голосованием как можно большему числу людей. И полностью снять ограничения на минимальную явку, отказавшись от любых форм принудительного привода.  Явка в условиях представительской демократии – важный индикатор интереса общества к выборам, и её падение – плохой знак. Но надо ли бороться за её повышение? Думаю – нет. Важно, чтобы голосовали те, кому это важно. И не голосовали те, кому вопрос, стоящий на голосовании, безразличен. Ведь технология власти проста: тех, кто хочет перемен, оставить дома, а привести тех, кому всё равно, и кто готов голосовать по команде, или за 500-1000 рублей, розданных перед входом на избирательный участок. Перед выборами 2011 года у меня был разговор с председателем ЦИК Владимиром Чуровым о голосовании через Интернет. Надо отдать ему должное, этот весьма демонизированный соратник президента был большим энтузиастом новых технологий. Он показал статистику таких голосований, и вышло, что если бы разрешили голосовать через Интернет, был бы резкий рост явки. «Но Кремль – против. – сетовал Чуров. – Ведь если облегчить голосование «ленивой», и в целом оппозиционно настроенной группе граждан, голосующей через Интернет, то учитывая, что к Сети подключено примерно 60% населения, мы могли бы получить принципиально другую Думу». Эта позиция Кремля многое объясняет. Но разве мы её разделяем? Наоборот. У нас совершенно противоположные интересы и задачи. Надо сделать так, чтобы мы могли высказывать своё мнение каждый день по любому законопроекту, выносимому на заседание Госдумы, не выходя из дома. И постепенно Госдума станет не нужна.  4. Говорю вам точно: объем информации у рядового депутата и у рядового гражданина по типичному законопроекту одинаков и ограничен сопроводительной запиской к закону и опубликованной позицией каждой партии. Так что депутат, кроме как в своей профессиональной сфере, ничуть не более компетентен, чем его избиратель. Вот и пусть все, кому важны проблемы пенсий, налогов, предпринимательства, гей-браков и прочего – голосуют. Нечего по фейсбукам сидеть и критиковать голосующих! А кому не важны – тех голос и не ценен. Технологически это несложно – через Интернет или информационные киоски, которые есть даже в небольших селах и постоянно подключены к Сети. То есть создать общество постоянного референдума, как в Швейцарии, можно уже сейчас. Кроме того, реализация такого подхода означает, что каждый голосующий становится, так сказать, «соучастником» или, точнее, соответчиком – и уже никто не скажет реализатору какого-то проекта, за который он голосовал: «Ты ошибся». В ответ можно будет услышать: «Ты сам реализовал своё право. Вот твоя подпись. И результат – на табло». Иные возражают, что такой подход заменяет демократию «охлократией», властью толпы, и для страны это гибельно. Что политику государства, страны и мира должно формировать ограниченное количество специально обученных и отобранных людей. Часто сравнивают их с пилотами самолета: дескать, не каждого же нужно пускать к штурвалу! Верно, не каждого. Но разве пилот определяет, куда лететь? Решение о том, куда нам отправиться, мы принимаем сами. Сами решаем, с какой авиакомпанией полетим. Сами выбираем маршрут. И только за финальную реализацию нашей задачи отвечает пилот. То есть чиновником в правительство надо брать специалиста, но задачи ему должны ставить мы, а не ждать, что он заявит, чем намерен заняться, следуя собственному разумению. Я – физик. Это значит, что я против исключений. Физика учит: если они есть, значит базовая теория ущербна. Если система работает правильно – исключений нет. Потому нужно принять за аксиому, что все имеют право на всё. Люди не равны, но у них равные права. Право, однако – это не обязанность. Робких обывателей, маленьких человечков, не готовых думать о своем будущем, мы не будем насильно звать к избирательным участкам. О будущем будет думать передовой новый класс – гегемон, и его составляющие, заинтересованные в развитии. У каждого гражданина должна быть возможность осознать себя его частью и взять свою судьбу в свои руки. 5. Вам кажется, что это красиво звучит в теории, но неприменимо в жизни? Давайте проверим. А вдруг? Я осторожно использую слово «вдруг», но здесь оно на месте: вдруг всё не так, как представляют власти? Что же касается пенсионеров и нежелания радикалов видеть их на выборах («голосуют консервативно, с ними нет движения вперед!»), то говорю точно: пенсионеров в России – не большинство. Большинство – это экономически активный слой. Но на выборы просто так он не ходит – не видит смысла. Но как только голосование становится судьбоносным – идёт и голосует, понимая, что именно теперь от его голоса что-то зависит.  Почему возникли «болотные» протесты? Мы – я, вы, весь «экономически активный слой» – пришли проголосовали на участках по велению души и разума, а нас обманули. И мы стали протестовать. А  если б могли голосовать в Сети, то, может, и не начали бы.  Сторонники подхода «нах-нах» говорят, что выборы не имеют значения. Что госаппарат только имитирует выборы, что он живет по своим законам, и за ним сила.  Да – сила. Пока выборы не становятся важными для нас. И только до тех пор, пока мы не навязываем ему свои правила, простые и прозрачные. Это порой случается и в путинской России. Значит, нужно их навязать. Помня, что никто этого не сделает, кроме нас. 6. Но рассуждая на эту тему в целом, нужно остановиться на некоторых важных частностях. В Чехии провели очень интересный эксперимент – дали избирателю право проголосовать на выборах не только «за», но и «против». То есть не только показать, какого кандидата он хочет во власти, но и какого ни в коем случае не хочет.  При таком голосовании его итогом для каждого кандидата становится разница между поданными голосами «за» и «против».  Такая система качественно меняет картину голосования. Потому что какой-то кандидат может не вызывать сильных эмоций и получить голоса достаточные для избрания. А иной кандидат, наоборот – человек, который общество раскалывает, не является репрезентативным, но может получить относительное большинство голосов, хотя для большинства избирателей он неприемлем.  Пример: на персональных выборах средний результат нужный для избрания составляет примерно 30-35% голосов. Как правило, на выборах в Госдуму этого хватает. Кто-то набирает 35, кто-то 20, кто-то 10%. 100% голосов распределяются по многим претендентам. Но первое место редко когда поднимается выше 35%.  Да, бывает и больше 50. Но очень редко. Обычно депутата избирает относительное большинство, а не абсолютное. При этом никто не знает позицию тех, кто за него не голосовал. И выходит, что на самом деле депутат, представляющий целый округ, избирается меньшинством избирателей этого округа, и это не значит, что он наиболее приемлем. Например, единоросс получил 35% сторонников власти, а оппозиция вся разложила голоса между собой. При этом для всех её сторонников кандидат власти неприемлем. А это – ни много, ни мало, две трети избирателей.  Одно дело, если их отношение к нему можно описать словами «нормальный парень, но я бы предпочел другого». То есть люди не возражают против того, чтобы он их представлял, но предпочитают другого. Но когда его ненавидят, хоть и не могут консолидировать голоса вокруг другого – это совсем другая ситуация. Но в итоге нежелательный избирателям кандидат набирает больше всех голосов и побеждает. Но если бы они могли голосовать «против», то легко могли бы лишить его победы. И результат голосования был бы гораздо объективней.  Все, что смогла пока придумать для реализации этой же задачи российская оппозиция – это «умное голосование» Навального. Его идея – консолидировать все протестные голоса вокруг одного кандидата, который имеет наилучшие шансы на победу. Однако второй по популярности – лучший ли? Как показывает практика, вторыми в избирательных гонках в России часто идут радикальные национал-патриоты и мракобесы, которые если и критикуют власти, то только за то, что они устраивают мало ада. Лучше бы им вторыми и оставаться, а не пользоваться голосами демократов, чтобы прорваться к власти. Я пишу об этом подробно потому, что Для установления реального настроения в обществе, и в ходе выборов, и при решении краудсорсинговых задач через Интернет очень важны голоса не только «за», но и «против». Это важно учесть в ходе реформы избирательной системы, провести которую необходимо и которую мы проведем.   7. Конечно, она коснется и формирования исполнительной власти. Она исполняет бюджет и имеет много возможностей подкупа депутатов. И, как следствие, рано или поздно начинает доминировать над законодательной. Даже если между ними обеспечен баланс, как в Штатах, где бюджет формируют законодатели,*** В системе власти США для этого сделан дополнительный противовес в Конгрессе, где бюджетом занимаются два отдельных комитета. Один бюджет разрабатывает, а другой – комитет по ассигнованиям – согласовывает правительству ключевые траты, и контролирует прозрачность этого процесса.***.  Но  конкретных подрядчиков на выполнение работ всё равно ищет власть исполнительная. И за счет этого может влиять на законодательную, подбирая подрядчиков интересующих депутатов. Так, как говорится, рука руку моет. Этого можно избежать, изменив способ формирования исполнительной власти в пользу более высокой степени её подотчетности гражданам. Любой кандидат на должность в исполнительной власти, должен проходить через конкурс программ, а не личностей, как это происходит сейчас в ряде стран, как, например, в Украине.  Допустим, некто хочет возглавить департамент здравоохранения. Прежде он обязан представить программу, где указаны результаты, которых он намерен добиться в указанный срок. И получив должность, он обязан реализовать эту программу. И нести за неё ответственность вплоть до уголовного срока.  Осуществляя отбор должностных лиц исполнительной власти, те, кто это делает, на самом деле должны утверждать их программу действий и ключевые показатели эффективности (KPI). Что происходит сейчас? Назначают министра. Скажем – здравоохранения. А после требуют представить программу работы. И онсам себе пишет программу, которую ему удобно исполнять. Это порочный подход. Как если бы человека взяли на работу в компанию, и сказали: а теперь придумай, чем будешь заниматься. Но в бизнесе всё наоборот: нанимают человека, умеющего строить мосты, продавать конфеты или шпингалеты, создавать программный продукт, договариваться с властью или компетентного в других сферах. Ему ставят задачу, и он её решает.  Именно постановка задачи, утвержденной обществом (парламентом или через краудсорсинг) должна определять назначение. Тогда во власть будут приходить не лоббисты, а те, кто нацелен на результат. Для каждого чиновника, приходящего на ответственную должность любого уровня – муниципального, регионального и федерального – личная программа действий должна быть стартовым обязательством. Если её нет или она не отвечает задачам, то назначить его нельзя. Сначала – программа. Потом – назначение. А не наоборот. Подотчетность действий исполнительной власти обществу должна стать ключевым принципом нашей кадровой политики.

Как-то в середине 2000х меня пригласили в один известный американский университет прочесть цикл лекций об отношении россиян к демократии. И я решил сравнить позицию наших сограждан и американцев. А для этого использовать в выступлениях данные социологических исследований.  И должен сказать: цифры, которые я обнаружил, мягко говоря, удивили. Оказывается, в цитадели демократии – то есть в США – взгляд на эту самую демократию был совсем не однозначен. В благополучном 2005 году, например, 75% американцев считало, что государство работает на избранных, и лишь 20% – что на всё общество. За сорок лет до того, когда наблюдения только начались, соотношение было 30% на 66%*****. То же исследование показало: в 1965м видели для себя угрозу в государстве 35% американцев, 29% – в активности профсоюзов, 17% – в интересах корпораций. К 2000м государство стало главной угрозой для 65% жителей страны, а бизнес – для 38%. Доверие к профсоюзам и другим горизонтальным структурам гражданского общества, напротив, резко выросло. Более того, 75% жителей страны свободного предпринимательства и бизнеса заявили, что национальное богатство США перераспределяется в пользу богатых****. То есть мы видим серьезный кризис доверия к современному государству и его институтам. Более поздние исследования показывают: ситуация усложняется. 62% винят в сложностях своей жизни конкретно Конгресс, а не президента и не экономику. 85% считает, что жизнь среднего класса в последние годы непрерывно ухудшается****. Свято место пусто не бывает. В Соединенных Штатах слова «социализм» и «социал-демократия» перестали быть ругательствами. Протестные движения стали поднимать красные флаги. В Сиэттле даже появился памятник Ленину, из числа «декоммунизированных» статуй – он был перевезен туда местными жителями из Словакии.  Но самый интересный процесс, с моей точки зрения, начался в Латинской Америке. В 1988 году кандидат на пост мэра бразильского города Порту-Алегри от Партии Труда Оливиу Дутра выдвинул идею «бюджета участия», которую и реализовал после своей победы. Суть идеи в следующем. Составление бюджета начинается снизу. Город Порту-Алегри разделен на 16 районов. В каждом есть народный совет, составленный из представителей гражданских ассоциаций, клуба матерей и других местных групп. Общегородская организация – Совет представителей, формируется из членов народных советов, по двое от каждого, избранных в своем округе. Этот Совет составляет список приоритетов для муниципальных работ. Сперва делегаты составляют список потребностей: строительство школы или медицинского центра, прокладка канализации или ремонт дороги. Обозначают стоимость работ, причем она определяется не чиновниками: граждане пишут, за сколько они могут организовать выполнение своей заявки без участия городских властей, если бы им выдали средства на руки. Затем делегаты и Совет представителей встречаются с чиновниками городской администрации и определяют «удельный вес» каждой потребности, соответствующий проценту населения, нуждающегося в осуществлении того или иного проекта. После утверждения бюджета горсоветом, представители надзирают за выполнением каждого из них и, что особо важно – за расходованием средств. 85% жителей либо лично участвует в составлении бюджета, либо поддерживает эту работу.  Подчеркну: внедрение этой системы не потребовало изменений в законодательстве. С правовой точки зрения, органы народного самоуправления, участвующие в составлении бюджета – сугубо «неформальные». Но легитимная городская администрация сама берет добровольное обязательство считаться с их рекомендациями и контролем. Эти обязательства могут быть даны кандидатом в мэры во время очередных выборов. И пусть только мэр или горсовет нарушит это обязательство: его встретит общегородская акция протеста! Порту-Алегри – город масштаба Новосибирска, Екатеринбурга, Харькова, Днепра или Нижнего Новгорода. В нем живет около полутора миллионов человек. За десять лет из города трущоб он стал первым по уровню жизни в Бразилии. Результатом успеха в Порту-Алегри стало то, что партия Труда из довольно маргинальной левой партии стала правящей. Её лидер, профсоюзный деятель Лула да Силва, до того трижды проигрывал президентские выборы, но выиграл с четвертой попытки в 2002м и стал самым успешным президентом в истории страны. За время его правления уровень бедности упал на 67%. Ещё недавно страна нищеты и трущоб Бразилия при да Силве уверенно обогнала Россию по всем базовым экономическим показателям. И даже технологически – сейчас самолеты построенные в Бразилии, а не в России успешно конкурируют с американскими и европейскими. А ведь ещё недавно кое-кто с усмешкой называл Бразилию «страной, где много-много диких обезьян»… Я хотел повторить этот опыт в Новосибирске. Увы, война с Украиной перечеркнула эти планы. Нам удалось сделать первый шаг и победить единороссов на выборах, мэром города при поддержке общественников стал представитель КПРФ Анатолий Локоть – но он, увы, не решился на радикальные реформы. Шанс был упущен. 2. Вдохновленные успехом эксперимента Порту-Алегри, альтерглобалистское и левое сообщество в 2001м году инициировало движение Всемирных Социальных Форумов (ВСФ) под лозунгом «иной мир возможен». Оно стало альтернативной Давосскому форуму площадкой экономических, политических и социальных дискуссий. В разные годы в них участвовали и представители правящих элит: нобелевский лауреат Стиглиц, финансист Сорос, философ Хомский, главы государств и политики левой ориентации. На Социальные Форумы собирается до ста тысяч человек; беднейшие участники едут автостопом. Например, один из моих российских коллег решил проверить, насколько это возможно, и вот так добрался из Москвы до… Мали. Через ВСФ координировались глобальные антивоенные кампании и международные протесты против ВТО и неолиберальных реформ МВФ. В 2004м там решили повсеместно продвигать свободное программное обеспечение.  Я участвовал в организации Соцфорумов в России. Первый прошёл в 2005м году. Он подвел итоги кампании борьбы с монетизацией льгот. Монетизацию мы тогда не отменили, но немалых уступок для пенсионеров добились. Драматичным стал второй Российский Соцфорум, прошедший в дни саммита «большой восьмерки» в Питере. Я уже рассказал о связанном с ним моем непростом личном опыте, а теперь покажу эту ситуацию под другим углом зрения. Тогда я хотел ещё раз попытаться вытащить пестрое российское гражданское общество и «несистемных» левых из состояния маргинальности. И написал письмо Путину: так, мол, и так: у российского государства есть два пути: первый – закрутить гайки, и тех протестующих, кто попадется – посадить. Так сделал в Генуе в 2001 Сильвио Берлускони, который расстрелял протестующих, было несколько погибших. Второй путь – выделить в городе «красную зону», запретную для демонстраций, и разрешить протесты вокруг нее. А потом было бы здорово встретиться с делегацией антиглобалистов, и выслушать их предложения по вопросам, обсужденным на саммите. К моей радости, Путин выбрал второй сценарий. И поручил главе оргкомитета Сергею Приходько и мэру Санкт-Петербурга Валентине Матвиенко взаимодействовать с нами. Итог превзошел мои ожидания. Нам разрешили делать что угодно к северу от Невы, и выделили идущий под реконструкцию стадион им. Кирова на Крестовском острове в качестве места для сбора и проживания активистов. Трудно было желать большего. Иные товарищи, правда, меня критиковали за выбор места на изолированном острове, откуда выходы легко перекрыть – но на этот счет у нас был продуман план, да никто и не мешал активистам приходить и уходить со стадиона.***  Забавно, что это привело тогда к досадному конфликту с пламенной Ольгой Курносовой – тогдашним лидером питерского отделения ОГФ Гарри Каспарова. За несколько дней до открытия саммита Гарри позвал меня через трех посредников на «конспиративную встречу». Мы меняли машины, вынули батарейки из телефонов, в итоге приехали в какой-то окраинный парк, и оказались с ним на поляне… в окружении трех или четырех телекамер. Нет, это был не Лайфньюс и не вездесущие папарацци, прокравшиеся за нами по пятам. Их пригласил Гарри – запечатлеть процесс «тайных» переговоров. А мы тогда по-настоящему занимались конспирацией чтобы доставить в Питер всех активистов, способных на прямое действие, и люди реально рисковали свободой. Так что я посмеялся, вежливо поблагодарил за приглашение и ушел, оставив журналистов общаться с чемпионом. И потом старался ОГФ ни на какие стратегические встречи не звать. Нарвался в итоге на публичные разборки и обвинения «в соглашательстве» из-за согласия на стадион как опорную базу. У меня был план организовать встречу активистов с Путиным. Валентина Матвиенко была готова посредничать и по согласованию с оргкомитетом приехала на тот самый стадион, а каспаровская часть актива устроила ей обструкцию. Это стало для меня важным уроком о важности выстраивания правильных отношений с союзниками; а с Ольгой нас судьба вновь свела, уже как друзей и единомышленников, в эмиграции в Киеве.***  Но тогда, в 2006м, проблема поджидала нас в другом месте.  Эйфория от удачной договоренности развеялась, когда по всей стране начались повальные аресты собиравшихся ехать в Питер. Мы допускали что-то подобное в отношении ряда членов организационной группы, и привезли их в город тайно; а вот задержания полутора тысяч рядовых участников никто не ожидал. Это был абсолютный рекорд. Но Форум открылся! Незадолго до его начала, к удивлению многих, приехала Матвиенко. Чтобы убедиться, что план можно реализовать, и есть вменяемые люди для встречи с президентом. Вечером того же дня было оговорено время  встречи и на собрании оргкомитета Форума сформирована делегация. Мне доверили роль переговорщика. Следующим утром поехал в город. Когда я шёл по его полупустой «красной» части на встречу с представителем властей, ко мне визжа колесами подрулила старая «шестерка*** *. Из окна проорали: «Вот он, держи его!». Ко мне подлетело несколько здоровых лбов и без предупреждения полезли в драку. Впрочем, они сильно не старались. Откуда-то раздался свист, лбы умчались на «шестерке», а их место заняли полицейские: «Пошли, сука!». В общем, меня задержали «за хулиганство». А моих коллег задерживали «за справление мелкой нужды на Невском проспекте» и за то, что «ругались матом по-швейцарски». Встреча не состоялась. Через трое суток мне удалось доказать свою невиновность, и не только добиться возбуждения уголовного дела, а даже и найти одного из нападавших – оперативного сотрудника 18 отдела ГУВД Санкт-Петербурга. Но что толку-то?  3. Резонный вопрос: что это было? И кто и почему сорвал официально согласованную встречу? Я отвечаю очень просто. Одно крыло в президентском окружении было настроено на конструктив, а другое его сознательно торпедировало. И в то утро организовало провокацию, потому что иначе предотвратить встречу Путина и «несистемной оппозиции» не могло. Зачем? Не знаю. Знаю другое: ФСБ тогда меня на полном серьезе считало агентом английской разведки; думаю, можно было выстроить конспирологическую версию о руке Ходорковского; кто-то не хотел признать, что «экстремисты» и «оранжисты» на самом деле разумные и ответственные люди с внятной точкой зрения.  В любом случае, из-за чьих-то сугубо конъюнктурных соображений десятки тысяч не самых плохих граждан убедились: в системную политику вход только по пропускам, и диалог вновь не получился. Мне многие потом с усмешкой повторяли: «Ну что, мы же говорили! Никаких разговоров с оккупационным режимом». А я ещё раз сделал строго противоположный вывод: это мы не додавили. Значит ли это, что договариваться о чем-то с властями бесполезно? Да, бесполезно. Они не видят в обществе договаривающуюся сторону, реальную силу. Максимум, на что власть готова – небольшие маневры, чтобы сбить напряженность. Но вести диалог нужно. Потому что только так мы можем объяснить – не власти, а не искушенным в политике гражданам – суть нашей позиции. Показать альтернативу. Один из способов вести разговор – через систему электронного правительства и электронного парламента. «Высшая власть в Российской Федерации принадлежит народу» – так гласит Конституция. При этом права вносить законы граждане не имеют. Только через посредников: депутатов, правительство, верховный суд и президента.  И это неправильно! 4. В 2011 году мы с Аленой Поповой придумали в Новосибирской области эксперимент: народное выдвижение законов на специальном портале в Интернете. Люди набрасывали идеи (некоторые полностью самостоятельно, другие я приносил со встреч с избирателями) и голосовали за них. То, что вызывало резонанс, я как депутат вносил в Думу. Когда мы начали, было много скепсиса. Дескать, люди выдвинут нечто ужасное и нереализуемое, типа отмены всех налогов или повышения всем зарплат в десять раз. В Америке, например, граждане собрали подписи в Пентагон с требованием построить «звезду смерти» из «Звездных Войн». Пентагон им был вынужден ответить, что она будет слишком дорогой, и при этом уязвимой для русских ракет и проект нецелесообразен. Но у нас ничего такого не было! То есть такие идеи возникали, но не собирали значимого числа подписей. Зато рекордсменом стал такой законопроект: дать право матерям с малолетними детьми переходить на сокращенный рабочий день, чтобы иметь возможность забирать детей вечером из детского сада. «Единая Россия» его отклонила (под предлогом того, что это снизит конкурентоспособность женщин с детьми на рынке труда). А ведь он долго висел на волоске! Жаль, не удалось его отстоять. Но тогда большого распространения наша новосибирская инициатива по народным законопроектам не получила. С одной стороны, низкий уровень доверия к Думе в принципе, с другой стороны, партийный характер инициативы многих отпугивал, а присоединиться партфункционеры «ЕдРа» побоялись. Плюс кремлевские СМИ старательно демонизировали мою скромную персону, после чего многие люди просто напрочь переставали верить хоть в какую-то содержательную работу. Однако вода точила камень: зимой 2012 года в своей предвыборной программе Путин озвучил готовность вносить в парламент те инициативы граждан, которые наберут в Интернете сто тысяч подписей. И идея народных законопроектов, или, как сейчас модно говорить – краудсорсинга, получила второе дыхание, превратившись в «Российскую Общественную Инициативу». Я считаю, что представительская модель демократии себя исчерпала. Даже в развитых странах уровень доверия к демократическим институтам снижается. Причем – на фоне роста доверия к институтам гражданского общества.  5. Реализация системы электронного парламента – первый шаг к важной цели: самоуправляемому обществу, где правительство имеет техническую функцию и избирается народом, а парламент не нужен вовсе. Есть и другая причина, по которой представительская демократия ущербна изначально – чисто психологическая: вот у нас есть мини-коллектив, в нём собрались представители разных течений. Мы, разумеется, стараемся найти общий язык. То же делают и депутаты: они друг друга видят чаще, чем избирателей, и потому, если я буду кого-то из них называть полным идиотом (как иногда хочется, да и надо бы), то какой-то закон мы не примем из-за отсутствия компромисса. Это, если говорить цинично, означает, что парламент – это кузница, где перековывают нормальных людей в двуличных подонков, говорящих избирателям одно, а друг другу – другое. И отследить это превращение невозможно в силу природы человека и системы представительской демократии. Сработать может только система, в которой «народный» избранник окажется в гуще избирателей, а не среди таких же посредников. Тогда он будет представлять интересы выдвигающего коллектива. А еще лучше – обойтись без избранников, а задавать вопросы напрямую избирателям. В случае с парламентом дело не в несовершенстве процедуры выборов. Это вопрос технический. Но сам принцип избирательной гонки предполагает, что преимущество имеют либо кандидаты, в чью пользу могут отмобилизовать голоса крупные сетевые структуры (власть или корпорации), либо те, что имеют доступ к большим деньгам (корпорациям и власти). То есть де-факто представительская демократия включает в себя имущественный ценз. И главный вопрос не в том, как сделать, чтобы выборы были честными, а в том, как изменить систему, чтобы она отражала реальные предпочтения граждан страны.  Сейчас же власть говорит себе, что, мол, нужно перерисовывать голоса. Ведь всё равно парламентом можно манипулировать, если не из Кремля, то из офисов крупных компаний. А значит незачем рисковать стабильностью, вводить уважаемых людей в искушение, тратить деньги и силы – раз можно сделать так, чтобы «правильные» депутаты всегда принимали нужные решения. Тем более, что даже когда у власти не было большинства, всё равно с Думой решали «как надо». Но стоило это Кремлю гораздо дороже. Давайте разберемся, что мы можем предложить в области государственного устройства. Начнем с того, какая демократия нам нужна. Точнее, как сделать так, чтобы это слово перестало быть в России ругательством, а стало тем, чем должно быть – властью народа.

Нашему обществу нужна скорая медицинская помощь. Возможно – серьезная хирургическая операция. Доктора не боятся крови. Нам не по пути с теми, кто ханжески не готов взять скальпель в руки. Но мы не хотим резать без нужды. Не навреди – вот главный принцип.  Иммануил Кант предлагает формулу категорического императива: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого как к цели, и никогда не относился к нему только как к средству». Лучше не скажешь. Ведь средства у нас есть. И мы их знаем.   Одно из них – оружие. 2. Почему либералы почти поголовно и даже многие левые боятся этой темы? Почему пугливо оглядываются, едва слышат слово оружие? Ведь они сторонники самоуправления, защиты от государства, взятия людьми в свои руки их судьбы, отпора эксплуатации и насилию. Всему этому нет и не может быть ничего ближе, чем право на владение и ношение оружия. У государственников, как левых, так и правых, есть свои соображения насчет монополии государства на насилие. И я с ними согласен: я против парамилитарных формирований в любой ситуации, кроме военной. Но я считаю, что у каждого человека должно быть право на отпор от насилия. Это глубоко созвучно с сутью мировоззрения всех левых. Что главное в левой идее? Что человек берет в свои руки свою жизнь и судьбу. Но осуществить эту важную цель – мало. Надо сохранить жизнь и судьбу в своих руках. И не только свою. Важно проявить солидарность и помочь близким, друзьям, соседям, единомышленникам. Опыт столетий обманов и предательств показал: доверить это дело государству нельзя. Оно много раз показало, что стремится лишить человека права и свободы распоряжаться своей жизнью. Между тем, человеку, вольной личности, доступно средство защиты – оружие.  Я – за право каждого человека владеть оружием. Не хочу, чтобы вы решили, что в левой среде я одинок на этой позиции. Её разделяют коллеги из «Социалистической стрелковой ассоциации» Соединенных Штатов (The Socialist Rifle Association/SRA). Они видят свою задачу в создании в левой среде культуры оружия и обучение самозащите членов угнетенных и маргинализированных групп. Но огнестрельное оружие и самооборона – лишь часть идеологии этой организации, которую в ней называют философией Общественной самообороны. Она достойна внимания. Это сравнительно новое начинание. Вы можете узнать про него больше на сайте организации , а я продолжаю мысль. Надо сказать, что, будучи депутатом, я участвовал в создании движения «Право на оружие» – российского аналога американской «Национальной стрелковой ассоциации» США (National Rifle Association/NRA), подобной ассоциации в Великобритании и во многих других странах.  При этом, заранее предупреждая обычные и хорошо знакомые возражения, утверждаю: если внимательно, честно и непредвзято посмотреть на опыт разных стран, легко увидеть: связи между правом на огнестрельное оружие и ростом преступности нет. Помечу вдобавок, что там, где это право есть, число преступлений, связанных с неприкосновенностью жилища, снижается. Воры и другие преступники боятся отпора.  Нет сомнений: преступники, если они хотят получить оружие, его получат. На криминал запреты фактически не распространяются. Но распространяются на граждан. Мы за многое и совершенно справедливо порицаем порядки Российской Империи. Но этот достоин одобрения: до революции в России оружие было широко доступно. Но когда мужики шли село на село – стенка на стенку, то, бывало, дрались и жердями, и топорами – но никогда огнестрельным оружием. Сколько бы перед этим ни выпили. Полицейских свидетельств о таких случаях я не знаю.  3. Есть славная американская шутка. Бабушка с серебристой завивочкой рулит себе, рулит. Её останавливает полисмен. И как обычно, первым делом спрашивает:  – Мэм, есть ли у вас оружие?  – Есть, сэр.  – Покажите?  Бабушка вытаскивает сумочку, достаёт пистолет, показывает...  – А ещё есть?  – Есть.  – Покажите.  Открывает бардачок, достает револьвер.  – А еще?  – Да.  Лезет под сиденье, достает обрез, показывает.  – Мэм, кого же вы так боитесь??? – спрашивает полисмен. – А вот именно, что сейчас уже никого не боюсь!  И действительно, когда у бабушки и любого другого человека всё это есть и это законно – чего им бояться? Особенно, если люди умеют с ним обращаться.  Это создает баланс между общественным и личным. Это – залог того, что мой дом – действительно моя крепость. И если кто-то нарушит мои границы, даже представитель власти, не имея на то разрешения, тот рискует получить пулю. А тому, кто эту пулю отправит, ничего за это не будет. Сегодня в России мы видим много примеров, как власть безо всяких ордеров врывается в дома оппозиционеров и адвокатов. И это формирует психологию нации. Если люди понимают, что у них могут быть плохие отношения с властью, но есть граница, которую она просто так пересечь не может, потому что у гражданина есть право её пристрелить на пороге, это формирует совершенно другую – позитивную – картину мира. Картину мира куда более свободных людей. Ну, а проблемы, связанные с применением оружия, решаемы регулированием. Это технические вопросы.  О чем я? А вот о чем. Покупая оружие, гражданин обязан предъявить удостоверение личности и должен быть включен в общенациональную базу данных. После этого каждая проданная ему единица оружия должна пройти баллистическую экспертизу. Чтобы выстрел из неё был идентифицирован и однозначно привязан к её владельцу. Тогда каждый понимает: применение оружия – не анонимно.  Больше того, уже есть технология, позволяющая произвести выстрел из пистолета или винтовки исключительно и только рукой их покупателя. И никого иного. Это – тоже важный метод борьбы с анонимностью применения оружия.  Далее, нужно запретить «импульсную» покупку. То есть – сделанную под влиянием внезапной эмоции: гнева, обиды, возмущения, безумия и т.д. То есть оплатив заказ, клиент может забрать товар не раньше, чем через две недели. Когда аффект ушел. Режим хранения предусматривает, что оружие не доступно детям, подросткам и вообще – тем, кто им не владеет, и применить его может только хозяин. Что в этой сфере творится в России? Принятая там сейчас система гораздо более опасна. Каждый может купить травматическое оружие. Проблема в том, что, с одной стороны, травмат выглядит так же, но при этом намного дешевле, а значит – доступней. А с другой – психологический барьер для его применения гораздо ниже, чем для огнестрела. Тот, кто его применяет, считает, что точно не убьёт.  Но убить может. Известно немало смертельных исходов и крайне тяжелых увечий. Владельцы огнестрельного оружия ответственнее относятся к вопросу, применять его или нет. Хорошо, что травматы пока не все покупают... А те, кто покупает, не все применяют. Когда мы разрешим продажу огнестрела, то сможем сравнить статистку покупки и применения этих видов оружия.  Не думаю, что надо запрещать травматику. Но любопытно сравнить, кто победит в конкуренции. 4. Каково бы ни было оружие, в обществе будущего (и в каждой местной общине) оно собственность гражданина. Личная вещь. Принадлежит только ему. И если оно приобретено законно, то дополнительного контроля со стороны государства нет и быть не должно. Конечно, кого-то община наделяет функциями охраны порядка. При внезапной тревоге они – милиционеры, шерифы, название не играет роли, важен смысл: уполномоченные местные жители – её защищают. А также следят за порядком в ежедневном режиме.  Наличие в каждом доме оружия, определяет границы, которые сама община не может перейти по отношению к своему члену. Так формируется баланс общественного и индивидуального пространства. Надеюсь, я буду чувствовать себя в такой общине очень комфортно. Поясню для интересующихся. Я уважаю оружие. Я ценю оружие. Я выступаю за право всех моих соседей-общинников иметь оружие. Я неплохо стреляю. Но сейчас оружия у меня нет.  Когда-то Сергей Есенин написал про Ленина «Одно в убийстве он любил – перепелиную охоту…» При всем моем добром чувстве к Ленину, охоту я не люблю. Не хочу просто так убивать животных. Один мой дед, который воевал сравнительно немного, был заядлым охотником. Другой, прошедший всю войну снайпером – никогда больше не брал в руки ружье. И мне не советовал делать это без веской причины. Но сходить на охоту я могу. Когда нужно произвести отстрел, допустим, кабанов, если они слишком сильно расплодились и это угрожает биологическому балансу. Или – можно представить себе такую ситуацию – когда охота, это средство добычи пропитания. Но, по совести говоря, не понимаю, как люди это делают ради развлечения, в качестве спорта. 5. Но если уж говорить о развлечениях, приведу одну историю. Случилась она в Якутии в начале 2000х годов. Тогда на разведку в эту республику со мной приехало несколько ребят. И был среди них мой тогдашний заместитель и просто друг Саша Кожин. Невысокий. Худой. Утонченно-интеллигентного вида. Даже в чем-то рафинированного. Как денди лондонский одет. В очень хорошем шерстяном сером пальто, в котором довольно странно смотрелся в Якутии. В золотых очечках.  И вот якутские десятиведерные мужики-стрелки говорят нам:  – А пошли на охоту! Мысль их читается по глазам. «Посмотрим, какой ты Сухов!» Хотят оценить, насколько мы (по их понятиям) круты.  – Ну, пошли! – говорим.  Потому что отказаться нельзя. Запишут проигрыш. И вот крутые якутские парни на серьезных джипах везут конкретно проверять на вшивость субтильных москвичей. Испытывать. И в тайге, у излучины, где в Лену впадает какая-то река, которая по местным меркам – мелкий ручей, а по нашим... как минимум – Москва-река, встаем мы лагерем. А на дворе ранняя осень. То есть Лена ещё не замерзла, а «малая» река уж во льду. И пацаны говорят с таким скептическим прищуром: – У нас есть обычай: перед началом охоты – сыграть. Ну чтоб заранее понять: кто и что из себя представляет, кто какой стрелок, кого куда ставить. Сыграем? – Что ж не сыграть! Сыграем. А как? – Да просто: ставим на лед банку Кока-Колы. Для яркости. И бьем по ней из многозарядного ружья. – И всё? – Всё. Первый попадает – она отлетает. Второй попадает – дальше отлетает. Кто попадает – молодец. А не попадает – она лежит. Кто её не собьёт – тот проиграл. Штрафную пьет. Врубились? Идет? – Ну, идет. Что ж такого? Попробуем! – говорю за всех. И думаю, как бы не опозориться. Якутские охотники, они ж известно какие – белку за сто шагов в глаз бьют! Но делать нечего, не отвертишься. Хозяева ставят банку. Далеко. Первым всегда стреляет хозяин ружья. Он попадает, банка отлетает. Ход мой, я стреляю – отлетает. – О, молодец! – говорят.  Я приосаниваюсь и накатываю рюмочку.  Настает очередь Сани Кожина в сереньком пальтишке. Мужики смотрят с утроенным скепсисом. Дают ружье с явными колебаниями:  – Знаешь, как с ним обращаться? Стрелял когда-нибудь?  – Да так, – отвечает Кожин, – бывало. Чего-нить как-нить разберусь... И стреляет. Банка подлетает.  Он снова стреляет – пока она ещё в воздухе – и опять попадает. Она продолжает полет, а он бьёт в третий раз и снова попадает. Все в шоке. Никто из пацанов так не может...  А банка-то улетела так, что её и не видать. Или разорвало ее. – Ты – кто вообще? – спрашивают Сашу пацаны. – Да так, стрелял немножко раньше… Кандидатом в сборную олимпийскую был, но что-то вот в бизнес ушел… – застенчиво говорит Кожин, протирая очечки. – Знаете что, – говорят тут мужики. – Хрен с ней – с охотой! Мясо мы взяли, водка есть...  Соревноваться в реальной охоте с Саней никто не захотел. Признали: честь Москвы он отстоял.  В этой истории – глубокий смысл. Если у очень интеллигентного человека в очень стильненьких очечках есть пистолет или винтовка, он может им пользоваться. Может дать реальный отпор, защитить себя, свою семью и свой дом. И враги ещё подумают, лезть ли. А если таких мужчин несколько? А если их много?  Ответ, по-моему, понятен. 6. В начале моей первой избирательной кампании в Новосибирске на телеканале «Россия» в прайм-тайм показали фильм Аркадия Мамонтова «Бархат.Ру». Это пропагандистская поделка про ужас революции. Прежде всего – «оранжевой». Её главная тема – наезд на оппозиционеров – Каспарова, Яшина, Вашингтонский обком, Джорджа Буша, Немцова, звездно-полосатый флаг, американский империализм, агрессию, печеньки Госдепа и т.д. Дескать, вот они – враги, «пятая колонна», либералы, боевики «оранжевых революций».  Смотреть с начала – так обычная тухлая жвачка рос-ТВ. Но в середине вдруг – бац, вставочка. Минут на пять. Мол – те-то всё только болтают про «ненасилие», но есть в стране и те, кто всерьез готов взять оружие. И идут кадры, снятые кубанской ГТРК в лагере «Левого фронта» в Краснодарском крае за год или два до выборов. Там я с бородой, в арафатке, с винтовкой, стрельба по мишеням, боевые искусства, прорыв цепей ментов. Буквально – на пять минут. Типа, вот они, «готовящие гражданскую войну» – Пономарев, Удальцов и их люди. Но, в первую очередь, пальцем показали на меня: вот вам главный партизан – Пономарев. А дальше снова про Яшина, Каспарова, Немцова.  Это – самое начало кампании. Меня в области никто не знает. Только элита. А рядовые граждане и фамилии такой не слыхали. Но они-то как раз меня в фильме и не замечают, реагируют на известные фамилии. А вот руководство – очень даже. «Боже-Боже!» – восклицает губернатор, его аппарат и прочие местные боссы. «Миронов к нам прислал террориста, экстремиста. Кошмар!» И шлют людей к Миронову – изъять меня из списка. Но у Миронова поддержка Реймана, с которым я много работал, и он вежливо гонит их вон.  Меж тем кампания идёт своим чередом. Люди узнают меня всё больше и лучше. Подходит время финала. И тут какой-то умник решает этот фильм повторить. И его снова показывают в конце ноября. А народ-то меня уже знает… И едва он кончается, как мне сразу идёт море звонков. Сотни. И на телефон, и в предвыборный штаб. Говорят все примерно следующее: «Мы думали, вы просто очередной депутат... А вы – настоящий человек. За вооруженную борьбу с гадами!», «Куда приходить? Где идёт запись в отряды?», «Где оружие? Когда его будут раздавать?», «Мы хотим идти на Москву, дайте нам винтовки!»  Это – не шутки. Абсолютно. Звонивших абонентов – тысячи полторы тех, кто хотел записаться на выдачу оружия. Вот вам и кино: в России есть люди, готовые к борьбе. 7. И ведь это – только одна область, и год благополучный, когда всё ещё хорошо. Что сейчас? Пенсии отобрали. В Донбасс бабло вбили. Коронавирус допустили и не справились. Тысячи людей погибли. Другие потеряли бизнесы. Работу. Деньги.  Представьте себе, что сейчас такое покажут по ТВ? Сколько народу придет записаться? И это – только пехота, царица полей, как учит великий Александр Суворов.  А если всё же использовать в политике военные сравнения: вот – командующий, вот – его штаб с гигантской задачей: разгромить врага. В нем – не амбициозные болтуны и карьеристы, а рабочие лошадки, опытные прикладники – профессионалы. Кто-то занят разведкой/контрразведкой, кто-то – планированием, снабжением, разработкой операций. Они готовят всё, чтобы командующий принял верное решение, и чтобы оно было осуществлено.  Это может работать, даже если командующий – не один. Даже если это какой-то Совет, сопредседатели и т.д. Главное, чтобы у штаба были силы, которые он может двинуть вперед. Которые, как спел Егор Летов, смогут убить в себе довлеющее над ними и обнуляющее наше общество вооруженное до зубов против своих граждан государство. Знаю точно: я всегда найду сто своих – то есть наших – людей на ста ключевых промышленных предприятиях страны.  И люди смогут взять власть в свои вооруженные руки.

Власти говорят: «на Руси воровали всегда». Вспоминают Гоголя и Салтыкова-Щедрина. И делают вывод: зачем бороться с неизбежным? Смею в этом усомниться. Да, человеческую природу никто не отменял. Воруют во всех странах мира без исключения – иначе не было бы громких скандалов то в Штатах, то в Германии, то в Китае. Но общество и правоохранительные структуры везде реагируют на них по-разному. Вспомним и нашу историю. Что, уровень коррупции при царе, при военном коммунизме, при НЭПе, при Сталине, при Брежневе, при Ельцине и при Путине был одинаков? Нет. Человек – существо рациональное. Он взвешивает риски и возможности, и действует исходя из этого. Если честно заработать намного легче, чем воруя – человек будет честно зарабатывать. И не станет нарушать закон, если риск понести наказание слишком велик.  Серьезное наказание, кстати, не обязательно должно быть суровым. Если человек сам не ценит свою жизнь, живет одиноко и в тяжелых условиях – ему, может, и высшая мера нипочём. А если он долгие годы работал и зарабатывал себе достойную пенсию, то её потеря может оказаться страшнее тюрьмы. У каждого – свой страх. Главное в наказании – неотвратимость. Плюс отношение общества – если четверть страны сидела, как в России, а миллион человек постоянно находится за решеткой, такое наказание перестает быть чем-то особенным в глазах очень многих. И в сочетании с ущемлением прав прошедших лагеря – сидел? не возьмем на работу! – оно приобретает ещё и оттенок мученичества. На самом деле человек очень быстро меняет криминальный характер своего поведения, адаптируясь к изменениям среды. Я уже приводил пример близкой нам Грузии. Теперь расскажу про Штаты. Вы никогда не задумывались, почему в американских боевиках так распространен образ «плохого полицейского», при том, что любой, кто был в Америке, знает, что они деньги не берут и общество их уважает? Причина проста. Всё, что показывают в кино, когда-то таким и было. До начала 1980х. И относились к полицейским так же, как у нас. Человека в форме боялись, обходили стороной, любой контакт с ним грозил обернуться серьезными неприятностями и финансовыми потерями. Всё изменила реформа полиции в 70х годах прошлого века. Состояла она в том, что, во-первых, в полиции ввели важное условие: теперь любой новобранец, без исключений, начинал с того, что несколько лет служил патрульным на улице – узнавал специфику работы. Во-вторых, создали службу внутренней безопасности, но выстроенную не так, как наша – с системой ротаций, не дающей её сотрудникам обрасти связями. И главное – изменили систему оплаты труда. Теперь государство гарантировало уровень пенсии до 75% оклада, плюс бесплатное медобслуживание, льготную ипотеку и другие льготы. Но одно лишь только подозрение в коррупции лишало сотрудника всего. А остаться без пенсии из-за одного проступка никто не хотел. Менее чем за десять лет уровень доверия к полиции вырос с 15% до 78% (в России в 2011 году было около 14%, в Западной Европе 75%, в Восточной – 60%, в Грузии – 88%). Значит, решить вопрос можно? Можно. 2. В современной России на госслужбе ситуация, как когда в Америке. Однако у нас называть коррупцию пороком выглядит лукавством.  В путинской России коррупция – это механизм управления, способ распознать «свой-чужой». Работает система очень просто. Вас избрали мэром города. Или просто назначили на любую должность, связанную с распоряжением бюджетом. Вам нужно его на что-то потратить. Скажем, заасфальтировать улицу. Приходит лето. Денег Минфин вам не перечисляет – смотрит, какая будет динамика доходов, чтоб потом не оказаться крайним. Пока вы не получили денег, вы не можете объявить тендер – а он, по закону длится 45 дней, то есть раньше, чем через два месяца, работы не начать. Скоро август. Вы видите, что работу вовремя не сделаете, и вас за это накажут. Начинаете судорожно звонить знакомым дорожникам и просить сделать работу под честное слово. Кто-то нехотя соглашается – но предупреждает: всё будет стоить в два раза дороже. А то вдруг вас снимут, с кого тогда спрашивать?  Допустим, вы соглашаетесь. Деньги приходят, как водится, в декабре. И вам нужно так подделать материалы конкурса, чтоб победила компания, сделавшая работу, а не те, кто предлагает дешевле. Те, естественно, идут к прокурору. Но вы там должны оказаться раньше, и договориться, чтоб он слушал вас, а не обиженных подрядчиков. Не бесплатно, конечно. И чтоб оплатить его услугу, с подрядчика надо спросить откат.  Вы спросите: а если он не согласится? Может. Тогда асфальт положат в декабре-январе. И весной он, конечно, развалится. К вам придет проверяющий. Чтобы он отстал, ему придется заплатить. То есть всё равно без отката не обойдетесь, да ещё и без дороги останетесь. Результат вы регулярно видите на наших улицах. 3. Какой же из этого вывод? Очень простой: даже добросовестно настроенный чиновник в условиях российского законодательства и системы управления не в состоянии работать, не нарушая закон. И в этой ситуации большинство из них рассуждает так: «если всё равно есть вероятность сесть, то почему не компенсировать себе риски, попросив подрядчиков о скромном личном вознаграждении?» Как бы в виде премии к зарплате. Тем более, что в бизнесе зарплаты намного выше. А потом они искренне обижаются, когда их называют «жуликами и ворами». Система такая… Так что же делать? Ситуацию можно исправить четырьмя важными решениями. Первое. Доходы надо спустить на нижний уровень. Не надо гонять налоги в Москву и обратно, как тот самый откат. Если чиновник сам регулирует поступление денег, он сам делает все нужные шаги; в крайнем случае – всегда может взять кредит в банке на покрытие временно возникшего дефицита. Второе. Воровать должно стать невыгодно. Выгодной должна стать честность. Чиновника надо финансово заинтересовать в экономии бюджета. Представьте: вы в семье планируете, сколько денег потратить на продукты в этом месяце. Отложили эти деньги. Потом оказывается, что тысячу сэкономили. Но вы же её уже согласились потратить. Вполне можно угостить супругу внеплановым тортиком или купить ей цветы, правда? Так же должно быть и в государстве. Запланировали на асфальт потратить миллион. Депутаты цену одобрили, финансисты заложили цифру в бюджет. А чиновник уложился в восемьсот тысяч. Справедливо будет ему выписать за это премию? Думаю, да. Он ведь мог договориться с поставщиком, чтобы тот поставил цену миллион, а потом двести тысяч ему принес в конверте. Но это риск. А если ему официально заплатить пятьдесят? Меньше, чем двести, зато без риска, и ещё стал народным героем – деньги сэкономил, можешь ещё детский садик отремонтировать. Сейчас это запрещает закон, и мне не удалось провести такую поправку в новой редакции закона о Федеральной контрактной системе. Прокуроры-то тут же без денег остались бы, депутаты этого допустить никак не могли… Третье. Система оплаты труда чиновников должна стать гибкой. Фиксированный фонд оплаты труда каждого подразделения должны утверждать депутаты соответствующего уровня. Но должна быть возможность перераспределять его так, как считает нужным руководитель. Многие бы пошли на большое сокращение штата ради роста зарплат остальных. Тогда бы на госслужбу пришли честные профессионалы, а не профессиональные плутократы, как это часто бывает сегодня. Четвертое. Наказание за коррупцию должно означать полное отлучение провинившегося от общественных денег. Осужденный или даже уволенный по причинам подозрений в коррупции должен пожизненно терять право на пенсии, пособия, субсидии или льготы. И последнее.  Толерантность к коррупции должна быть нулевой. Компромиссов быть не может. Любое серьезное подозрение в коррупции должно стать основанием для приостановления исполнения властных полномочий. При наличии доказанных фактов – пожизненный запрет на занятие должностей в госвласти и в госкомпаниях. Абсолютно уверен: если мы поймем, что коррупция не причина, а следствие, и будем адекватно и решительно бороться именно с её источниками, то быстро снизим воровство в стране если не до нуля, то до приемлемых величин. Главное – помнить: рыба гниет с головы. И пока Цезарь вне подозрений, борьба с коррупцией обречена на поражение.

В апреле 2013 года всю Россию потряс поступок некоего Сергея Помазуна. Он расстрелял в Белгороде шесть человек. Включая двоих детей. Просто так, без причины. Его задержали – целым и невредимым. Рассматривая вопрос об аресте «белгородского стрелка», судья задал подозреваемому несколько вопросов. – Вы возражаете против такой меры пресечения? – Я не возражаю. – И не хотите ничего пояснить? – Не хочу. Точнее, как-то, может, и возражаю, но разве я имею право? В этом диалоге вся суть отношений между российскими гражданами и российским правосудием. Российское правосудие – как казино. Вроде всё по правилам, а простой посетитель выиграть не может, и любая победа иллюзорна. По статистике число оправдательных приговоров в суде колеблется в районе 1%. Для сравнения – в Европе их больше 25%, в США – около 20%. Зато такой же как у нас показатель – в Китае.  Еще статистика. Преступления против представителей власти в 22 раза реже завершаются оправданием обвиняемого, чем должностные преступления, совершенные самими представителями власти. То есть брать взятки безопасней, чем давать! Нам говорят – это советская традиция. Но в 1937м, например, в разгар террора оправданий было 10%. В дореволюционной России их число колебалось вокруг 30%. В советское время процент оправданий начал падать после смерти Сталина, и к началу правления Горбачева дошел до 1%. Во время перестройки начался было рост оправданий, но пошёл вспять с началом реформ 1990х. Исключение – суды присяжных. Там процент оправданий около 20%. Почему так? Главная причина: судьи считают себя не независимыми арбитрами, а частью госаппарата. Самыми добросовестными из них движет не желание восстановить справедливость, а установка покарать подсудимого. Из лучших побуждений они исправляют ошибки следствия, выполняя работу прокуроров – «а иначе воры и убийцы останутся на свободе». И впрямь, с такой работой правоохранителей они будут регулярно проигрывать любой состязательный процесс с мало-мальски грамотным адвокатом. 2. С этой проблемой сталкивались все страны. Решение одно – гласность. И подотчетность судей и прокуроров обществу. Их выборность, хотя бы на местном уровне – отличный способ привлечь внимание к их работе. У нас есть телеканалы, посвящающие огромное внимание уголовной хронике; но они не увлекаются показом судебных заседаний: на этом этапе уже все ясно. Возвращение в суд состязательности изменит там атмосферу. И, конечно, надо резко усилить роль суда присяжных – увеличивать финансирование, чтобы присяжные участвовали в его работе, не теряя в зарплате. Судей местных судов надо вывести из подчинения председателей, сделать независимыми во всех отношениях. Главное, что надо изменить в работе судебной системы: сделать суд храмом справедливости, а не высшим полицейским органом, как сейчас. Суд – место защиты, а не наказания. Защиты людей друг от друга, от государства, от недобросовестных фирмачей.  Решения судов могут быть суровы. Но они должны быть понятны обществу и восприниматься как справедливые. Порой говорят: справедливых решений нет. Это неправда. Справедливость есть всегда. Поступать по справедливости – значит поступать так, как большинство сочтет справедливым. Это не всегда по закону, и даже не всегда правильно. И в каждый момент времени справедливость будет разной. Но в её защиту – это и есть роль подлинного суда. В XIX веке Россию, а отчасти и мир, потрясло оправдание присяжным Веры Засулич, стрелявшей в Санкт-Петербургского градоначальника генерала Трепова и тяжело его ранившей (подробней я расскажу об этом в одной из последующих глав). С одной стороны, преступление было налицо – нападение на одного из высших чиновников империи. С другой – огромная часть общества восприняла оправдание Засулич как акт справедливости и прославила адвоката, присяжных и председателя суда Анатолия Кони. А вот иная история, что называется – с противоположным знаком. В 1920х годах в Штатах орудовала банда Аль Капоне. Он был весьма изобретателен – легализовал незаконные доходы через сеть дешевых прачечных. Оттуда и пошло выражение «отмывать деньги», а очень многие американцы и теперь стирают не дома, а в особых прачечных – это дешевле, чем покупать стиральную машину. Посадить Аль Капоне долго не удавалось. В итоге его осудили за неуплату налогов, дав сверхвысокий приговор – 11 лет. Общество понимало, что его судят не за налоги, но рукоплескало решению суда. 3. А что же у нас сегодняшних? Недоверие и неприязнь к суду. Их корни – в его откровенной избирательности.  Российский суд работает по принципу генерала Франко: «друзьям – все, врагам – закон». Думаю, ничего хуже этого нет и быть не может. Но как ещё могло быть в 1990х? Приватизация в капиталистической России была политически мотивирована и осуществлялась на грани, а то и за гранью закона. Власть формировала себе опору, защищая её от посягательств «реакционных» правоохранителей. Неравные условия конкуренции между приватизированными гигантами, генерирующими огромные финансовые потоки, и всеми остальными, давили на суды. Олигархи платили деньги и заказывали музыку.  Лучшие сотрудники правоохранительной системы в 1990е годы ушли в крупные финансово-промышленные группы. Качество подготовки дел даже по обычным уголовным делам резко упало. Бандитизм резко вырос, возникли мафиозные группы. При этом сажать обычных уголовников, воров и убийц было нужно. Судьи начали доделывать работу следствия, перестав быть независимыми и объективными. Тогда-то грозный и репрессивный советский суд и стал в понимании людей вдобавок ещё и несправедливым. Такое унижение силовиков не могло остаться без ответа. И едва к власти пришел Путин, отыгрались на бизнесе, заменив тот произвол – своим. Его символ – дело Ходорковского. Если называть вещи своими именами, то Ходорковский построил свою империю на предприятиях, не им созданных, и полученных у государства по бросовым ценам. Да, никто не мог заплатить больше. Да, после распада СССР их разворовывали. Но это не отменяет факта: с точки зрения общества приватизация была несправедливой. Но при этом на вопрос: «нарушил ли он закон в ходе приватизации?», ответ: «нет». А на вопрос: «а уходил ли он от уплаты налогов?», ответ: «да, уходил». «Но нарушал ли при этом закон?» «Нет, не нарушал».  Немалую долю прибыли ЮКОСа, как и всех олигархов, давали тайные и не очень сделки с государством: что можно – приватизировать, где можно – не платить налоги, как можно – заблокировать конкурентов. А откуда ещё взяли бы деньги вчерашние комсомольцы и сотрудники развалившихся НИИ? Но формально закон Ходорковский не нарушал – ни при приватизационных сделках, ни в налоговых схемах. Как и любой умный, осторожный человек, окруженный умными юристами, знающими законы.  Вопрос: «он крал?» Ответ: «с точки зрения неискушенного в юриспруденции большинства – крал. А с точки зрения закона – нет». Тогда в стране была масса людей, умудрявшихся нарушать даже такие, всецело служившие личному обогащению, законы. А Ходорковский всё делал легально. Применял тысячу и один способ сравнительно честного зарабатывания денег. Сажать его в тюрьму было не за что. Но силовики хотели просигналить бизнесу, кто в доме хозяин. И просигналили. При этом большинство восприняло посадку Ходорковского как справедливое возмездие за неправедную, хоть и законную, приватизацию. А ценой этой посадки стало полное уничтожение независимости судебной власти и глубокий моральный кризис всей правоохранительной системы. Фактически, надо констатировать: правоохранительной системы в её европейском понимании в современной России нет. 4. В июне 2012 года я поехал в Тбилиси на Дни Европы. Эта был мой первый визит в столицу Грузии. Мне выпала тяжкая роль защищать во враждебной среде позицию России по Южной Осетии и Абхазии на местном телевидении. В этих республиках я был много раз, а в Осетии – сразу после войны 2008 года, поэтому мнение об этом конфликте у меня было твердое и однозначное. Но главная моя цель была другой. Я хотел увидеть реформы Саакашвили и реальный, без пропаганды расклад сил в республике. Договорился о встречах с представителями оппозиции и власти. Но всё стало в целом понятно уже по пути из аэропорта в гостиницу. Меня вез молодой парень. И ругал Саакашвили на чем свет стоит. И от народа он-де оторвался, и авторитарен, и на месте не сидит, и деньги не пойми на что тратит, когда люди бедно живут, и много чего еще. И тут справа показалось стеклянное здание необычной формы. – Что это? – спрашиваю. – О, дорогой, это наша новая полиция такая. – Министерство, что ли? - Нет, это управление ихнее такое. Районное. Трехэтажное здание мне напоминало что угодно – офис компьютерной компании, музей современного искусства, автосалон – но только не полицейский участок. Я задумался. – Так вот вы за что президента ругаете? Дорого стоит, наверное… – Нет, что ты, дорогой. Это пусть строит. Они совесть заимели, наконец. И сколько потом ни встречал я грузин, и оппозиционеры, и сторонники Саакашвили, все называли реформу правоохранительной системы его главной заслугой. Люди самых разных взглядов говорили: коррупции в стране теперь нет. Грузия. Самая коррумпированная республика СССР. Огромный репрессивный аппарат Советского Союза был бессилен в борьбе с круговой порукой грузинских воров в законе и взяточничеством партаппарата. А тут – победа над коррупцией в эпоху дикого капитализма всего за несколько лет? Если бы об этом говорили не суровые противники, я бы не поверил. Тем же вечером я оказался на приеме в президентской резиденции. Странное здание, надо сказать – что-то среднее между Капитолием и Рейхстагом, стоящее на горе над городом. Внутри в публичной зоне – экспозиция подарков разных мировых лидеров президенту Саакашвили. Российских – нет. Спрашиваю охранника, тот грустно говорит, что надеется дождаться при своей жизни. По глазам видно, что сомневается в этом. В гостевой зале расставлены столы. Пока ищу свою табличку, ко мне подходит красивая девушка лет двадцати пяти.  – Вы же Илья? – Да… – Меня зовут Катя. Я буду вас сегодня сопровождать, можно? Я уже начал думать что-то не то про знаменитое грузинское гостеприимство, но подошел высокий молодой человек, и приобнял Катю за талию. – Разрешите представить – мой муж, Рафаэль *** Рафаэль Глюксманн – французский журналист и режиссер, сын писателя и философа Андре Глюксманна, героя событий 1968го года во Франции.***. Но он француз, и почти не говорит по-русски, уж извините… Я почувствовал некоторое сожаление. Мы поздоровались и заняли места за столом. Катя протянула мне визитку. На ней была написана её должность – «Эка Згуладзе, первый заместитель министра внутренних дел, начальник полиции». Ого! В разведке или в МИДе я бы ещё мог представить мою собеседницу, но в полиции??? Она увидела моё замешательство и рассмеялась. – Что, не похожа? Я собрался сказать, что совсем непохожа, но тут встал Саакашвили: «Минуточку внимания!». Минуточка растянулась на добрый час. Президент увлеченно рассказывал о новой Грузии, о своих проектах, о возрождении курортов Батуми, о переносе парламента в Кутаиси (чтобы разбить столичную тусовку), о строительстве нового города на границе с Абхазией (чтобы наглядным примером сагитировать абхазов воссоединиться с грузинами), об электронном правительстве (тут я им позавидовал), и о многом другом. Было видно, как ему всё это нравится. Он похвастался даже моим твитом со встречи с Медведевым, когда российский президент сказал, что «у Грузии есть, чему поучиться». В общем, было видно лидера, человека с ясным видением будущего своей страны.  Впрочем, через полгода его правящая партия проиграла парламентские выборы. Хотя в результате экономических реформ экономика Грузии выросла на 70% в период с 2003 по 2013 год, а доход на душу населения примерно утроился, но бедность лишь незначительно снизилась. В конце второго срока Саакашвили около четверти населения было все ещё бедным, а безработица составляла 15%. Грузинский лидер и Екатерина Згуладзе, ставшая к тому времени министром внутренних дел, не нарушили закон и признали победу бывшего российского олигарха, совладельца банка «Российский Кредит» Бедзины Иванишвили. …Когда Саакашвили под аплодисменты закончил, мы продолжили разговор. – У вас тут в Грузии всё непохоже… – Да, у нашего президента свой стиль, – улыбнулась Катя. – Наверное, поэтому он и вызывает у всех столь сильные эмоции. У одних – любовь, у других – ненависть? – Может, и так. Мы об этом не думаем. Нам Миша не дает. Работать надо… Услышав что-либо подобное из уст российского чиновника, я бы это воспринял как возмутительное лицемерие. Но Кате почему-то хотелось верить. А ещё больше хотелось расспросить о стеклянном здании, виденном на пути из аэропорта, и о загадочном единодушии граждан Тбилиси в оценке победы над коррупцией в грузинской полиции. Что я и сделал.  И для начала попросил Катю рассказать о себе. Все-таки её облик у меня категорически не вязался со словом «полиция». – Ну, вообще-то я журналист по образованию. Родилась в 1981 году. После университета работы не было, подрабатывала переводчиком, пристроилась в инвестиционный фонд, работавший в Грузии. Потом в 2004м пришел Саакашвили. Он назначил Вано Мерабишвили министром внутренних дел, тот позвал меня. Нет, у меня нет юридического образования и вообще я внешний человек для всей этой системы. В этом и была вся идея. Изнутри систему не меняют. Саакашвили начал с того, что тотально уволил всех сотрудников ГАИ. На службу призвали волонтеров – молодежь. А потом заменили и остальную полицию. Затем очистили аппарат министерств и ведомств – так же, резко и бескомпромиссно. И ситуация в корне изменилась. Не понадобилась смехотворная партия «Народ против коррупции», которую возглавил гротескный персонаж – племянник президента Путина, бывший сотрудник ФСБ Роман Путин. Всё сделала власть. Сама. Это – реально. И это – пример. В том числе – для Украины. Но в первую очередь – для России. 5. «Но ведь Грузия маленькая», – возможно, скажете вы. «И население там небольшое. В таких условиях со злоупотреблениями справиться легче».  И будете правы. На первый взгляд. Но давайте обратимся к цифрам.  В Грузии в начале реформ было 100 тысяч полицейских на 4 миллиона жителей. 1 миллион полицейских при населении в 140 миллионов – это в России. В процентах это составляет 2,5% вооруженных и привыкших хорошо жить людей в Грузии, и 0,71% в России. Таково соотношение численности «правоохранителей» и населения в наших странах. Как видите, в России решить задачу проще. Впрочем, это только полиция… Еще раз: Грузию считали самой коррумпированной республикой СССР. В начале 70-х годов ХХ века Эдуард Шеварднадзе отметил своё вступление в должность Первого секретаря ЦК компартии республики кампанией против коррупции и теневой экономики. В первые полгода на этом посту он уволил 20 министров, 44 секретаря райкомов партии, десятки других советских и партийных чиновников. За решетку отправились многие «цеховики». На места уволенных бюрократов назначили сотрудников КГБ, МВД, молодых технократов. Но скоро жизнь снова вошла в колею. 1970-80-е годы порой называют «золотым веком» грузинского подпольного бизнеса.  Москвич, ленинградец, туляк, приехав в Грузию, дивился уровню местной жизни. Он видел много личных машин, солидных каменных домов, не похожих на домишки колхозников срединной России. И грузины, казалось, жили в большом достатке. Их пенсии, зарплаты и соцпособия были выше среднесоюзных, при тех же ценах и тарифах.  А при желании и небольшом усилии купить можно было почти всё, что большая часть советских людей считала дефицитом. И к удивлению покупателей, товары были местного производства. Хоть и с этикетками, похожими на западные. То была продукция так называемых «цеховиков». Благодаря закрытости экономической системы СССР и предприимчивости местных жителей, она была вполне конкурентоспособной.  Сотни подпольных фабрик работали в домах и даже на госпредприятиях. Порой по указанию из Москвы, либо ради её благосклонности, власти проводили акции борьбы с тайным бизнесом и его покровителями-бюрократами. По начатому в 1976-м делу против «цеховиков», поставлявших продукцию в десятки магазинов в европейской части СССР – от Одессы до Набережных Челнов, осудили больше 120 человек. Но теневые торговые сети становились всё шире, а новых покровителей всё больше. Дельцы возвращались и вскоре cоставили костяк предпринимательского слоя.  В независимой Грузии унаследованные от СССР частное производство и торговлю легализовали. Но она унаследовала и коррупционные связи и обычаи. Можно сказать, что уровень коррупции на всех уровнях при президенте Эдуарде Шеварднадзе был сравним с тем, что был при первом секретаре ЦК КП Грузинской ССР Эдуарде Шеварднадзе ***  Эдуард Амбросиевич Шеварднадзе (1928-2014) –C 1956 по 1961 год – первый секретарь ЦК ЛКСМ Грузии. с 1965 по 1972 год – министр охраны общественного порядка и министр внутренних дел республики. Генерал-майор внутренней службы. C 1972 года первый секретарь ЦК Компартии Грузии. Член Политбюро ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР. В 1985-1990 годах министр иностранных дел СССР.  В декабре 1991 – январе 1992 годов в Грузии был смещен тогдашний президент Звиад Гамсахурдиа. По одной из версий за переворотом стоял Шеварднадзе. Его пригласили возглавить временный высший орган власти в стране – Госcовет Республики Грузия. А 11 октября 1992 года на всеобщих выборах избрали главой Парламента Республики Грузия. После введения должности Главы грузинского государства Шеварднадзе безальтернативно избрали на этот пост. В период его правления власть в Грузии последовательно коррумпировалась, что вызывало рост недовольства граждан. 2 ноября 2003 года в Грузии прошли парламентские выборы. Оппозиция заподозрила власти в фальсификации итогов голосования и призвала к акциям гражданского неповиновения. Массовые народные выступления, получившие название «Революция роз», принудили Шеварднадзе уйти в отставку.***.  Но когда «Революция роз» привела к власти Михаила Саакашвили и его команду, ситуацию удалось переломить.  6. Полиция – самый показательный эпизод. Своего рода – витрина реформы. Но ведь эта сфера, как и любая, связанная с госслужбой, напрямую зависит от сферы сопредельной –налогообложения. При Шеварднадзе коррупция в ней была так велика, что у власти просто ни на что не было денег. Эксперты утверждают, что его правительство пало так легко во многом потому, ничего не могло профинансировать, включая собственную безопасность. Коррумпированность сделала его совершенно беспомощным.  Одной из первых правительство Саакашвили реформировало систему сбора налогов.  В 2009 году президент Грузии представил Закон об экономической свободе. Парламент принял его в 2011 году. Он ограничивал возможности государства вмешиваться в экономику и был направлен на сокращение государственных расходов и задолженности на 30% и 60% соответственно. А также запретил правительству изменять налоги без проведения всенародного референдума по ставкам и структуре. Доходы бюджета выросли в разы – не от роста налогов, а от роста числа работающих предприятий, которые начали их честно платить. Была налажена служба государственного аудита, год за годом качественно анализирующая бюджетные доходы и расходы. Правительство получило деньги на другие реформы и вложения в развитие инфраструктуры. Служащим впервые за много лет стали платить нормальные зарплаты – дали им возможность работать честно, которой не было при Шеварднадзе, когда полицейскому, не берущему взятки, не на что было жить. Коснулись реформы и судебной системы. При Шеварднадзе, несмотря на хаос, царивший во многих сферах, исполнительная власть построила систему жесткого контроля власти судебной. После прихода Саакашвили она распалась. Судьи были завязаны на конкретных чиновников, и когда те ушли, эти связи исчезли. Часть судей растерялась, а другие были готовы работать независимо, и стали эту независимость проявлять.  Но возникла парадоксальная ситуация: борьба правительства с коррупцией требовала жесткости, а независимый суд её не проявлял. Поэтому исполнительная власть стала строить систему контроля над судебной, добиваясь нужных ей решений. После 2012 года, когда Саакашвили покинул свой пост, а его люди – структуры власти, всё повторилось: контроль над судом вновь исчез и они заработали без оглядки на власть. Это черта переходного периода – когда рушится одна система, а другой ещё нет, степень свободы в стране выше и гражданское общество это использует. Сегодня международная организация Transparency International*** ведет мониторинг правосудия, её эксперты ходят на процессы и сообщают о результатах.  Деконцентрация власти расширила плюрализм и в суде, и в СМИ, освещающих его работу. Телеканал «Рустави» стал активно критиковать правительство. Телеканал «Имеди» и другие, чтоб не уступать конкурентам, тоже включились в освещение этих тем, часто раздражая власти, которые вновь пытались установить утраченный контроль. Но вмешательство Европейского суда по правам человека помешало им подчинить «Рустави».  Это – парадоксы молодых демократий. Такова цена, которую они платят за своё развитие. Но несмотря на издержки, молчать о которых нельзя, этот опыт позитивен и отвечает на важный вопрос: почему реформаторам в Грузии удалось изменить полицию, судебную и налоговую систему, а также ряд других узлов государственной системы?  Потому что в этом была суть – идея и цель их политики. И у них хватило на это воли. И сил, чтобы одолеть страх. Ведь такой проект неизбежно связан с риском для правящей группы. И немалым. С другой стороны – сторонники Саакашвили не считали «государевых людей» – полицию, судей, налоговиков и других коррумпированных чиновников – своей социальной опорой. И без сожаления расстались с ними. Разница между Грузией и Россией в том, что грузинские власти не хотели видеть в коррупции ни источник сверхдоходов, ни инструмент управления. А нынешние российские – хотят, видят и используют. В отличие от правительства Саакашвили и последующих президентов Маргвелашвили и Зурабишвили, Путин ведет политику приватизации государства; делает коррупцию инструментом управления, а чиновников всех уровней – лично зависимыми от начальства; строит систему, опираясь не на граждан, а на силовые структуры и их огромный состав. «Силовархия» – так в 2006 году назвал новый порядок, создаваемый в России, мой хороший друг политолог Дэниел Трейсман, кстати, входящий в Международный экспертный совет «Высшей школы экономики». Силовархия – это ситуация, когда власть в стране принадлежит службам, которым государство делегирует право на применение силы, а они, в свою очередь, захватывают и присваивают такую меру власти, что становятся не служебным, а ключевым элементом государственной системы. Стержнем путинской «вертикали». *** Нравится ли мне неологизм Трейсмана? Звучит он странно для российского уха. Но он, как минимум, оригинален, и отражает положение, созданное в стране.  7. Каково же оно в той сфере, которую мы обсуждаем?  Когда вы слышите слова «режим личной власти», важно помнить: личная власть как таковая – президента ли, иного ли высшего управленца, и вообще чья угодно – редко простирается дальше его вытянутой руки. От силы – рабочего места. Имей он даже самые большие полномочия.  На деле её реализуют люди, работающие на нескольких уровнях и секторах аппарата управления. И в разных структурах, подконтрольных членам группы интересов, которая привела и усадила того или иного деятеля в самое главное кресло. Ему выбирать – на кого опереться, через кого действовать. Путин выбрал силовиков.  Так, сколько их сегодня в России? Данных много. Официальным веры нет. А независимые ученые-исследователи и журналисты-расследователи пишут: в 2018-2019 годах – от примерно 2,6 млн до примерно 4,5 млн человек. Не стану приводить цифры по службам – у разных экспертов они довольно отличаются – но назову «рода войск»: армия, ФСБ с погранвойсками, Федеральная служба охраны, Министерство внутренних дел (полиция), Росгвардия, Следственный комитет, СВР, прокуратура, ФСИН, ФТС, ФССП, МЧС.  По максимуму выходит – 6% трудоспособного населения. Больше, чем в СССР. Хотя в России народу вдвое меньше, чем в Союзе.  В нем было три силовые корпорации: армия, КГБ и МВД. В ходе корежения страны в 1990х, они делились, изменялись, к ним прибавляли новые. Тогда и государство, и его силовые службы ослабли, буквы КГБ будили страх. Реформаторы, говоря о всевластии чекистов, избежать которого старались, делили ведомство на отдельные структуры. Сейчас самая молодая силовая служба – Росгвардия, созданная в 2016 году и вобравшая войска МВД. 8. Но государство силовиков – это не список организаций и их личный состав. Это основания, способ и логика принятия решений. Их круто изменил 2014 год. Прежде логика укладывалась в модель силовики – гражданские, или, как порой говорили: погоны – пиджаки. Но оккупация Крыма и начало войны с Украиной мигом вывели вперед силу. А все прочие – управленцы, экономисты, политтехнологи и дипломаты (не говоря уж о «социальщиках» и «культурниках») обслуживают принятые в рамках силовой логики внутри- и внешнеполитические решения. Либо трепыхаются на периферии. Кроме, разве что, пропагандистов. Но их отряд мастеров резкой силы, воюющих на внешнем и внутреннем фронте – исключение. В любом случае, они работают на силовиков – исполняют их решения, продиктованные амбразурным мышлением. Политические институты продолжают слабеть, спасибо поправкам в Конституцию и «обнулению» президентских сроков Путина. В ходе этой кампании власть опробовала включение в свою систему плебисцитных форм голосования. А очередной способ управляться с такой процедурой, как выборы, она отработала в 2019м в ходе выборов в Мосгордуму, когда эксперты МВД и ФСБ сперва отсеивали неугодных кандидатов, а в ответ на протесты ввели в бой Росгвардию, СКР и суды. Впрочем, не всё было гладко, и в Думу прошло немало «не тех». Но это мало кого смутило. Опыты будут продолжать. Вместе с политическими институтами и процедурами слабеют политический ресурс, политическое влияние, политический капитал. А растет вес всего того же самого, но силового. Реальностью стала «силовая судебная система», которую мы обсуждали и силовое предпринимательство.  Что это такое? Как пишет социолог Вадим Волков – это использование организованной силы и навыков её применения для конвертации этой силы в рыночные блага на постоянной основе. Часто это продажа реальных и мнимых услуг – «охраны и безопасности». Или «отжим» предприятий и иной собственности. То есть – коррупция.  Ситуация опасна для развития страны. Процветания и жизни народа. Нормой стали обман, насилие и произвол. Права и свободы личности постоянно под угрозой.  Вопрос: когда в стране произойдут крутые перемены и союз нового класса и других трудящихся придет к власти, что делать с этой колоссальной махиной, вобравшей 6% населения, и фактически отделившей многих из них кастовыми границами от нас – обычных граждан? 9. Нам говорят: их много, они вооружены, обучены, корпоративно сплочены, хорошо оплачены, многие ясно сознают свои интересы. Страна огромна, в её масштабах эту машину не изменить. А замена отдельных её узлов и «винтиков» приведёт к хаосу.  Нам нагло врут.  На примере Грузии видно, как беззастенчива эта ложь. И Грузия – не единственный пример. Вспомним членов Советского блока – Болгарию, Венгрию, ГДР, Польшу, Румынию, Чехословакию и ряд других стран. Там имелись крупные, организованные и привилегированные силовые корпорации. За годы перерождения «народных демократий» в неэффективные бюрократии, они совершили немало преступлений. А в Польше и Румынии применили силу против рабочих и народных движений.  В итоге, после крушения этих режимов победители применили к лицам, причастным к пыткам, преследованиям, коррупции и иным злоупотреблениям и преступлениям процедуру люстрации***  Люстра́ция (от лат. lustratio – очищение посредством жертвоприношения) – законодательные ограничения для политической элиты прежней власти, вводимые после смены власти, в виде ограничения активного и пассивного избирательного права, а также права на участие в управлении делами государства. Явление это не новое. Люстрации, например, применяли в ходе денацификации в Западной Европе или хрущевской десталинизации. Наиболее решительные формы она приняла в конце XX века в посткоммунистических государствах Восточной и Центральной Европы в виде недопущения на госслужбу, в аппарат государственного управления, правоохранительные органы, на иные важные посты и в учреждения системы образования лиц, связанных с прежним тоталитарным режимом, в том числе функционеров правящих партий, сотрудников и агентов органов госбезопасности. Предполагается, что осуществление люстрации должно придавать легитимность новой власти путём решительного разрыва с практикой старой власти, воспринимающейся как преступная и неправовая. Люстрационные процессы в широком смысле слова происходили в разные годы в странах Европы, освободившихся от нацистской власти, в странах Латинской Америки (при переходе от военных диктатур к демократии), а также в ЮАР и Ираке. В Латинской Америке и Южной Африке на практике наказание понесли немногие представители прежней власти; люстрация в этих случаях превращалась в процесс национального примирения, во многом успешный потому, что элиты, возникшие и процветавшие при старой власти, сильно не пострадали.***. В общем, люстрация - это законодательные ограничения для политической элиты прежней власти, на осуществление активного и пассивного избирательного права, а также права на участие в управлении делами государства. Вводятся они после смены власти. Точнее – режима. Власть, обладающая политической волей и воодушевленная идеей, должна отдавать себе отчет, что старые лица, присвоившие себе статус «элиты», особенно в ситуации, как в России, где произвол и разложение достигли огромных масштабов, не могут и не должны занимать должности в государстве. Нужно вернуть понятиям доброе имя и чистые руки истинный, изначальный смысл. Я уже писал: люстрация – не наказание. Это, напротив, в условиях, когда потенциальных и состоявшихся нарушителей слишком много, отказ от наказания, которое рискует перерасти в «охоту на ведьм», в обмен на прекращение вредительства. Очистка репутации власти от грязных пятен прошлого. В этом смысле – это акт правосудия. Поствоенная Германия и страны Восточной Европы прошли через этот опыт после крушения своих тоталитарных режимов, решая: как закрыть путь к власти тем, кто причастен к злодеяниям? Что делать с проектировщиками, идеологами и пропагандистами режима? А что – с теми, кто отдавал приказы о разгонах народных манифестаций, распоряжения о пытках и неправосудных приговорах? Как обращаться с исполнителями – теми, кто бил митингующих; похищал оппозиционеров; обыскивал, арестовывал и допрашивал; лгал суду? С теми, кто выносил противозаконные приговоры? А с теми, кто секретно помогал спецслужбам? Распускать ли сами службы? Открывать ли их архивы? Запрещать ли правящие партии? А символы режима? Как менять скомпрометированный аппарат управления? А новый делать эффективным? И при этом не превратить ограничения в орудие политической борьбы и сведения счетов.  Проблемы были сходными, а решения – нет. Первый люстрационный закон в Восточной Европе приняли в Чехословакии в 1991м – «Закон, предписывающий определенные дополнительные необходимые предпосылки для занятия определенных выборных и назначаемых должностей в государственных органах и организациях». В том же году это сделали Латвия и Литва. Болгария – в 1992м. Венгрия – в 1994м. Через год Албания и Эстония. Польша – в 1997м. Сербия – в 2003м. И все они заметно различались. Скажем, в Чехии люстрации коснулись не только примерно трети судей, «нарушивших принцип непредвзятости и беспристрастности» и 63% прокуроров или сотрудников силовых ведомств, но и работников СМИ, а в Болгарии – преподавателей университетов.  Всё перечисленное, это с одной стороны – запрос общества (и он есть и будет в России), а с другой – вызов новым политикам, пришедшим к власти и строящим государство, где права и свободы граждан и их собственность священны и неприкосновенны.  Очень схожие проблемы встанут перед теми, кто сменит режим в нашей стране. Им предстоит четко определить: за какие деяния и кто подлежит ограничениям и каким.  Каковы вообще эти ограничения – каких прав и позиций касаются. Кого увольнять, а кого оставить, например – в полиции или погранвойсках (нигде в Восточном блоке, кроме ГДР, всех подчистую не изгоняли). И как осуществлять процедуру в переходный период. Ведь смена власти – не мгновенна. И именно в этот момент аппаратчики и чинуши стараются сохранить позиции – свои и своей корпорации. Считается, что в Восточной Европе люстрационные законы успешно сработали там, где номенклатуру полностью лишили влияния. Я тоже сторонник такого подхода. Был членом «Единой России» и не вышел из неё до начала перемен? Был членом исполнительной власти, нарушавшей права граждан, и не раскаялся? Не ушел в отставку до смены власти? Извини, ты сам выбрал на чьей ты стороне. СССР тоже когда-то проходил через люстрацию, начатую Хрущевым и названную «десталинизацией». Но она была слишком робкой и нерешительной, чтобы достичь результата. Вряд ли удачен и другой пример люстрации – украинской. Как и в случае Хрущева, её авторы слишком сильно боялись, что она обернется против них самих.  Есть и примеры совсем неудачной люстрации. Например, в Ираке, после падения режима Саддама Хуссейна, люстрация членов партии Баас привела к созданию мощной вооруженной оппозиции новой власти, которую не могли победить даже оккупационные американские войска. Это не приблизило урегулирование и нормализацию жизни в стране, а сильно их отодвинуло. Но не думаю, что можно сравнить партию робких бюрократов «Единая Россия» и военизированную и массовую партию арабских социалистов, прошедших горнила войн и революций. Конечно, при принятии и осуществлении люстрационных законов в России нам надлежит быть объективными и справедливыми. Мы видели на примере и Украины, и других стран, как люди, ещё вчера говорившие, что им «Запад не указ», бежали в международные суды защитить свои ограниченные права. Поэтому уже сегодня пора делать наброски будущих законов. Особенно тех, что касаются люстрации. Имена и дела многих лиц, подпадающих под их действие, известны. Но, очевидно, немало ещё предстоит узнать.  И в отношении всех, поправших честь и справедливость, должно свершиться правосудие. 

Много лет я слышу от самых разных людей о нелегитимности любой власти в России, начиная с 1917 года, когда было свергнуто самодержавие, потом – Временное правительство, а Учредительное собрание, вроде как демократически избранное с целью выбрать для бывшей империи подобающую форму правления и учредить новую государственность, так фактически и не состоялось – было распущено 6 января 1918 года.  Не стану обращаться к тем давним дням – причинам неудачи Собрания и дальнейшим трагическим событиям. Но помечу: этот важный эпизод нашей истории часто приводят для обоснования тезиса, что, мол, с тех пор любая власть в нашей стране не имеет законных оснований. Несмотря на то, что с 1918 года в ней принято несколько конституций. И сегодня считается, что она живет по Основному закону, принятому всенародным голосованием 12 декабря, и вступившей в силу 25 декабря 1993 года. Я уверен: тот способ, каким было организовано принятие этой конституции, лежит в основе проблем российской государственности. И никакие выкрутасы с поправками к конституции ничего тут не исправили, а только обострили проблему. Факт её порочного зачатия и составления в интересах конкретной группы во власти – более важен, чем то, что в ней было написано, и то, что вписано позже по указке Путина в 2020 году. Речь сейчас идёт не о конкретной процедуре – ельцинском «всенародном голосовании», придуманном, чтобы обойти положение Закона о референдуме РСФСР, согласно статье 9 которого его мог назначить лишь Съезд народных депутатов или Верховный Совет Российской Федерации, а о том, что самим своим появлением эта конституция обязана военному перевороту, произведенному в Москве в октябре 1993 года. Я сознательно использую слова «военный переворот», потому что вне зависимости от того, на чьей стороне кто тогда был, кто, кому и чему симпатизировал или не симпатизировал, мы имеем факт: насильственное изменение общественно-политического строя страны. В частности, переход от парламентской республики, которой была Российская Федерация в момент создания в 1991 году, к президентской форме правления.  Тем более это переворот, так как при мирной попытке распустить Верховный Совет через референдум весной 1993 года, он получил мандат доверия граждан страны, которые сказали и президенту, и парламенту работать вместе в рамках действующего законодательства в течение всего срока их законных полномочий. 2. Вообще вопреки стереотипам про вечное единоначалие в России, Советский Союз был парламентской республикой. С конституционной точки зрения, но и фактически власть принадлежала тоже коллективному органу – Политбюро ЦК КПСС. И все союзные республики были парламентскими. РСФСР в том числе. Победившая августовская революция 1991 года не стала менять этот её статус. Но в результате переворота 1993 года её переучредили как президентскую, а точнее – суперпрезидентскую с огромным перекосом в сторону высшей исполнительной власти. Только что народившуюся демократию заменили властью «демократов». Точнее – тех, кто так назвался. Помню выступление одного из умеренных сторонников Ельцина – по-моему, это был «яблочник» Виктор Шейнис. Он призывал сбалансировать в новой конституции президентскую вертикаль. И тогда сказал следующее: «вы наделяете президента всей полнотой власти. Сейчас в Кремле “хороший” Ельцин. А если после него там окажется подполковник КГБ, как вы запоете?»  Такая перспектива всем казалась совершенно невероятной. Самую резкую отповедь Шейнису тогда дали Борис Немцов и Анатолий Собчак… Оба в будущем видели у руля себя, а не кого-то там кагебешника. И писали текст нового Основного закона тоже «под себя». Но прошло всего семь лет, и мудрое пророчество, увы, сбылось, причем буквально. Процедура утверждения конституции на «всенародном голосовании» тоже была в «лучших традициях». Именно тогда придумали и опробовали будущие путинские фальсификации и манипуляции выборами. Это же именно ельцинские либералы придумали делать «голосование», а не референдум – технологию, дословно воспроизведенную Путиным в 2020м. Не кагебешники какие-нибудь, а те, кто называл себя демократами. С подачи того же Собчака Центризбирком запретил агитацию против проекта Основного закона!*** Но несмотря на это, за неё подали лишь 58% голосов «за» от 54% пришедших голосовать граждан (то есть около 31% населения – меньше трети россиян). Половина национальных республик выступила против, причем в Дагестане «за» было всего 20%. Татарстан бойкотировал голосование, там пришло на участки лишь около 15% населения (в основном – русские). В центральной России уровень поддержки Конституции составил около 40%. Одна из причин того, что ЛДПР власть дала тогда победить была в том, что Жириновский, со свойственной ему циничной «принципиальностью» в интересах Кремля и Лубянки, агитировал за Основной закон. И вот мы имеем то, что имеем: фундамент нынешней российской государственности построен на акте насильственного переворота. В принципе, в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Насильственная смена власти – исходная точка формирования государственности многих стран. Но страшно не это, а то, что люди не осознают этого, а совершившие переворот рядятся в белые одежды законопослушных граждан. И недопустимо, когда перемены происходят вопреки мнению большинства. А люди не хотят признаться себе, что это – плохо.  В России – не хотят.  Поэтому Конституцию придется принимать заново. 3. Многие мои друзья-юристы придают большое значение законам. И правильно делают. Но не меньше, чем закон, в государстве значит традиция. Та, которую создают «сверху». Конституция, которая есть сейчас, написана под заказ. Заказчик – президент Ельцин. Она обеспечивала ему возможность делать всё, что он хочет. Так оно и было. Так оно и есть. И его наследник Путин это демонстрирует – блюдет традиции «демократов» 1993го. Надо признать: у Ельцина была добрая воля не выкручивать обществу руки. И он не выкручивал – до определенного предела. Когда нужно было выиграть выборы 1996го, или развязать войну в Чечне – все правила приличия все равно отбрасывались. Но хотя бы он не стал цепляться за власть в 2000м, и ушел в отставку. Зато за ним пришел тот, кто стал по полной программе использовать заложенные Конституции возможности в своих интересах, создавая на месте суперпрезидентской республики автократический, диктаторский режим.  В Соединенных Штатах норму о запрете для человека занимать более двух сроков пост президента приняли только в 1951 году. До того более чем сто пятьдесят лет действовала традиция – первый президент Джордж Вашингтон сказал, что он не останется на третий срок, потому что два достаточно. И все его последующие коллеги считали нескромным быть у власти больше, чем основатель государства. Кроме Франклина Делано Рузвельта, который в ситуации Второй мировой войны был у руля двенадцать лет, создав тем самым новый прецедент. Чтобы уберечь будущих политиков от такого соблазна и приняли соответствующую поправку в Конституцию. Традиция, чувство меры и приличий – важнейший ограничитель. Дух закона, основанный на представлениях общества о справедливом и правильном – важнее его буквы. А для желающих пробовать систему на прочность пишут Конституцию. Она должна быть хорошо защищена от поправок, включать сильную систему сдержек и противовесов, не давать одной ветви власти доминировать над другими. Все элементы конструкции власти должны быть такими, чтобы ни один политик или партия не могли захватить их все разом. Чтобы без оппозиции было нельзя менять правила игры. И чтобы у каждой ветви власти были рычаги контроля над другой – по кругу.  На примере Конституции США это просто проследить. Президент номинирует членов Верховного Суда, но назначает их Конгресс. Бюджетом распоряжается исполнительная власть, но принимает его и осуществляет ассигнования снова Конгресс. Он же контролирует его исполнение. Законы принимает парламент, но президент может наложить на них вето, а Верховный Суд – отменить, если сочтет неконституционными. Сам Конгресс состоит из двух палат, причем в одной депутат избирается на два года, а в другой – на шесть. И так далее.  Это – принцип: решения, принятые одной ветвью власти, может корректировать другая и отменить третья. И так – по кругу. Что крайне важно для стабильности системы.  В России этого нет. Система абсолютно разбалансирована. Исполнительная власть доминирует надо всем – с точки зрения назначений, принятия и исполнения бюджета, возможности роспуска учреждений законодательной и судебной ветвей власти. 4. В России умудрились создать и принять Конституцию самодержавия. В конституционных монархиях первое лицо государства – ограничитель амбиций демократически избираемых политиков, а в России – демократически избираемые политики лишь ширма, маскирующая абсолютную власть первого лица государства. К такой системе можно относиться как к национальной достопримечательности. Но чтобы страна могла развиваться, ей нужна Конституция демократической республики. Поэтому Основной закон придется пересматривать.  Юристы говорят, что такой пересмотр – дело Конституционного собрания. Его создание предусмотрено в нынешней Конституции. Там сказано, что должен быть принят закон о Конституционном собрании. И только оно в праве менять её ключевые главы.  Но за тридцать лет существования нынешней Конституции, закон о Конституционном собрании так и не принят. Хотя его готовили несколько раз. Очевидно, это не случайно. Власть не хочет дать обществу механизма воздействия на конституционный процесс.  Я глубоко убеждён: принятие поправок к Конституции, а если надо, и разработка новой Конституции, должны быть не в руках юристов, а в руках простых граждан. Это они – сами граждане, избиратели – могут и должны формулировать её положения своими простыми человеческими словами. Когда спортсменка Исинбаева, включенная Путиным в конституционную группу поправок 2020 года, говорит ему что-то вроде: «Большое спасибо, теперь я её прочитаю», это значит, что подготовку Основного закона доверили тем, кто не понимает, что такое Конституция. И ясно, что они создали текст на потребу заказчика. Хотя заказчику даже такая декорация в итоге не понадобилась. Конституция должна быть нужна не президенту, премьеру или парламенту, а каждому гражданину. Конституция должна быть ему понятна. Стать манифестом, ведущим за собой общество. Законом прямого действия, который ни один суд не смеет нарушить.  Какой суд сегодня в России рассматривает Конституцию как закон? Принимает на её основе решения? Суды следуют обычным законам, но не Конституции. Конституция российским судам – не указ. И юристы даже не пытаются эту ситуацию изменить. Это – тяжелая проблема российской правоохранительной системы. Есть старая американская шутка: отцы-основатели США обсуждают проект Конституции и Джордж Вашингтон говорит: «Gentlemen, to start the text, what should we write: “We the people of the United States…?” or “Us the people of…?”» – «Господа, что мы напишем в начале: “Мы, народ Соединенных Штатов…? или “Наша компания, являющаяся народом…?”»  Народ не должен доверять составление основного закона политикам, юристам и экспертам. Составить её и написать должны простые люди.  Но как? Каким образом? Через какую процедуру? 5. Без сомнения, лучшей является модель, реализованная в Исландии. Краудсорсинг – коллективное написание текста. Когда инициативная группа граждан готовит проект документа и размещает в Интернете. И любой желающий может предложить свою правку. Другие пользователи за эти правки голосуют, одобряют или отклоняют, и так – в ходе краудсорсинга – они вместе создают окончательный текст Конституции.  Мне этот способ очень по сердцу. Но главное – пример Исландии показывает, что это – не фантазия. Это сделано. Это – есть. Это – работает. И очень успешно.  И при этом – подлинно демократично. Такая рабочая группа должна быть абсолютно открытой. Участвовать может каждый. Не «специалисты», назначенные «сверху» и выполняющие волю назначившего, а те, кто решил участвовать. Тысяча человек? Давайте тысячу! Десять тысяч? Пусть десять тысяч! Больше? Да столько, сколько захочет! С точки зрения Интернет-краудсорсинга не имеет значения – сколько их. Важно, чтобы работал механизм редактирования и учета поправок.  Современные технологии открывают народу необъятные возможности. В том числе – разработки и утверждения Основного закона, согласно которому он может и хочет жить. В России народ для этого достаточно компьютерно грамотен. А будет ещё грамотней. И телефоны и прочие девайсы ему доступны. Чтобы пользоваться ими, ему не нужны кем-то избранные посредники. Но, очевидно, нужна редакционная группа. Достаточно компетентная, чтобы оценить предложения по степени их грамотности и уместности, но не навязывающая свою точку зрения. Очень компактный коллектив, работа которого предельно прозрачна. Вплоть до финальной стадии он должен разъяснять: почему одни предложения могут быть приняты, а иные – нет (скажем, при всем моем добром отношении к Богу, я его в Конституции не вижу. Хотя бы потому, что для тех, кто в него верует – Он вездесущ. А для тех, кто не верует – не нужен). Конституционную редакционную группу формирует политическая сила, взявшая власть в момент учреждения нового государства. Группа решает две главных задачи: Во-первых, составляет исходный – самый первый – вариант текста, чтобы людям было, что обсуждать и переписывать, дополнять и развивать в процессе краудсорсинга. Допускаю, что они изменят эту стартовую версию до полной неузнаваемости. Но она очень важна, так как задаст общий тон обсуждения.  Во-вторых, подводит итог народной работы, модерирует дискуссию.  Работа этой группы сложна. Она проводит открытый анализ поступивших предложений, редактирует их язык, объединяет в единые формулировки похожие мысли и разъясняет, почему отклоняет те или иные идеи. Ведь в ходе обсуждения могут поступать предложения, абсолютно неприемлемые с юридической точки зрения, а значит, их придется удалять. Но такой фильтр надо применять лишь в крайних случаях: если Конституцию пишет народ, значит Конституцию пишет народ. И глас народа – не «совещательный голос». Формулировки, которые прошли обсуждение, за которые проголосовали люди и которые они приняли, переписать будет нельзя.  Создание такой Конституции – это неограниченное, свободное творчество граждан.  Поэтому в ходе обсуждения всем политическим и общественным группам надо вести интенсивную разъяснительную и агитационную кампанию, привлекать людей на свою сторону, добиваться их понимания, потому что хотя полный консенсус в этом случае невозможен, Основной закон должен содержать только те положения, против которых не возражает значимое меньшинство, и которые не раскалывают общество. Грубо говоря, 20% населения должны иметь право вето. Если голоса раскладываются больше, чем 80 на 20, формулировку принять нельзя. Как дискриминирующую и раскалывающую.  Последнее слово остается за народом. Подготовленный методом краудсорсинга проект Конституции выносится на референдум. И утверждается. Важный момент при принятии новой Конституции – это переходный период, когда предстоит создать основные политические силы для проведения первых свободных и честных выборов. Лидер страны, если он будет связан с одной из конкурирующих структур, в этот момент получит преимущество – так же, как получили преимущества сторонники Ельцина в 1993 году. Из-за этого нечестного по сути преимущества конкуренция между политиками в момент запуска Конституции будет максимальна, и их распри могут похоронить лучшие идеи. Что же делать? Ответ может дать республика Центральной Азии – Киргизстан. Для её народа вообще характерно появление в критические моменты истории мудрых женщин, спасавших свою страну и нацию от исчезновения из-за межклановых распрей. В конце XIX века, во время российской экспансии в регионе, там появилась легендарная Курманжан датка, объединившая враждовавшие воинственные киргизские племена и добившаяся их национальной автономии в рамках Российской империи. Она – уникальный случай – получила звание полковника русской армии из рук не менее легендарного генерала Скобелева, назвавшего её своей второй матерью. В её жизни черпал своё вдохновение восстановивший независимость Финляндии маршал Маннергейм. А в 2010 году президентом уже независимого Киргизстана стала Роза Отунбаева. Она пришла на два года в качестве временного президента, с обещанием уйти из политики после завершения срока полномочий. А за эти два года – перезагрузить пережившую два подряд переворота киргизскую государственность и сформировать новую честную и открытую политическую систему. И она это сделала. Думаю, аналогичный сценарий может быть осуществлен и в России. 6. Иные деятели не хотят выпускать из рук контроль над обсуждением Конституции. «Я же самый умный!» – думают те, кто поглупее. «Я же должен показывать, кто лидер!» – думают те, кто боится, что не сможет настоять на своем. Нужно, чтобы все желающие участвовали в обсуждении на равных. Я собираюсь внести в проект новой Конституции предложения, основанные на идеях, изложенных в разных главах этой книги. И если люди со мной согласятся, то станут частью новых правил нашей жизни. Но главное в том, что мы будем писать наш Основной закон вместе – безо всяких политических посредников. Это мой абсолютный приоритет. А ещё – максимальное делегирование власти на места, всемерное наделение властью простых людей, ослабление политического класса – класса профессиональных «представителей граждан».  Безусловно, в Основном законе не нужны положения, внесенные по предложению Путина в нынешнюю Конституцию – о минимальном размере оплаты труда, индексациях и всем подобном. Это не может быть правилом. Это всё равно, что написать в Конституции, что отныне мы больше не имеем права затягивать пояса, а обязаны в каждый новый день богатеть в сравнении с предыдущим. Включать такие позиции в Основной закон, это всё равно, что подражать прапорщику, который командует поезду: «Стой, раз-два».  А если не получится? Разумно ли подрывать авторитет Конституции как документа и механизма? Решения по таким и подобным вопросам следует принимать в зависимости от политической и хозяйственной обстановки. Граждане страны, если необходимо, имеют право и должны получить возможность в каждом особом случае принять решение, например, о том, понизить или повысить пенсионный возраст, минимальную оплату труда, индексировать выплаты, предоставить льготы каким-то категория населения, вступить в международный конфликт или участвовать в миротворческих силах, заключить союзный договор с другой страной или вступить в ту или иную коалицию. Но в Конституции должны быть механизмы этого участия, а не заранее написанные ответы на все вопросы. В Конституции должны быть закреплены задачи любой власти. её приоритеты. И главный приоритет: человек и его благосостояние. Право каждого человека на достойную жизнь, недопустимость процветания одних за счет других. 7. Здесь прекрасный пример – семья.  Порой приходится принимать непростые решения. Подобно тому, как в семье мы порой принимаем решения снизить траты в одной сфере, чтобы увеличить в другой; например – больше потратить на образование, вложить в бизнес или оплатить медицинские услуги, так же можем поступать и мы – граждане – как сообщество заинтересованных и ответственных людей.  Но вот уже много лет, а то и столетий, политический класс убеждает всех, что это он компетентен выступать от имени народа, формируя для этого особые элитные учреждения. А сам народ, увы, принимать решения не готов. А на самом деле – готов.  Поэтому мы говорим так называемому политическому классу: Нельзя недооценивать людей. У нас есть своё мнение по самому широкому кругу вопросов. И если большинству не дадут право обсуждать их и принимать, оно возьмет его само.

Я работал депутатом девять долгих лет. И знаю: самая неблагодарная в мире работа – писать законы. Во-первых, до сих пор не существует способа объяснить людям, зачем нужны правила, и они воспринимают любое регулирование как наступление на свои права. Даже если на самом деле они их приобрели. Во-вторых, настоящие специалисты редко подключаются к законотворчеству. Когда депутаты пытаются собрать экспертов по какой-то проблеме, часто приходят довольно специфические персонажи, просто желающие на этом заработать (либо впрямую, либо козыряя статусом «эксперта Госдумы»). У настоящих практиков всегда есть дела. В-третьих, в России общество всегда реагирует на решения власти не когда их обсуждают, и даже не когда их принимают, а когда применяют. То есть вот в правительстве или в Думе что-то придумали, и я предлагаю людям это объяснить, посоветоваться, а они отмахиваются: «вот чудак, мало ему дел!» А когда закон вступает в силу, мне же говорят: «ты куда, депутат твою мать, смотрел? как вы такую чушь приняли?»  И говорить «я же вас предупреждал!» бессмысленно. То есть, куда ни кинь, всюду – клин. В начале своего первого депутатского срока я испытал настоящий шок. Известно, что одна из важных проблем экономики России в том, что бизнес держит деньги в офшорах. Причин на то много, и ни одну из них не решить речами в Госдуме и разными ограничениями. Наоборот, в ответ на каждый запрет больше денег плывет на Багамы. Одна из причин держать деньги в офшоре – разница в правовых режимах создания и работы юридических лиц. Она ясно видна в инвестиционной сфере: в России закон долго просто не позволял создавать фонды для вложений в новые высокотехнологичные предприятия в привычном для всего мира виде. И даже госкомпании типа Роснано и Российской венчурной компании оформляли сделки вне страны. На всех профильных встречах инвесторы нет-нет, да и вспоминали об этом. Я решил решить проблему – создать удобную правовую форму. Так вот, я полагал, что сложным будет все корректно сформулировать и кодифицировать – ведь речь идёт о совершенно новой для нас форме, существующей только в англосаксонском праве; то есть фактически, о применении в России элемента прецедентного права. Но в условиях полного согласия в профессиональном сообществе это проблема мне представлялась сугубо технической. Но не тут-то было! Оказалось, что надо убедить думских, правительственных и президентских юристов в разумности этого шага. Я после этого понял, что надо вообще запретить им участвовать в подготовке концепций законов: их учат сопротивляться любым новациям, тем более – меняющим основы правовой системы. Непривычные их глазу подходы они всегда встречают в штыки и инстинктивно стремятся выхолостить текст по максимуму. А на самом деле задачей юристов должно быть – получить постановку задачи от законодателя, и максимально корректно её воплотить в итоговый текст. Чтобы преодолеть сопротивление по этому и другим нужным законам, я стал выносить каждую инициативу на публичное обсуждение. Поднимать волну от тех, кому они нужны. И ещё вынужденно заниматься аппаратными интригами – «Единая Россия» никогда не хочет принимать законы, написанные оппозиционерами. Многие из них в итоге надо вносить от правительства или от провластных депутатов, если им удается объяснить суть новации. Это приводит иногда к забавным последствиям – кто-то из пропагандистов написал в 2011 году, по итогам моего первого депутатского срока, что я внес три закона и они все провалились – хотя за это время Дума приняла около двадцати моих инициатив, как в виде отдельных актов, так и в виде поправок к существующим.  Среди них был целый ряд вещей, необходимых для инноваций – все налоговые льготы и особые правовые режимы по «Сколково», изменения в законодательство по авторским правам (легализация свободного программного обеспечения и открытого кода), те самые новые юридические формы для инвестиций. Особо я гордился на первом моем сроке проведенной нормой, которая запретила государству требовать у граждан справки по данным, которые уже есть у разных госорганов, и легализовало ЕРЦ *** Единые расчетные центры, или, как их ещё называют – службы одного окна, где граждане могут получить любую госуслугу в одном месте, не бегая по разным кабинетам власти.***, электронные госуслуги и документооборот, т.е. «электронное правительство». На втором сроке я был сопредседателем рабочей группы, которое переделало законодательство о госзакупках, был разработчиком нормы о бесплатном сотовом роуминге в России и возможности сохранять номер телефона при переходе от оператора к оператору, отстоял упрощенный режим налогообложения для малого бизнеса, заложил первые шаги к возврату капиталов в страну из оффшоров, и инициировал запрет госчиновникам иметь иностранное гражданство (закон о «национализации элит»). Я также имел прямое отношение к созданию сайта «Российской общественной инициативы» (РОИ), на котором и поныне собираются подписи за законопроекты, интересующие граждан. Но каждый раз, даже когда мой очередной закон вступал в силу, и тем более – когда другие инициативы отклонялись, я лишний раз убеждался – латать дыры тут можно бесконечно, но это ситуацию в корне не изменит. Как уже теперь опытный законодатель, я убеждён: Надо менять правовую систему в целом. 2. Государственная Дума на каждом заседании принимает от 30 до 60 законов и резолюций. Т.е. на порядок больше, чем Конгресс США, принимающий менее сотни в год.  Думаю, не ошибусь, сказав, что американское качество законодательной работы выше.  Законодательство – один из тех американских институтов, который в течение почти всего своего существования устойчив и незыблем. Американцы уважают его и верят в разумность его устройства, зная, что он разработан так, чтобы защитить их от чрезмерной концентрации власти в её исполнительной ветви. Небольшое число законов – гарантия того, что правила игры постоянны и лишь немного дополняются, но очень редко – пересматриваются. Это подкреплено процедурой – тем, что один и тот же закон должен по отдельности пройти через верхнюю и нижнюю палату, по отдельности собрать поправки сенаторов и конгрессменов, но в итоге – прийти к одинаковому тексту и там, и там. Это сложно, и требует большого консерватизма, многих обсуждений и взвешенного, выверенного в результате принятия закона. И действительно, никто из американских президентов никогда всерьез не посягал на институт законодательства. Но сейчас и он переживает своего рода проверку на прочность. Президент Трамп не похож на своих предшественников. И уже несколько лет пытается бросить вызов разным прежде неприкосновенным институтам. В том числе Конгрессу. Примеров много. Конгресс, впрочем, охотно отвечает на вызов, отказываясь финансировать проект постройки стены на границе с Мексикой, инициируя отрешение президента от должности, ограничивая его военные полномочия. Порой Трамп справляется с этими мерами, порой нет. Но сам факт конфликта говорит о том, что американская политическая система – это реально действующая демократия. Федеральный законодательный орган не является в ней послушно штампующим законы придатком исполнительной власти. И, в целом, отвечает ожиданиям и потребностям граждан.   Тем не менее, не зря видный политолог Френсис Фукуяма, комментируя в 2017 году победу Трампа, заметил: «Ни один из лидеров США никогда не выступал против всей системы и не желал подорвать существующие нормы и правила. Таким образом, мы вступили в эпоху великого естественного эксперимента, который покажет, что управляет Соединенными Штатами: законы или люди». Часть политического класса в Америке считает, что законодательная система недостаточно отвечает интересам граждан. Если так, то что говорить о Думе? Однако Фукуяма предлагает важный, но ложный выбор. Я убеждён: страной должны управлять люди. И только люди. Народ, нация. Делать это, конечно, посредством законов. Понимая, что законодатели – лишь посредники, инструмент согласования текстов. А на случай возникновения споров, следует дать и гражданам, и политикам возможность переспросить друг друга: «вы этого хотите?» Такой механизм необходим.  Право не должно становиться выше человека. Это как при прокладке дорожки в парке – посмотрите сначала, где люди протоптали тропинку, и кладите на неё асфальт. При этом нельзя впадать в другую крайность и любую «революционную целесообразность», установленную правящим классом, надлежит подкреплять инструментом плебисцита, чтобы никто не мог присвоить себе право говорить от имени народа и встать тем самым над законом. 3. Я часто говорю о прямой демократии. О власти «снизу». О праве так называемых рядовых граждан участвовать в управлении. О реальной, а не фантастической возможности отменить Госдуму и вообще парламенты.  И всякий раз среди слушателей и читателей находятся скептики. Одни снобистски клеймят «охлократию». Другие делают технические замечания типа: как ты себе это представляешь? Вот люди пишут и принимают законы сами – безо всякого парламента; ты думаешь, они смогут их грамотно написать? А написав – будут ли их соблюдать?  Конечно, повод для вопросов есть. Мои предложения требуют глубоких и продуманных технических решений. Но под ними есть практическая база. И в России, и вне ее. В следующей главе мы обсудим Исландию с её Конституцией и то, как можно написать, обсудить и принять нашу (и любую другую) – без парламента и созыва особого Собрания.  А здесь приведу пример – мой эксперимент в Новосибирске. В этом городе меня избирают депутатом в 2007 и 2011 годах. В ходе второй избирательной кампании мы с моим партнером Аленой Поповой создаем сетевой инструмент, вырастающий затем в сайт OpenDuma, получивший в 2013 году престижную международную премию SocialScape Парламентской Ассамблеи ОБСЕ как лучший веб-ресурс о парламентской деятельности. Это первый сайт, на котором можно смотреть трансляции заседаний Госдумы и вносить через депутатов свои предложения. Официально такая возможность появляется уже после, её делает талантливый молодой чиновник, с которым мы много работали и дружили – Максут Шадаев. Он даже стал в 2020 году министром связи, думаю, лучшим руководителем этой отрасли. Хотя в части предложений, поступающих через сделанный его командой сайт, конечно, «Единая Россия» обычно блокирует любые инициативы граждан. Она отчаянно мухлюет даже с закрепленным в законодательстве сайтом РОИ, о котором я писал выше. Но этот пример, как и многие примеры специальных приложений в других странах, показывает: это работает. Может работать сейчас, и будет работать в будущем.  Понятно, что сначала не обойтись без профессионалов, оформляющих предложения обычных граждан в юридические тексты. Но технически реализация задачи выдвижения концепции нового закона простыми людьми с помощью интернета абсолютно реализуема. Сейчас законы создают посредники: депутаты. Могут же делать все. Тем более, что депутат, как правило, сам закон не пишет. Есть исключения, но, как правило – нет. Депутат ставит задачу, предлагая концепцию закона. А уже юристы и его аппарат подбирают формулировки и пишут законопроект.  Я считаю, что и эту функцию можно автоматизировать. Работа эта в высокой степени техническая, а в мире есть ряд потрясающих, невероятно интересных проектов кодификации законов. Кодификации не в юридическом смысле создания кодексов, а в смысле превращения текста в компьютерный код, оцифровки понятий, заключенных в закон, выстраивания логических взаимосвязей. Такой текст не сложно менять, написав новый код. А если надо поменять смыслы, то компьютер скажет, что сделать, чтоб при этом избежать противоречий в законодательстве.  То есть в этом случае закон пишется так же, как программное обеспечение ЭВМ. Не случайно пионером в этой сфере стала корпорация IBM, создавшая первый персональный компьютер.*** Речь идёт о проекте LegalMation (https://www.ibm.com/case-studies/legalmation), за которым стоит большая разработка оцифровки законодательств разных стран.  Надо сказать, что существуют и отдельные стартапы, работающие в этом направлении, например Ravel (https://angel.co/ravel-1), финансируемый калифорнийским фондом New Enterprise Associates, и Judicata (https://angel.co/judicata), получившим поддержку от одного из создателей Фейсбука Питер Тиля и одного из создателей компании Sun Microsystems Винода Хосла.*** Это технически возможно. Но эксперименты в этой области упираются в привычку. Привычку к парламенту, который это применит. Причем всё юридическое сообщество сопротивляется тому, чтоб он стал не нужен – это же его заработок. Сопротивляются и депутаты, которые не хотят терять работу и власть. Поэтому процесс продвигается медленно. Но попытки продолжаются. Причем успешные.  Так что я думаю, так и будет: тексты законов сделают компьютерным кодом. Это откроет возможность для унификации международного законодательства. Потому что компьютер может изложить один и тот же закон по-русски, по-английски, по-китайски, по-арабски и на суахили. Чтобы перенести закон из одного законодательства в другое, если оба они оцифрованы, компьютер переведет его на нужный язык и впишет в законодательство нужной страны. А если есть серьезные противоречия, по которым нужно политическое решение, покажет, где они, и подскажет, что изменить.  Это технические задачи. Но писать законы нужно именно так. И их будут так писать. Главное, чтобы политика не отстала катастрофически от технологии. И чтобы граждане верили в себя. Не только шумели на митингах «мы здесь власть», а стали бы властью. Обрели технический инструмент её осуществления. 4. Но это – лишь часть моего плана.  То, о чем я пишу, называют модным иностранным словом «краудсорсинг». И тут практика показывает: при решении таких важных краудсорсинговых задач, как подготовка, обсуждение и принятие законов, очень важны голоса не только «за», но и «против». То есть не простое утверждение голосованием предложенной версии закона, которую поддерживает часть населения. А учет мнения тех, кого его версия не устраивает.  Когда мы разрабатывали нашу систему в Новосибирске, то уяснили два важных урока.  Первый: людям обязательно надо дать возможность высказаться против.  Второй: надо позволить им уточнить формулировку. Потому что бывает так: само предложение неплохое, но изложено так, что пугает или отталкивает. Если гражданин, используя Интернет, выступает с законодательной инициативой, а другие граждане через доступные им опции массово её обсуждают и голосуют «за» или «против» его предложения, то я вижу в этом прообраз электронного парламента будущего. Первый шаг – подготовка законопроекта. Второй – его представление. Третий – массовое обсуждение. Четвертый – принятие. Всё, как в парламенте. Только законодателями становятся сами граждане. Но важно понимать: путь к полному отмиранию или отмене парламента, как учреждения, заседающего в Вестминстере, Капитолии или в Охотном ряду – не так прост. Он наверняка встретит серьезное противодействие и потребует времени. Поэтому пока представительный законодательный орган существует, любой предложенный ему закон следует сперва выносить на широкую общественную дискуссию. Чтобы граждане его комментировали, объясняли своё к нему отношение и голосовали. А парламент с учетом их мнения принимал решение.  Но по мере роста технологической базы – я абсолютно убеждён: парламент исчезнет. Всё можно делать онлайн. Не прибегая к небескорыстным «услугам» профессиональных посредников-депутатов. 5. При этом важно помнить: русская пословица «закон, что дышло – куда повернул, туда и вышло» – придумана не зря. И популярна тоже. Она актуальна не только для России. её английская версия звучит ещё грубее: Law is an ass *** Закон – туп. В этой английской поговорке, популяризированной Чарльзом Диккенсом, есть игра слов, позволяющая перевести эту фразу как «закон – это жопа».***. Глубокое впечатление произвела на меня история Иоганна Августа Зуттера, известного в США как Джон Саттер, описанная Стефаном Цвейгом в новелле «Открытие Эльдорадо». Не зря она входит в сборник «Звездные часы человечества». Я думаю о ней всякий раз, навещая Кремниевую долину.   1834 год. В Штаты из Базеля прибывает Иоганн Август Зуттер. Человек рисковый, он оставляет в Швейцарии семью, чтоб в Новом Свете разбогатеть и стать большим дельцом.  И он им становится. Добравшись до Калифорнии – тогда отдаленной испанской колонии – Иоганн со швейцарским прилежанием быстро развивает сельское хозяйство. Теперь он крупный богатый землевладелец – хозяин Новой Гельвеции, так он зовет свои угодья. Но на его территории находят золото! На этом месте позже сын Зуттера создаст нынешнюю столицу штата – город Сакраменто, а тогда оно называлось Форт-Саттер. Но после открытия первых самородков – вот она, человеческая натура! – пахари, дровосеки, кузнецы, пастухи, все кругом мигом бросают свою работу и моют золото.  Золотая лихорадка. На земли Зуттера рвутся сотни золотоискателей – отчаянных головорезов, плюющих на закон и собственность, с которыми он ничего не может сделать. «Рой людской саранчи, – называет их Цвейг, – Разнузданная, грубая орда, не признающая иной власти, кроме власти револьвера». Они режут коровы, уничтожают пашни, грабят амбары и ломают их, чтобы строить себе дома. Только что разбогатевший Зуттер становится нищим… Но он не унывает. Не можешь предотвратить – возглавь, и он вновь поднимается, уже на золотой лихорадке. И инвестирует деньги в покупку новых земель. В частности, покупает столицу Русской Калифорнии Форт-Росс*** Интересно, что это не единственная связь швейцарца с историей России. По написанному про историю Зуттера французским писателем Блезом Сандраром в 1925 году роману «Золото» Сергей Эйзенштейн собирался снять фильм в Голливуде, однако был отозван в СССР Иосифом Сталиным, и проект не состоялся.***, а также живописные территории на берегу океанского залива вокруг бывшего испанского городка Йерба Буэна, где когда-то ждала российского камергера Резанова юная красавица Кончита. Новая Гельвеция превращается в золотую страну – Эльдорадо.  Меж тем старатели, люди, плюющие на право, воистину – джентльмены удачи, едут в Йербу Буэну пропивать заработанное. Они захватывают земли вокруг города и строят там свои лачуги, которые позже снесет великое землетрясение 1906 года. Так возникает город Сан-Франциско, названный по имени залива. Никто не признает собственности Зуттера, более того – город создает своё ополчение, «Комитет Бдительности», который игнорирует притязания швейцарца (основанные на ещё испанском праве собственности). Вновь мечта Зуттера разрушена, а сам он повержен. Но по закону все земли, где идёт стройка, практически вся территория современного Сан-Франциско – его по праву.  Калифорния входит в состав США в 1850 году. В ней водворяют то, что тогда именуют порядок. И Зуттер идёт в суд. С властей штата за присвоенные старателями, которых защитил «Комитет Бдительности» и примкнувшая к нему полиция, но расположенные на его земле дороги, мосты, каналы и прочее он требует возмещения убытков – двадцать пять миллионов долларов. И ещё – двадцать пять миллионов с федеральных властей. А ещё долю c добытого золота. И выигрывает процесс! В 1855 году высший представитель закона Калифорнии судья Томпсон признает его права на землю. Теперь Иоганн Зуттер – самое богатое частное лицо в мире. Богатое? ещё чего! Едва публика узнает о приговоре, как огромные толпы фермеров, которым теперь надо платить (а дело касалось домов 17221 человека), и черни, всегда готовой грабить – штурмуют и сжигают суд. Судья спасается чудом. Дикая толпа губит всё, что ещё осталось у Зуттера в Сан-Франциско и вокруг Сакраменто. Его фермы жгут, посевы топчут, дома рушат, трое сыновей погибли... Чтобы прекратить беспорядки, решение судьи Томпсона в 1858 году отменил Верховный суд США. Сам Зуттер едва спасся. Хотя и немного тронулся умом. Но его в мозгу ещё мерцала мысль: закон! И ещё двадцать лет безумный старик-оборванец по прозвищу «император Калифорнии» бродил вокруг здания суда в Вашингтоне, требуя справедливости у Конгресса. Бесполезно. Никто и ничем не мог ему помочь. Самый богатый по закону человек в мире умер в 1880 году в полной нищете. Я искренне сочувствую несчастному Зуттеру. Но что я – человек, знающий и любящий Калифорнию и Сан-Франциско, и глубоко потрясенный этой историей, которую не любят вспоминать в Америке – могу из неё вынести? Какой урок извлечь? Чему она учит?  А вот чему: Право – не фетиш. Если завтра Дума примет закон о том, что надо входить в дом через окно (а такое событие не так сложно себе представить при её нынешнем состоянии), мы всё равно будем входить через дверь. Если решение власти, сколь бы законно оно ни было, противоречит интересам людей, готовым их отстаивать, они их отстоят. В том числе, нарушив закон. 6. И ещё одна история из тех же мест. В начале XX века по Калифорнии распространяется движение вигилантов*** Вигиланты – «бдительные». Заимствование из французского, обозначающее отряды вооруженных лиц, ставящие своей задачей борьбу с правонарушениями и преступностью в ситуациях, когда с ними не справляется полиция.***, выросшее из того самого «Комитета Бдительности» Сан-Франциско, восставшего против Зуттера. Это вооруженные добровольные отряды местного самоуправления, следящие за порядком на территории, где они живут. Вроде бы демократичная затея. Чего лучше – по заветам Робин Гуда смелые люди берут в свои руки защиту закона и заменяют коррумпированную и послушную власти (а часто и криминалу) полицию? Чем не пример народной самоорганизации? Но… Обратимся к книге нобелевского лауреата Джона Стейнбека «И проиграли бой». её стоит прочесть любому профсоюзному деятелю – эту повесть-пособие об организации забастовок. Так вот, автор рассказывает в ней, как вигиланты в Калифорнии избивают и убивают протестующих рабочих, приехавших из других мест на сезонные заработки.  Книга Стейнбека так меня тронула, что я специально поехал туда, где это происходило. Хотя описанная в книге долина Торгас не существует, у неё есть прототип – это земли вокруг местечка Туларе, что между калифорнийскими Фресно и Бейкерсфилдом, где в 1930х годах действительно прошла крупная забастовка рабочих фруктовых плантаций. Кусок плюшевой от высохшей травы территории на пересечении 99й и 137й дорог, которую летом заливает вязкая и зыбкая жара, заставляющая колыхаться в густом и непрозрачном желто-пыльном воздухе виднеющиеся на востоке горы Сьерра-Невада с их красивейшими национальными парками, заросшими древними кедрами и секвойями. Почему же одни работяги, тем более добровольно объединенные в ассоциацию, тоже своего рода профсоюз, в этих удивительно плодородных местах бьют своих собратьев? Они же сами простые, небогатые люди?  А потому что служат своей общине. Земляческая логика побеждает классовую и велит: бейте бродяг, пришельцев, чужаков. Это трагедия. И полиция, как бывает в таких случаях почти всегда, встает на сторону не общего для страны закона, а местного суда Линча (это народное наказание тоже, кстати, применяли вне официального правового поля). Непростая история. Она помогает вспомнить несколько других важных тем. И ставит немало вопросов. Один из них: как сторонникам перемен работать с официальными и добровольными «силами правопорядка»? Как побуждать их к политическому нейтралитету и следованию закону? Как привлекать на сторону правды? Как простые люди могут гарантировать свою безопасность, защитить свои семьи, своей коллектив, предприятия, общины, если власть или иные силы угрожают им? На чьей стороне закон, когда граждане сами обороняют свои жизни и интересы?  Живя в Украине, я вижу много примеров мгновенных перерождёний волонтерских структур, добровольно объединившихся для защиты Родины, в агрессивные никому не подотчетные вооруженные формирования. Причем это оборотная сторона одной и той же медали: когда государство не может быть в глазах общества справедливым (чему и служат законы), справедливость начинают устанавливать отдельные группы граждан. Они могут быть сколько угодно демократичными и движимыми самыми благими побуждениями, но редко могут выйти за рамки узкогруппового видения ситуации. Законы нужны чтобы уравнять в правах и обязанностей все группы общества, и всех граждан между собой. Это – особый, очень важный разговор. Разговор о законе и законности, как о деле обычных граждан. О вооруженных общинах – гарантах защищенности и благополучия. О добровольных силах народной самообороны. Но его мы продолжим в других главах.

Как живет маленький человек в большом государстве?  Сейчас – плохо.  В этом государстве и мне, и тебе – плохо. Наша жизнь в нем никогда не изменится. Как только мы поднимаем несмелый дрожащий голос – если поднимаем! – над нами нависает сапог власти. С подковой. И давит. В красное месиво. В червячное пюре.  Поэтому маленький человек молчит. Держит фигу в кармане. Молчит и терпит. Так спокойней.  Русский народ вообще терпелив. Говорят, нам за это когда-нибудь воздастся. Говорят, терпеливым дают бонусы в раю. И берут туда напрямую – за терпение.  Наша плохая жизнь в конкретном государстве, обутом в конкретные сапоги с тупыми носами и тяжкими подковами – промысел и провидение. Так думает маленький человек.  – Поэтому, – говорит он, – я не пикну. – Не пикнешь? – спрашиваю я. – Не пикну! – подтверждает он. И продолжает… терпеть. Никто и не узнает, как раздражают маленького человека больницы. Наши российские больницы, где из меня пьют мою некогда горячую алую, а теперь вялую черную кровь.  Как пугают маленького человека суды, где мне, твари дрожащей, велят тягаться с право имеющими. Как напрягает меня тупая богиня, сверлящая во все глаза из-под повязки и её меч, обращенный только к моей шее. И как трясутся мои поджилки, когда я чую его острие, скорое и неправое, представив только, что оно может коснуться… меня! Нет! Лучше я отползу на кухню и выражу возмущение. Или продам его подороже – правильно проголосую и пойду на правильный – одобрям-с! осуждам-с! – митинг. И получу бонус.  Хотя, может быть, именно там я робко открою рот и выскажу всё про этот сапог, который заставит меня – слабого, разуверившегося, бесправного – трястись от бесконечного страха. Восславлю его и ногу, надевшую его! Так я прислонюсь к силе. Огромной и невыносимой. Почувствую себя в безопасности. И – мстительно выскажу всё! И за это ничего мне не будет. А будет сапогу. Вот и отыграюсь… Так мне говорит мой маленький человек. А я слушаю. И понимаю.  Потому что помню, как сам порой чувствовал себя бесправным человеком с «корочкой» депутата, дающей право время от времени подать голос в Госдуме. Пойти против большинства.  В этом нет ни силы, ни смелости – в том, чтоб идти против большинства. Только тягостное омерзение при виде четырехсот пятидесяти неглупых и успешных людей, сделавших себя маленькими. Червячками, жрущими распадающуюся плоть моей страны. Я могу быть таким же. Но, оказавшись рядом с силой государства, ощутив её отблеск, я поднимаю недовольный голос – я близко, она меня услышит. И, может быть, не раздавит. Я способен сделать шаг, даже себе во вред. Они – нет. А я – могу. Если точно знаю, ради какой идеи я это делаю – я делаю шаг. В этом – моя сила. В сравнении с сапогом власти, мои сила мала. Но, слушайте, те – в сапогах – они же ещё меньше! Паразиты, моль, их много, они сильны своей копошащейся массой, они жулики и воры, бюрократы и партократы, но за них голосуют. Потому что они умеют сказать и сделать. А это – главный признак силы. – Нет! – скажете вы. – Они говорят и не делают. Не выполняют почти ничего из обещанного. К этому все привыкли. Но знают: пожелай они – и сделали бы. Вот где разница: обещать, но не мочь. Или – обещать, мочь, но не хотеть. Многие в стране думают: реши эти склизкие гады поднять пенсии в два раза – подняли бы. У них – сила. Путин привычно объясняет:  – Я этого не могу. Требовать от нас защищать слабых – популизм. – Нет, – не верят ему люди. – Можешь. Но не хочешь!  И он нет-нет, да и уволит вора-министра или полетает со стерхами, чтоб поддержать в подданных веру. 2. Мы сами превращаем власть в раздутого глиняного великана. Пустого внутри. А внутрь его постоянно, как в избирательную урну, бросаем свою веру в его всемогущество. И он копит силу, рождённую из нашей веры. Временами его пучит от «бюллетеней», каждый из которых подтверждает: «Да! Ты – сила!»  Тогда он тянет государственную руку и в «ручном режиме» делает точечные зачистки. Помните? Путин едет в Пикалево и показывает: «Да! Я – могу!»  В России тысячи Пикалево. Но если глиняный человек решит навести во всех порядок, то треснет от напряга. Он это знает. Поэтому пыжится, только если очень нужно – когда без этого люди перестанут в него верить. А без их веры он лишится силы.  Видите?  Без нашей веры в силу врага, у него нет силы и не будет. Те, кто это знают, те, кто видят во власти пустого глиняного человека в старых, заскорузлых сапожищах – протестуют. Но протестуют рабски робко, слабо, почти бесшумно. Например – голосуют за КПРФ, «Справедливую Россию» или ЛДПР. Назло Путину. Думают, что делают умный выбор. Люди не верят в оппозицию. Поэтому оппозиции нечего превращать в силу. Ведь вера – её единственный источник силы. Но её – назло Путину – обращают в пустой выхлоп, дерьмом пахнущий. Самый распространенный (после верящих в иллюзорную наркотическую силу власти) избиратель – протестник. Но сейчас он потерял веру и в протест, и в «назло». И не ходит на выборы, подняв долю избирателей «Единой России». Но и она кажется волной лишь на фоне легкой ряби, поднятой гнилым прекраснодушным выхлопом. И иные оппозиционеры, не получив силы от избирателей, идут на поклон в Кремль. Ведь сила там. И все мы чувствуем: скоро великан лопнет, как кусок перепекшейся на солнце глины. И сам он чувствует – трещина уже пошла. Так всегда, когда власть дуется и пыжится от чувства всемогущества. Когда выпрастывает руку, и тем мощней кажется её рука, чем неправедней эта власть. Уволю! Отниму! Посажу! Раздавлю! Так происходит, когда у власти нет ядра. Когда она не способна родить из своего каменного холодного и равнодушного лона жизнеспособной идеи для великого народа. И в своем бесплодии пытается оскопить и убить всех, кто ещё в состоянии творить новую жизнь.  А оппозиционные евнухи, вот уже двадцать лет кружат вокруг стареющей власти в бессильном танце, не умея ни взять ее, ни заменить её новой – живой и молодой. Но вырастаем мы – новые люди – рождённые из живой яйцеклетки с сильными генами, и говорим друг другу: хватит! Хватит терпеть злобную импотентную власть, способную только уничтожать своих противников, но не способную рожать и строить. Да, пока мы копим силы. Но в наши паруса дует свежий ветер истории, ветер возрождёния и развития. Иллюзия слабости 1990х рождает слабость. Иллюзия силы 2000х, рождённая сибирской нефтью и присвоенная Путиным, ослабляет ещё больше. Иллюзии не могут родить ничего настоящего. Пора осознать происходящее и стряхнуть морок с души и глаз! 3. Я нередко вспоминаю здесь братьев Стругацких. Вспомню и сейчас. Их роман «Обитаемый остров» я читал ещё подростком. Речь в нем идёт о придуманном авторами инопланетном обществе, куда попадает человек из их версии глобального земного ордена (о таких орденах речь пойдет позже) прогрессоров. В разных текстах Стругацких они намеренно отправляются или случайно попадают на разные планеты с разным общественным строем и пытаются наставить их на путь прогресса – с неизменно переменным успехом, ведь логику истории не изменить. Член этого ордена в романе «Трудно быть богом» – дон Румата Эсторский, борющийся с фашизмом в королевстве Арканар. А его коллегу – героя «Обитаемого острова» – зовут Максим Каммерер. Его корабль терпит аварию, и он попадает на планету Саракш, раздираемую войной между двумя одинаково гнусными и авторитарными сверхдержавами. Одной из них с помощью кодирующих лучей правят анонимные вожди – Неизвестные Отцы. Лучи испускают вышки, которыми уставлена страна. Пока они работают в нормальном режиме, всё спокойно. Но несколько раз в день производится лучевой удар, сводящий людей с ума. Одни – их незначительное меньшинство – испытывают при этом немыслимую боль. Другие – большинство – устраивают пятиминутки ненависти или восторга. Восторга от власти. Ненависти к меньшинству.  Тех, кто к нему принадлежит, зовут выродками. Врагами общества. Иными. Иностранными агентами, которые хотят свергнуть власть и продать страну внешним силам. По странному совпадению это, в основном, люди с высоким интеллектом. Хотя и не только. Борьба с выродками – помогает властителям держать большинство в страхе и покорности. Узнав об этом, сильный и неподверженный воздействию лучей Максим со всем своим земным пролетарским максимализмом борется с Отцами. Он отключает башни и освобождает людей от воздействия лучей. И тут узнает две крайне важные вещи.  Во-первых, один из тех, кто управляет башнями, их «главный идеолог» – Отец по имени Странник – тоже прогрессор. Он прибыл с Земли, чтобы исподволь, эволюционным путем изменить ситуацию и не допустить гибели планеты от атомной войны. Он осторожно применяет вышки во благо, перенастраивая общество, считая, что надо людей сначала накормить, а уж потом освобождать.  Во-вторых, Максим видит хаос, начавшийся в стране, едва он разрушает вышки. Он отбирает у людей привычную картину мира. Их жизнь мигом становится пустой и бессмысленной, а огромное большинство впадает в тяжкую депрессию. Выродки – нет. Но их мало. А стране грозят беспощадные внешние враги.  Как и большинство текстов Стругацких, это книга – глубокое иносказательное размышление о советском обществе. Но, увы, она остается суперактуальной и для общества российского. Где все те же выродки, и те же вышки. И где прогрессорами можем быть только мы сами… 4. В 2009 году в российский прокат вышел фильм «Обитаемый остров». С огромным бюджетом, как главное кино года, в двух частях на четыре часа, снятый двумя приятелями главного кремлевского демиурга Владислава Суркова – продюсером Александром Роднянским и режиссером Федором Бондарчуком.  Я, как настоящий фанат Стругацких, посмотрел обе части в день премьеры. И, честно говоря, был в шоке: как цензура пропустила этот фильм? Ведь в нем аналогии инопланетного мира с путинской Россией были не то, чтобы заретушированы, а наоборот – сознательно подчеркнуты. Даже те, кто не очень хорошо понимает иносказания, видел: перед ним Россия, где всех кодирует Останкинская игла. Даже мундиры персонажей похожи. Перед нами – самая едкая сатира на современную путинскую действительность, причем в форме блокбастера, который смотрит тьма народу. Как же власть пустила это на широкий экран? Да ещё дала денег на съемки одному из лояльнейших к себе режиссеров?  Вскоре после выхода второй части я был на Старой площади у Владислава Суркова. Прежде чем приступить к делу, этикет требовал поговорить «о погоде». Глаза главного кремлевского конструктора реальности, подкрепленные явно ощущавшими себя не на своем месте в том кабинете глазами портретов Че Гевары и Тупака Амару , уставились на меня в цепком ожидании. Я решил, что в этой ситуации лучшим вопросом будет тот, ответ на который я точно знаю: – Уже посмотрели «Обитаемый остров»? Что-что, а тут я был уверен, что Сурков этот фильм видел ещё до того, как он вышел в прокат. Может, даже был на съемках, я бы этому не удивился. Суркову вопрос показался интересным. Тон его стал небрежным и как бы отстраненным: – А вы, Илья Владимирович?.. Как вам? – несмотря на мгновенно натянутую маску равнодушия, мой собеседник явно считал эту тему важной. И тут я вдруг понял. Єто Суркова, властного, мудрого, неотразимо сексуального и глубоко страдающего от несовершенного мира – сыграл его друг Федор Бондарчук. Просто страна ещё не готова к демократии, а все, кто думает по-другому – выродки и дилетанты, мешающие работать и не знающие Россию. Но тем не менее, он бы хотел, чтобы мы, выродки, знали – так же, как и Неизвестные Отцы Стругацких, он с нами одной крови, и ведет нас «сверху» к лучшей жизни. Этим фильмом он слал сигнал: «я – прогрессор. Вы меня не понимаете, а я хочу, как лучше!». Наверное, «Сколково» родилось одновременно с этой картиной. …Правда, другой вопрос: «смотрел ли это кино Путин?» – я так и не задал. Но похоже, президент РФ не только не читает Интернет, но (в отличие от придававшего массовой культуре большое значение Сталина) и не смотрит кино. Иначе он бы не захотел, чтобы кто-то оспаривал его собственные лавры прогрессора. Хотя, может, ему просто тоже нравился Бондарчук… 5. И книга Стругацких, и фильм Бондарчука поднимают важнейшие вопросы.  Когда распался Союз, вокруг мы видели очень похожие на «Обитаемый остров» хаос и депрессию. Внезапно получившие свободу люди лишились ориентиров. Проросли фашистские теории и тоталитарные секты. Россияне пытались чем-то заместить привычную советскую идеологию и повседневность, её «кодирующие вышки», словить новые «лучи», найти идейный якорь в жизни. Европейским жителям соцлагеря было проще – у них перед глазами была альтернатива в виде Евросоюза. В азиатских республиках были их баи и боссы, не дававшие народам ни о чем задуматься. Сложнее всего пришлось России, Украине и Беларуси. При этом идейная травма, на самом деле, для большинства населения была сравнительно не тяжела – к моменту распада СССР уже мало кто относился к советской идеологии всерьез. Даже те, кто жалел о её утрате. Люди считали, что нужна справедливость, но в коммунизм верили лишь доли процента. Гораздо больше пострадали пенсионеры и ветераны, в одночасье превращенные в «героев вчерашних дней», которым нувориши и их слуги с экранов телевизора презрительно кидали: «мечтали о странном? Строили утопию? Воевали? Надо было деньги зарабатывать, лузеры!» Зато в заклинания путинизма – вставание с колен, державность, величие, упадок западного мира – верят довольно многие. Хотят верить, потому что многим, оказывается, нужны направляющие лучи, греющие их и вселяющие надежду. И они завороженно смотрят в телеэкраны, уверенно успокаивающие их на сон грядущий. Какие бы чудовища ни ждали их на следующий день в реальной жизни. И мы, те, кто меняет Россию и делает её страной, удобной для жизни большинства, обязаны учитывать хаос и депрессию, которые вызовет быстрый конец этого режима.  А конец этот будет моментальным. 6. Я по специальности – физик. Меня учили:  изменить систему изнутри невозможно. Можно поменять местами её элементы, но система в целом продолжит то же равномерное и прямолинейное движение, что было прежде.  Это первый закон Ньютона. Его проходят в школе. Он четко применим к работе политических систем, но об этом, почему-то, никто не задумывается. Есть более грубое изложение того же закона: от того, что вы переставите местами кровати в публичном доме, качество его услуг не изменится.  Изменить систему можно, лишь воздействуя извне. Без внешнего воздействия со стороны народных масс или в результате военного поражения – она продолжит двигаться туда же, что и прежде. Несмотря на любые внутренние изменения.  Мы хотим этого?  Нет. Мы планируем изменить её направление. Сделать систему справедливой, в интересах большинства народа. И здесь нас подстерегает одна западня – соблазн Странника. То есть – Суркова. Любимое заблуждение русской либеральной интеллигенции, так внимательно слушающей иных оппозиционеров, того же Навального: «давайте поменяем тех сволочей на себя... применим те же вышки, просто пустим другой сигнал… ведь общество не готово к либерализму и не понимает своего же собственного блага…» Мы не имеем права поддастся соблазну. Кто-то думает, что стоит применить во благо механизм зла, и всё будет хорошо?  Нет. Хорошо не будет.  Как говорил в своих сказках Евгений Шварц, это неправда, что единственный способ избавиться от драконов – это иметь собственного.  Самый большой риск – убив дракона, стать драконом самому. Дурманить людей нельзя – накачивать их пропагандой, дезинформацией и ложной верой в ложные цели и победы. Надо дать им возможность самим принимать решения.  И для этого, прежде чем «рушить вышки», нужно предложить им другие идеи.  Внятно. Понятно. Здраво. Чтобы для восприятия не нужно было промывать мозги и зомбировать соотечественников, манипулируя их сознанием, что происходило в России непрерывно до 1986го и после 1993го годов.  Чтобы они восприняли эти идеи сознательно: прочитав книгу, статьи, посты в Сети; посмотрев телепередачи или ролики в YouTube; послушав живую речь или лекцию по радио. И сказали себе: «Да, теперь мы верим в это. И этого хотим». Для меня это – главный принцип. В государстве не обойтись без идей. Пусть их будет много. Пусть они конкурируют. Пусть их транслируют те, кто в итоге честных и свободных выборов приходит к власти. Но пусть они делают это честно. Пусть говорят людям то, что действительно имеют в виду. Пусть делают это. И отвечают за слова. 7. Я настаиваю: государство, власть – плод свободного выбора людей. А не то, что им навязывают.  Тем временем, из всех щелей вновь лезут те самые евнухи, пляшущие магические танцы бесстрашных разоблачений в блогах и СМИ. Правдорубы, готовые сутками рубить любую правду по сходной цене. «Вы нас, главное, поддержите. Мы умные и красивые и прогоним вредных для страны козлов. Ату их! Им не место в Прекрасной России Будущего!».  Когда глиняный истукан дает трещину, оттуда лезет всякая нечисть. А уже отгулявшая на теле России моль в норковых шубах помогает ей, ожидая благодарности новых господ. Будем готовы. Они явятся. Когда трудно, тяжело, душно – они всегда тут как тут. И говорят одно и то же: «Вы нам сейчас, а мы вам – потом». Вы нам – веру в нас, а мы вам – светлое будущее. Светлое будущее… По-моему, самая замечательная фигня, придуманная человеком. Оно не сегодня и не вчера. А когда-то потом. В «другой России». Революционная борьба – интересное дело. Некоторым кажется (и для них это – главное), что она не требует квалификации и вести её можно бесконечно. И они всем велят ждать.  А ждать всех – задолбало. И оппозиции уже никто не хочет верить.  Но… слушайте… Вы же верите в глиняного великана!? Неужели вы думаете, что верить в него продуктивней, чем в себя?  Зачем нам «другая Россия», если наша будет – эта? Я говорю «в себя» потому, что множество нас, единых – рождает силу. Если вы поверите в свою силу, и вы – сильные и верящие в себя – объединитесь, то родите силу реальную и мощную. Животворную. С собственным идейным ядром. Для этого надо говорить друг другу правду. В правде тоже сила, как сейчас любят повторять не сказавшие в жизни и одной фразы правды. Хотя и они не знают, куда идти.  «Куда идёт Россия?» – вопрос, который регулярно обсасывают в телевизоре говоруны-интеллектуалы, хватаются за голову и сыплют с экрана перхоть пустых слов.  Мы уже не ждем, что нам скажут вот что-то такое. Зритель просто идет, куда его ведут. Зная, что это – путь не туда.  Это понимают даже те, у кого всё хорошо: депутаты, чиновники, силовики, богачи. Когда случается плохое, ведущее к соприкосновению с больницей, полицией, судом, тюрьмой, они вдруг видят: мы все – массово и коллективно, а главное, молча и без сопротивления, идем не туда.  Тогда те, у кого всё хорошо, покупают дом в Европе и говорят «гуд бай» нам. Некоторым, тем, кто понял все раньше остальных, говорят «гуд бай» те, кто надеется пересидеть в недрах глиняного истукана. Желают им умереть сегодня, чтобы самим дожить до завтра. Но на место выбывших встают новые. Молодые, которых ещё не запугали. И которым нечего терять. Прогрессоры.  Порой система идёт на траты – закупает новое оборудование в школы и больницы, дескать, всё в порядке. И маленький человек, сидя у телевизора, снова с готовностью развешивает ушки. Но попав в больницу, в полицию, в суд, он в полной мере ощущает, как его мягкую голову, никогда не искавшего пути России, плющит мысль: «Я не нужен этой стране».  Медсестра, полицейский, судья, и сам воздух этих учреждений, каким бы сложным и человеколюбивым оборудованием их не напичкали, борются с нами, бьют, угрожают изничтожить, изрубить в фарш. А мы, упорно пашущие с рассвета до заката, уважаемые нашими друзьями и коллегами дивимся: почему оно – такое большое государство – гасит нас, таких полезных для страны, и в то же время таких маленьких, бесправных и беззащитных. И в мозгу оформляется мысль, которая все эти годы жужжит где-то далеко: «Я – лишний, лишний». 8. Когда в государстве вместо обслуживающих систем – мясорубки, то, как ни снабди их новыми высокотехнологичными шестеренками, они останутся мясорубками.  Мясорубками, работающими в головах персонала. Так как вся обслуживающая система в России стоит на подпорках и конструкциях системы карательной, но хорошо замаскированной новой техникой и болтовней о ценностях и «истинно русских» скрепах.  Поэтому давайте строить новое.  Я давно и небезуспешно занимаюсь инновациями. Кое-что знаю о рождёнии идеи. И о политиках, будто бы несущих новые веяния. Они бесплодны, но пытаются выжать других ради карьеры. Я вижу, как яркие и сильные профессионалы начинают лебезить и извиваться перед большими начальниками и знаменитостями, приглашая их пользоваться собой. Настоящие специалисты чужды этой системе. Ей нужны евнухи, а не люди с силой.  Украденные у них идеи, национальные, объединительные, русские, какие угодно – либо барахтаются на уровне бесконечной говорильни «а хорошо бы…», либо вовсе выкидываются из машины государства. Кремль не смог реализовать даже выгодную для себя концепцию Новороссии, как не смог произвести модернизацию экономики или возродить промышленность через импортозамещение. Потому что эти идеи рождает не власть. Она выступает их суррогатной матерью, желающей выносить чужую жизнь в своей окаменевшей матке, и бесконечно умертвляющей ростки всего нового.  Работая с идеями всю жизнь, я понял важнейшую вещь: нельзя отстранять от их воплощения тех, кто их создал. Их нельзя «разводить», вытирать о них ноги. Это рвет связь живого с живым. И превращает идею в выкидыш. Или ещё хуже – рождается инвалид. И мы будем всю жизнь страдаем от своего порождёния. Меня упрекают в том, что я плохо умею говорить «нет» рождающим новое. В бизнесе принято так: человек к тебе приходит с идеей и горящими глазами, ты его слушаешь как можно более равнодушно и отказываешь.  – Ерунда твой проект, не пойдет, – бросаешь ты в горящие глаза, независимо от того, хороша ли его идея или она вообще потрясающая.  И глаза его гаснут.  А вот когда они гаснут, ты говоришь: – Расскажи ещё раз. Попробуем что-нибудь сделать. Может, что и выйдет. У тебя есть деньги. И ты можешь воплотить идею в жизнь. Причем с выгодой для себя. Но тебе важно не это, а показать превосходство. Что ты в проекте будешь главным, а не он. Что ты, типа, крутой. Сперва послал, а теперь даешь шанс.  А мне, по совести говоря, физически тяжело и эмоционально больно видеть, как гаснут глаза родившего идею. Думаю, такие чувства испытывает врач, советуя женщине аборт. Я работаю с идеями по-другому – умею выслушать людей с горящими глазами, переформатировать услышанное у себя голове и придать ему (даже если оно вошло в уши расплывчатым бредом) – стройную форму. Тогда я приглашаю автора, мы вместе вносим финальные штрихи и прокладываем путь к её успеху. Я не играю в старую русскую игру «Я – начальник, ты – дурак». Не подчиняюсь её правилам. Для кого-то это слабость. А я считаю – важнейшее преимущество. Я умею слушать и слышать. Отличить бред от ещё непонятой мудрости. Видеть здравый смысл в фантазии. Не гасить глаз.  Я за команду. За единство нашего разнообразия. За споры, в которых проступает правда, дающая нам силу. И я предлагаю: давайте объединимся и вместе родим идею нового государства. 9. Надо сообща разобраться – и договориться, куда мы хотим идти.  Я не могу выйти на трибуну и оттуда сказать людям, вышедшим на митинг, преодолев мороз и рамки полицейских металлоискателей, что мне нечего им предложить.  Это трусость…  Я не хочу видеть, как гаснут ваши глаза! Хочу другого. Чтобы наше новое государство стало плодом коллективного творчества.  Лидер демократической страны – не деспот, диктующий свою волю. Он модератор, слышащий меньшинство и дающий право каждому на самореализацию. У меня есть четкое видение того, в какой стране я хочу жить. Знаю, как её построить. Но я также знаю, что есть и другие люди, у которых есть мечта об идеальном государстве. Я не боюсь их услышать. Мы должны дать возможность состояться каждой мечте, и добиться, чтобы каждая идея усиливала нас, как народ.  Только тогда наша страна сможет считать себя свободной. И в этой стране у нас будет три главных составляющих силы – множество, идея и правда. Пусть мы разные, пусть мы иные и в чем-то странные. Но мы – родные друг другу иные. Единство – это круг людей, держащихся за руки, стоявших по щиколотку в мокром снегу, загнанных в каменный фонтан, как в пасть властного великана-космонавта в шлеме и с резиновой дубинкой, ломающего нам руки и пихающего в автозаки.  Идея – наше ядро. А правда – то, что нас согревает. Сила – это солнце. Мы можем прислониться друг к другу и показать всей стране: не бойтесь быть с нами, нам хватит силы, чтобы защитить вас от арестов и увольнений. Давайте не застревать на том, что Путин и его люди всё украли. Давайте не делиться на своих и чужих. Позволим присоединиться всем, кто ищет правды, защиты и несет идеи. Даже людям из верхов, тем, кто поймёт: власть ведет не туда, мы с ней не идем. И она – всеми проклятая – остается умирать в одиночестве, брошенная.  И тогда она подчинится нам.  Для этого надо современными словами и на современных примерах обсудить: как быть, что делать, куда идти.

Ни один президент Украины, кроме Кучмы, не был на посту два срока. В России только один президент не был два срока. Пока. Хотя о Медведеве до сих пор спорят: а был ли он вообще?.. Многих это смущает. Ведь политическую систему в России называют «демократия». Вроде бы при демократии сменяемость власти – ключевая процедура. Но в отечественной «демократии» «политики» и «аналитики» глядят исключительно на Владимира Путина и его президентские сроки, и лаже думать не хотят об альтернативе. Они точно знают, сколько лет он уже занимает свой пост и не хотят знать, сколько ещё будет занимать. Но делать им что-то надо, и они находят занятие: придумывают и обсуждают версии «транзита», то есть передачи, а точнее, перехода власти от Путина... …к Путину. При этом выборы как средство транзита обсуждают крайне редко. Ведь «политики» и «аналитики» – серьезные взрослые люди, и не тратят время на пустые разговоры.  «Свободные и честные выборы» – эти слова применительно к России звучат нелепой шуткой, образное и остроумное сочетание противоречащих друг другу понятий. Все привыкли: при нынешнем режиме свободных выборов в России быть не может. Некоторые говорят, что постсоветский человек к выборам не способен. Показывают пальцами на Туркменистан и Азербайджан. Однако есть и примеры Грузии или Украины, где настоящие конкурентные выборы происходят регулярно. На территории Украины, когда общество сомневается в их результатах, Майдан – по сути, народное вече – заставляет провести их ещё раз. Что характерно, не присваивая право напрямую назначить лидера. Зато в России выборы нужны, как известно, не чтобы обеспечить сменяемость власти, а чтобы утвердить её незыблемость. На моей памяти полностью свободные выборы были один раз – летом 1991 года, ещё при советской власти. Хотя, если, как мы здесь часто делаем, заглянуть в историю, можно увидеть: порой именно несвободные и нечестные выборы – это катализатор, вызывающий мощную реакцию в обществе, влекущую смену диктатора, его окружения, элит и всего режима. Так было в Мексике, когда глубоко укорененная диктатура генерала Порфирио Диаса , правившего страной в общей сложности сорок лет (побольше Путина!), пала, поскольку его соперник отказался признать результаты в очередной раз сфальсифицированных выборов. И обратился к народу с призывом свергнуть правящую коррумпированную клику. Благодаря удачному сочетанию ряда важных факторов его призыв услышали, в стране началось революционное движение, в итоге абсолютно изменившее Мексику.  *** Хосе́ де ла Крус Порфи́рио Ди́ас Мо́ри вообще чем-то напоминает Путина, временный президент с 21 ноября по 6 декабря 1876 года, президент с 5 мая 1877 по 30 ноября 1880 года и с 1 декабря 1884 по 25 мая 1911 года. Период правления Диаса по его имени получил название Порфириат (исп. Porfiriato). Всё это время в стране формально продолжала действовать конституция 1857 года, проводились президентские выборы, но Диас путём манипуляций с голосами избирателей и устранения соперников удерживал власть в своих руках, тем самым установив диктатуру. Он не занимал пост президента только в 1880-1884 годах (когда президентом был его ставленник Мануэль Гонсалес), поскольку принятая в соответствии с «планом Тустепек», который Диас провозгласил во время переворота, поправка к конституции запрещала занимать эту должность два срока подряд. В 1888 году Диас был избран президентом вопреки этой поправке, а в 1892 году запрет переизбрания был отменён. В том же 1892 году президентский срок был увеличен с четырёх до шести лет. Также при Диасе сохранялись и выборы в губернаторы штатов и Конгресс, однако кандидат должен был получить негласное одобрение диктатора. Большую роль в экономической и политической жизни страны при Диасе играла группа олигархов, сформировавшаяся из крупнейших представителей бюрократии, землевладельцев и частично буржуазной интеллигенции. В 1910 году, когда Диас был в очередной раз переизбран президентом Мексики, его оппонент, лидер либерально-демократической оппозиции Франсиско Мадеро отказался признать результаты выборов и призвал мексиканцев к борьбе против диктатора, выступив с «планом Сан-Луис-Потоси» (предусматривавшим избавление Мексики от империалистического господства и возвращение крестьянам отнятых у них в период правления Диаса земель). Так было положено начало Мексиканской революции, в ходе которой Диас был свергнут. Когда 1 апреля 1911 года в очередном послании к Конгрессу Диас признал большинство требований повстанцев и пообещал провести аграрную реформу, это были уже запоздалые уступки. В мае 1911 года он эмигрировал во Францию, где и прожил до конца жизни.*** Движение против Диаса не было мирным. Оно включало конфликты разных его вождей и групп интересов. Олигархические и военные кланы боролись за «свои» штаты, города, территории и отрасли. Устраивали перевороты и контрперевороты. Но его результатом стало отстранение Диаса от власти, а вместе с ним – очень устойчивого слоя старых элит, распределявших в своей среде ресурсы, назначения, финансовые и товарные потоки; чиновников, «пиливших» бюджеты и сидевших «на кормлении» в регионах; а также военных и полицейских чинов, составлявших беспощадную машину насилия.  Но перерастание движения против диктатуры в серию конфликтов не было предрешено. Так же и смена власти, режима и всей организации жизни в России может быть мирной. В том числе – путем выборов. Но чем дольше власть не меняется, тем больше вероятность её катастрофической смены. А смена будет – все мы смертны, и Путин тоже. 2. «Аналитики» и «политики» это тоже учитывают. И потому изредка всё же рассматривают разные версии, с выборами связанные, хотя весьма отдаленно и приблизительно.  Свободные выборы – пока единственная сфера политической и повседневной жизни, в которой Украина стала полной противоположностью России. Хотя и это не так мало. Институт выборов в Украине продолжает утверждаться и гражданское общество уже дважды – на Майданах 2004 и 2014 годов – доказало, что внимательно следит за их справедливостью и честностью, и готово их защищать и отстаивать. Если надо – ценой человеческих жизней.    Чего только не говорят и не пишут об украинском государстве. Как только его не критикуют. И нередко – заслуженно. Но что о нем точно нельзя сказать, и это – большая победа украинского народа, так это, что смена власти там пройдёт в форме какого-то транзита. Она проходит так, как предусмотрено конституцией – в результате свободных и конкурентных выборов.  А в Москве, Петербурге, в городах-миллионниках и в российской политической эмиграции обсуждают именно транзит. Сложно назвать не то чтобы провластного аналитика, а даже и оппозиционера или фрондерствующего обозревателя, который нет-нет, да и не высказался бы о транзите.   Причина в том, что и в авторитарной системе, и в тоталитарном или неототалитарном обществе всё равно есть политика. Она просто недемократическая, связанная не с выборами, а с другими формами борьбы за власть. И потому имеет другой характер. Есть там, соответственно, и политический класс. Его члены стремятся заполучить в рамках существующей системы свою долю власти, создать свои «центры силы».  В России всё так: время от времени Кремль бросает политическому классу какую-нибудь «кость» чтоб занять его зубы и лапы. И внимательно за ним наблюдает. Так как если этого не делать, то отдельные его представители могут начать фантазировать, а это опасно.  И стаи политического класса и их вожаки начинают радостно теребить эту кость «под ковром», так как вынос её в большой эфир категорически запрещен. И всё же порой «из-под ковра» на поверхность что-то (или кто-то) вылетает. И попадает в СМИ, в социальные сети и зарубежные русскоязычные издания. Меж тем возня под ним продолжается. И может продолжаться долго. Но если говорить о ситуации открыто и серьезно, то я хочу особо подчеркнуть и хочу, чтобы здесь мы согласились: смена Путина другим лицом, и смена группы специальных интересов, стоящей сегодня у власти в России, другой группой интересов – неизбежна. Она будет. И сейчас я очень сомневаюсь, что в ходе демократической процедуры. В итоге внутренней кремлевской интриги, «дворцового переворота»? Возможно. Но я по образованию физик. И глядя на путинскую Россию, вижу систему с минимум-максимумом потенциальной энергии. Чтобы перейти из одного устойчивого состояния в другое, нужно, чтобы это устойчивое состояние существовало в природе. Говоря политическим языком, нужна альтернатива – то есть, возможность перехода из точки «А» в точку «Б», при которой политическому классу хорошо и комфортно.  Сейчас такая перспектива не просматривается. Комфортная перемена невозможна. Сколько ни скопи недовольства, даже в политическом классе, если он не видит альтернативы, ничего не случается. Перемены происходят тогда, когда появляется признанная либо большинством, либо правящим классом альтернатива. Поэтому Путин, в основном, занят тем, чтобы всё время обеспечивать и постоянно воспроизводить ситуацию, в которой ни ему, ни его группе нет никакой альтернативы. 3. Путин не пытается представить себя лучшим правителем России всех времен и народов. Он показывает: остальные хуже. И успешно. Потому что это не сложно. Вот, что самое печальное. Этому способствует полный и безраздельный контроль за средствами массовой информации, готовыми с легкостью забросать говном любую альтернативу.  Можно забросать говном Навального. Можно – Ходорковского. Или Украину и США. И показать (и на время даже убедить), что тут у нас всё очень плохо, но там – ещё хуже.  Это особое умение и операция особой важности – лишать народ любого успешного альтернативного примера. Ведь те, кто находятся вне политической тусовки и не просиживают часами в соцсетях, читая посты своих кумиров, мало что знают о не имеющих уже большого признания политиках. О самой раскрученной фигуре в оппозиции – Алексее Навальном – на пике популярности в стране никогда не слышал каждый второй её житель.  Потому-то власть и взяла за правило не называть эту фамилию по телевизору – чтобы никто её и не узнал. Простой неполитизированный человек видит политика, только если ему его показать – и тем самым предъявить, как альтернативу. А если эта фамилия сразу будет произнесена как «жулик и иностранный агент Иванов», то никогда и не войдет в категорию приемлемых альтернатив. Пока кто-то не скажет: «а вот этот-то, Иванов, серьезный человек!» Пока его не поставят на одну доску с действующими вождями. Лучше всего – на выборах. Тогда рядовой гражданин и наш потенциальный сторонник будет готов ясно и массово разглядеть Иванова, и прислушаться к его идеям.  Поэтому власть старается надеть людям шоры: замалчивая, не давая участвовать в выборах, уничижительно и презрительно высмеивая потенциальных оппонентов по телевизору. С чего ты будешь слушать того, о ком слышал, что он растяпа и дурак, либо что мутный, жулик, или потенциальный шпион? Увы, эта стратегия Кремля успешна. Тем более, что она умело использует такой фактор, как память о 1990х, которые стали альтернативой советскому времени, и с которыми связано столько страхов. И хотя новое поколение их помнит плохо, ужас от распада привычной жизни остался у слишком многих – люди точно знают, что может быть намного, намного хуже, чем при действующей власти, и держатся за синицу в руке. 4. Но это не значит, что предъявить альтернативу Путину и его системе невозможно. Причем случиться это может разными путями. Например – по чьему-то указанию. Или полностью несанкционированно. В 1989 году протестующего Ельцина создали по глупости, в результате личной обиды. И его увидели.  На первые роли он вышел стихийно и внезапно. Как альтернатива Горбачеву, Ельцин возник, когда на Пленуме ЦК КПСС 21 октября 1987 года выступил, наехав на нелюбимую народом супругу генсека, прося того «избавить его от мелочной опеки Раисы Максимовны, от её почти ежедневных звонков и нагоняев». Если бы он сделал или сказал что угодно другое, а не посетовал на поведение горячо любимой советским лидером Раисы Максимовны, его бы не убрали. А так – убрали сразу. И все и сразу об этом узнали. В Союзе хватало неформальных каналов распространения информации, и весть быстро разлетелась. И вот, за критику одного из самых нелюбимых людей в стране, Ельцин очень быстро обретает колоссальную популярность. Почему «выстрелил» именно он? Потому что другие активные сторонники реформ – Межрегиональная депутатская группа и Андрей Сахаров – не были видимой и понятной альтернативой. Народ не мог их представить владыками страны. Они лежали на другой полочке общественного сознания. А Ельцина – мог. Он уже был начальством. Поэтому и стал альтернативой. И все, кто хотел перемен, пусть и очень разных, были вынуждены объединяться вокруг опального аппаратчика. А вокруг кого же? При всем богатстве выбора альтернативы не оказалось. Возможно, Ельцин мог возглавить страну в результате простой аппаратной эволюции. Как глава МГК КПСС, он в очереди на советский партийный престол точно входил в первую десятку. И вот, входя в нее, он выступает против первого лица с привлекательной для народа речью, и автоматически становится в его глазах альтернативой Горбачеву. А дальше всё зависит от его решительности, твердости, гибкости, умения строить союзы и других качеств политика и государственного деятеля. И он не упускает шанс. 5. Если сейчас кто-то из окружения Путина – премьер-министр или, скажем, вице-премьер –сыграет в рискованную игру, и на совещании в Кремле или в Белом доме скажет: «Ваша пенсионная реформа – грабеж и преступление против интересов народа», – у него тоже есть шанс стать «Ельциным».  Но Путин не держит рядом людей, способных так сказать. Их дальновидно и умело «отстреливают» на ранних подступах. А если «реформа – грабеж» скажет кто-то из депутатов (как Железняк и Поклонская) – это неважно. Ну, кто они такие, чтоб стать альтернативой? Нужен человек власти! А у думцев в глазах людей её всё меньше.  То же самое можно сказать о заговорах и дворцовых переворотах.  Поскольку, если вообразить, что заговор есть (а нам о нем часто говорят и скажут ещё не раз), то его участники видят: шансы на победу реальны, а приз больше, чем то, что у них есть сейчас. И риск, помноженный на возможный итог – деньги, рост личных котировок, власть – может устраивать их больше, чем осторожное ничегонеделание и выжидание.  Но кого может привлечь такое действие? своё окружение Путин кормит очень щедро. А любой асимметричный ход слишком опасен. Гораздо проще ждать, когда система сама переползет в иное состояние. Если бы Штаты реально играли на смену власти в России, то они бы сделали ставку не на одного из оппозиционеров, нужных им для пиара, а на кого-нибудь из ближних к Путину людей, с большими деньгами на Западе. Ему бы сказали: «Коллега, мы тут тебя собрались раскулачить. Лишить всего. Но если ты сделаешь одно, третье, пятое, десятое, то мы тебя не только оставим в покое, но и всерьез поможем стать хозяином страны». Тогда, может быть, что-нибудь и произошло. Но Запад так действовать боится, опасаясь смуты и дестабилизации, когда вместо одной России с ядерными ракетами может возникнуть десять новых агрессивных и непредсказуемых стран. 6. В их нынешней логике для них лучше Путин. Чем громче он грозит кулаком шведу и американцу, тем мощнее военный бюджет США, обильней финансирование НАТО, больше рабочих мест ВПК, и легче переизбраться западным политикам. Украина? Не считается. Оценивая расклад на постсоветском пространстве, Запад думает прежде всего о своих интересах. И Путина не боится. Никто не верит в войну России с НАТО. А войну с Украиной многие воспринимают как межславянский междусобойчик. Важно понимать: ситуация в России и международное положение абсолютно устраивают всех, кто мог бы их изменить. Путин это понимает, и постоянно поднимая ставки и блефуя, не подвергает себя угрозе, а, наоборот, стабилизирует свою власть. Болтовня о транзите остается болтовней.  Наиболее вероятный спусковой крючок любых перемен в России – это крах: глубокий жестокий системный внутренний кризис.  Но вариант это хоть и наиболее вероятный, но не единственный. Перемены могут прийти и не через крах, на что я искренне надеюсь. Но именно он становится всё более реальным и вероятным сценарием. И, думаю, это будет кризис не хозяйства, а самой власти – недуг вождя, конфликт в ближайшем круге Путина, грубая ошибка в управлении страной… Но сценарий перемен волнует меня меньше, чем их результат. Кто придет следом? С какой программой?  Есть все основания считать, что при масштабном системном кризисе в России и развале власти, подберут её не Ходорковский, Гудков или Навальный, а Стрелков, Прилепин и такого рода публика. Их накачала пропаганда (как кремлевская, так и оппозиционная), и большинство россиян их не боится. Они для него как бы даже немного часть власти. Причем та её часть, что за справедливость для простых людей. Впрочем, Стрелкова начальство уже забоялось и задвинуло, а вот из Прилепина конструируют политика.  Я знаю Захара. Это человек, который легко выйдет из-под контроля, если вдруг получит такую возможность. Он – не марионетка Кремля. Не актер путинского политического МХАТа. Он ездил на войну. Был нацболом. Огребал по голове от ментов.  Он может быть временным союзником нынешней власти, но у него, безусловно, есть взгляды. Он ярок и ориентирован на действие. Это значит, что если возникнет сценарий, где Прилепин увидит возможность для рывка наверх, то он его сделает. То, что он поехал в Донбасс – сам факт этой поездки – даже если забыть всю его предыдущую жизнь, лишний раз доказывает: человек способен принимать решения, связанные с риском для жизни. А в моих глазах это очень много значит для политика – многократно повышает его дееспособность и потенциал. Сейчас, те, кто рулит всем в России, могут думать, что они управляют Прилепиным и ему подобными и их используют. А Захар может думать, что это он использует Кремль.  Но это – до какого-то предела. В ситуации вероятных огромных социально-политических потрясений контроль исчезает. И разные люди начинают совершать поступки, непредсказуемые с точи зрения тех, кто считает, что держит всё под контролем. 7. Представьте себе смерть Путина. Не важно от чего. Коронавирус или кирпич на голову упал. В России возникает огромный властный люфт – пустота. Это мгновенно ведет к столкновению соперничающих сильных властных кланов. Имена сейчас не так важны – Сечин, Бортников, Медведев и прочие… Важно, что спустя столько лет застоя в России у многих амбициозных, влиятельных и богатых людей возникает пространство для своей политической игры.  Возможна регионализация кланов, ведущая к распаду страны. Возможны другие сценарии. Но в любом случае возникает несколько конкурирующих центров силы. И для борьбы друг с другом, каждому нужны свои радикалы – то есть пехота. Есть точка зрения (либералов), что если бы в России было несколько таких центров силы с примерно равными ресурсами, тогда автоматически была бы и демократия с честными выборами, ротацией власти, свободой печати и слова и независимым судом.  Но есть и иное мнение (путинистов): эта ситуация чревата только кровью, хаосом и развалом. Сторонники обеих позиций любят кивать на Украину, где ищут подтверждения своих теорий. И, что характерно, все находят свое: либералы видят в олигархической конкуренции залог демократии, а путинисты – бардак, кровь и насилие после победы Майдана. Думаю, каждому, кто когда-нибудь куда-нибудь баллотировался, знакома такая история: к вам приходят какие-то странные люди, представляются политтехнологами, и говорят, что у вас есть шанс победить. Не хватает чуть-чуть – процентов десять. Дай нам немножко ресурса, неважно какого: финансового, медийного, силового, да хоть оружия – и мы эти 10% доберем. Как? А не важно. Но доберем. Потом расплатишься. И каждый, кто когда-нибудь участвовал в выборах, знает: соблазн сказать им «валяйте», очень велик.  В итоге, когда бьются друг с другом две олигархических группы, у каждой из которых деньги, прикормленные чиновники и судьи, плюс карманные СМИ – власть не узурпируешь, а вот страну потерять можешь. Приведу страшный пример из недавней истории всё той же Украины. В мае 2014 года в Одессе бьются на выборах два кандидата в мэры. И каждому кто-то (возможно – люди в российских погонах) говорит: давайте доберем, то чего вам не хватает. И провоцируют побоище двух непримиримых политических групп на улицах города. В украинском стиле – с огнестрелом, драками и демонстрациями. Итог – пожар в Доме профсоюзов. Жертвы. Пропагандистская истерика в СМИ. И на самом деле всё это – итог борьбы двух кандидатов, разыгравших кровавую партию, которую ловко использовали спецслужбы. А тем, кто знает правду, невыгодно её раскрывать. «Рука Москвы» или «киевская хунта», – говорят они, в зависимости от своих интересов, подбрасывая новые поленья в костер войны. Разумеется, к радости Кремля, который использует любой повод, чтобы показать: демократия (и тем более революция) до добра не доведет. Когда люди впадают в состояние, в котором цель оправдывает средства, им становится всё равно. Они зовут радикалов и дают им возможность проявить себя. О последствиях при этом не думают, забывая, что у привлеченных бойцов своя голова есть, они ж не роботы. И вот их вооружают и отправляют в поля. А потом, как любые бандиты, решившие задачу, они говорят: «Теперь правила диктуем мы. Ты нам должен». В таком развитии событий нет ничего уникального. История знает сон таких примеров. И так ещё не раз узнает. При неизбежном грядущем обострении в России, в нем поучаствует много радикальных групп. Чем больше они будут на момент обострения раскручены и узнаваемы, тем более масштабными могут быть их действия. Поэтому медийная подсветка людей типа Прилепина, конечно, для власти опасна. Если только у неё нет совершенно убийственных способов его контролировать. Какого-нибудь немыслимого компромата. Но в ситуации обострения и он может не сработать. Его просто не заметят. Как не замечают тяжелейшего компромата на многих известных активистов разной окраски в Украине. Обществу не до него… 8. Вот где новый вес обретает «Уралвагонзавод» – рабочие России. Понимание ценности их сбалансированного союза с новым революционным классом. События и в России, и в Украине дают нам бесценный и оплаченный большой кровью опыт, который можно и нужно использовать. В 2011-2012 годах «Уралвагонзавод» сыграл роль, аналогичную Донбассу в 2014м.  Московская оппозиция считала его врагом и называла «путинским быдлом». Как это похоже на антидонецкие кричалки на Майдане! И так же, как путинское ТВ обратилось к жителям промышленного Востока Украины с «предупреждением» о «хунте», которая запретит русский язык и приведёт НАТОвские войска, так же оно за три года до того объявило жителям Нижнего Тагила и других рабочих городов России: «эй, они вас быдлом обзывают! А завтра вас закроют, как того хотели ещё в 1990е МВФ, Гайдар, Чубайс, Собчак и Немцов. Покажите им силу трудовой руки!» И «Уралвагонзавод» сказал своё слово. И это может повториться, когда одна или несколько дерущихся за власть в России группировок проорут: «товарищи рабочие, вас презирают, сольют и продадут! Но мы вам дадим тысячу винтовок. Бей врагов простых людей!»    И что, работяги не пойдут? Пойдут, конечно. Страх прекрасно мобилизует. А если при этом «сверху» с них снимут всякую ответственность – отчего ж не пострелять вражин?  Поэтому уже сейчас важно с ним работать. Разъяснять. Обучать. Обострять эмоции. Показывать, кто есть кто, чтоб они злобной краской наливались не при слове «Москва» и «оппозиция», а слыша «власть» и «Путин». Такой опыт в мире есть. Он известен. Но его освоение и применение требует идейности, умения, упорства, организованности и целеустремленности.   Антитоталитарные и антибюрократические силы в Польше в 70-х годах ХХ века строили параллельные структуры в рабочем движении. Обучали рабочих в вольных университетах азам политических наук, самоорганизации, навыкам агитации и общения с руководством, методам защиты прав рабочих. Проводили тренинги на случай массовых выступлений и трудовых конфликтов. Отбирали из числа рабочих и ИТР людей с яркими лидерскими талантами и особыми человеческими качествами. Среди них был и электрик с гданьской верфи имени Ленина Лех Валенса – будущий лидер многомиллионного независимого рабочего движения, президент Польши, нобелевский лауреат и мировая знаменитость. 9. Не буду пересказывать историю профсоюза «Солидарности»*** «Солидарность» (польск. Solidarność, полное название Независимый самоуправляемый профсоюз «Солидарность», польск. Niezależny Samorządny Związek Zawodowy «Solidarność») — польское объединение независимых профсоюзов, созданное в результате массового забастовочного движения августа—сентября 1980 года. Учреждено на судоверфи имени Ленина в Гданьске. Официально легализовано 10 ноября 1980 года в результате «гданьских соглашений», подписанных вице-премьером ПНР Мечиславом Ягельским. Запрещено в январе 1982 года, по май 1986 действовало в подполье. Повторно легализовано 17 апреля 1989 года. Являлось массовым социальным движением антитоталитарной направленности. Объединяло самые разные политические силы — от католических консерваторов и правых либералов до ультралевых социалистов и анархистов. В 1989—1990 годах осуществило мирную революцию и демонтаж режима ПОРП в ПНР. Основателем и историческим лидером «Солидарности» является Лех Валенса.***. И обсуждать, смог бы он выстоять, если бы не перестройка в СССР. Хотя мой дед, действуя вместе с вице-премьером ПНР Мечиславом Ягельским, приложил к этому много сил. Картина бесконечных замерших летом 1980 года заводов под красными полотнищами «Strajk!» навсегда врезалась в мою память. Констатирую факт: несколько лет целенаправленной работы привели к тому, что первые же забастовки на заводах, фабриках, шахтах, верфях в 1980м стали массовыми. И вскоре удалось нацелить их на создание организованного и эффективного рабочего движения.  К моменту официальной регистрации в ноябре 1980 года в «Солидарности» состояли более 7 миллионов человек (а вскоре её численность выросла до 9-10 миллионов). C сентября 1980 по декабрь 1981 его отделения организовали около 150 крупных забастовок национального и регионального масштаба. Крестьяне учредили свой союз – «Сельская солидарность». И в 1981м в него входило до половины агропромышленных производств. Этот опыт нельзя назвать оригинальным – в Польше повторили то, что в России делали большевики, в Соединенных Штатах – создатели Конгресса производственных профсоюзов, и ещё многие люди и организации в разных странах мира.  Нельзя его назвать и неповторимым. Творчески переосмыслив в соответствии с условиями, его можно применять в самых разных странах. Но помнить две вещи: во-первых, про «Солидарность» сейчас любят говорить, как про антикоммунистический профсоюз, но это не точно. Он действительно выступал против польских властей, прикрывавшихся коммунистическими идеями и опиравшихся на советские штыки. Но сам профсоюз при этом выдвигал сугубо левые требования в духе «социализма с человеческим лицом», совершенно не совпадающие с праволиберальной повесткой: прежде всего, снижение цен и гарантированное продовольственное снабжение. Основным политическим требованием была легализация независимых профсоюзов. Более того, из 7 миллионов членов профсоюза более миллиона состояло в правящей ПОРП . Во-вторых, и это, наверное, главное: урок «Солидарности» – именно в солидарности людей труда. Люди включаются в серьезное коллективное дело, в котором видят силу, и не уважают мелкие политические группы с неясными перспективами.  Стоит извлечь уроки из протестов в Беларуси в 2020 году. Там удался союз, не получившийся в России в 2011м. Фактически, целенаправленная государственная политика президента Лукашенко сохранила в неприкосновенности советский промышленный потенциал республики, а также создала новую хайтек отрасль, которая к моменту начала протестов давал уже около 10% ВВП страны. Первоначально на улицы белорусских городов вышел тот самый новый класс – и подвергся жестоким репрессиям полиции. После того, как к нему присоединились промышленные рабочие, власть тут же убрала силовиков с улиц и включила задний ход.  Я верю, что эта книга дойдет до коллективного «Уралвагонзавода» – широких масс российских трудящихся, обычных граждан, и они сами поймут, кто их союзник. Увидят: наши идеи и цели совпадают, и мы уважаем друг к друга и вместе образуем подлинную силу. 10. Настоящие перемены может произойти только снизу. «Транзит» сверху – это только продление агонии, после чего крах будет ещё более болезненным и глубоким. Но сами собой актив не появится. Он нарабатывается годами, как мы делали это в Левом фронте, Союзе координационных советов, независимых профсоюзах, других общественных организациях по всей стране.  В итоге я знаю – люди есть. Они работают на предприятиях, живут в городах и поселках, и ждут появления силы. Они регулярно с надеждой приходят в новые громкие политические проекты, в которых говорят о справедливости и честности, и регулярно отходят от них, разглядев очередной обман. Наша ситуация напоминает положение большевиков в 1917 году. К Февральской революции они абсолютно не готовы. Организации как таковой у них нет. Лидеры – кто в тюрьме, кто в эмиграции. Есть немногочисленный профессиональный актив, прошедший через партийную школу в Лонжюмо, но за ним – никого. Пустота.  Зато есть четкая идейная база, ясная программа, смелость лидеров и готовность идти до конца. И вот – март, народное восстание, царь свергнут. И происходит быстрая, почти мгновенная мобилизация. Однозначность и радикальность лозунгов привлекает миллионы. Очень быстро, фактически за один-два месяца, формируется двоевластие – официальное Временное правительство наверху, и народные Советы повсеместно. Надо добиться того же самого.  Едва происходит значимая перемена в российских верхах, как мы немедленно возвращаемся из эмиграции домой. И строим боевую, эффективную инфраструктуру. Через два-три месяца она у нас будет.  Сейчас мы не можем сказать, кто встанет у политического руля. И понятно, что новое руководство может повести страну в тупик, а может – к развитию.  Поэтому нам крайне важно иметь картину – план – этого развития. своё и ясное понимание: куда идем мы и вся Россия. Чтобы безыдейная и рыхлая масса управленцев, когда она начнет примыкать к сильным, тоже получила внятное понимание наших целей и их выгод для себя. Компетентным людям в государстве правды место найдется всегда. А жуликов и воров, осклизших в их тухлых махинациях, мы беспощадно вышвырнем вон. Наш план мы изложим в особом документе. И станем его постоянно обновлять в связи с изменением обстановки и наших возможностей. Это – наша стратегия. Как это произойдет? Вопрос к пророкам. Ответственный и опытный политик знает: всё определяет текущая обстановка, наши фундаментальные принципы и наша верность им. И готовность о них говорить и с теми, кто тебя уже любит, и с теми, кто пока ещё не доверяет.