Дневник рядового Василенко: «Тётушкин, где твой автомат?»

Журналист (в прошлом — главред запорожской газеты «Суббота Плюс») Богдан Василенко 24 февраля получил повестку, 25-го ушел на фронт — защищать Родину. На «Утре Февраля» будут выходить его записки, фронтовой дневник. Часть вторая.

20 марта

На пятый день моего сражения с болезнью парацетамол окончательно перестал действовать. Несмотря на всыпаемые внутрь ослабевшего тела порошки, температура жила своей синусоидной жизнью. В течение пары часов я то нагревался до 39 градусов, то охлаждался до 37.

Однако главной проблемой стал сухой кашель. Стоя на посту, я каждые три минуты оглашал округу хриплым карканием. Это превращало наш «секрет» в пародию, но я старался держаться.

Не выдержали мои напарники.

— Командир! — взмолились они. — Увезите его отсюда! По тем звукам, которые он издает, нас могут найти диверсанты. Да что там диверсанты — по этому кашлю можно навести «грады» из самого Донецка!

Капитан внял просьбам. И тем же вечером я с попутной «газелью» отправился в Запорожье для рихтовки и техобслуживания.

Мы выехали, когда уже стемнело. Несколько молодых Нацгвардейцев только что провернули дерзкую операцию прямо на глазах у путиноидов и всю дорогу возбужденно её обсуждали. Только раз они обратили внимание на меня:

— Что у тебя?

— Да хрен его знает. Надеюсь, что не ковид, — просипел я в ответ.

Парни коротко обсудили трусость короновируса, сбежавшего из Украины от войны, замолчали и сосредоточились.

Мы подъезжали к Запорожью.

За дни, проведённые мной в полях, родной город изменился до неузнаваемости. Ярко освещенные улицы, по которым я еще пару недель назад прогуливался с семьей, накрыла черная вуаль светомаскировки. Из мрака то и дело выныривали блок-посты, ощетинившиеся противотанковыми ежами. На каждом из них мы притомаживали, и водитель называл пароль.

Особых вопросов к гвардейцам у теробороны не возникало. Но вот заросшее щетиной, хрипящее существо с зеленым лицом и в грязно-драном тулупе неизменно привлекало внимание.

— Это что? — вопрошали постовые, косясь на автомат в моих руках.

— Наш, захворал, в санчасть везем! — весело отвечали путешественники.

— А-а… — недоверчиво тянули теробороновцы, но машину пропускали, провожая ее настороженными взглядами.

В санчасти мне выдали пригоршню таблеток и отправили спать на матрас, который после автобусрого сиденья показался мне королевским ложе.

Через пару дней я снова почувствовал в себе силы ходить, и даже носить бронежилет. Начальство это заметило и решило использовать свежевоскрешенную боевую единицу на благо службы. Меня начали ставить в наряды.

Стоять на обычном ночном посту и грозно вопрошать пароль — совсем не сложно, но скучновато. Куда интереснее мне как журналисту было дежурство в «домике фей» — так в части неофициально называлась гауптвахта.

Происхождение такого названия никто из опрошенных мной военных пояснить не смог. Но эта причина уж точно не крылась во внешнем облике гауптвахты.

«Изолятор» представлял собой две маленькие узкие камеры с небольшим тамбуром. Дверь из тамбура выходила на склад запчастей для техники вперемешку с разным хламом вроде старых поддонов, новых гирь и пустых огнетушителей. В недрах этого хлама крысы,  судя по громким звукам, устраивали по ночам фитнес-тренировки, переходящие временами в борцовские поединки.

В камерах «отбывали срок» пьянчуги, воришки, бузотёры (не желающие подчиняться приказам) и «лыжники» — то бишь, дезертиры. Потенциальных диверсантов и наводчиков в случае поимки сразу передавали в СБУ.

Помещение переобородовали в, собственно, гауптвахту относительно недавно. Даже не все офицеры были в курсе о новой функции склада, что порой приводило к весьма забавным ситуациям.

…Стук в железные ворота.

— Кто? — вопрошаю я, разглядывая сквозь окошко рослого и безоружного бойца в камуфляжных штанах и гражданской футболке.

— Разведчик, — коротко говорит тот. Как истинный разведчик, назвать свое засекреченное имя он нужным не посчитал.

Шо ж, пусть будет разведчик. Открываю ворота.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает разведчик.

— Охраняем арестантов, — отвечаю.

— Каких арестантов? — удивляется разведчик, заглядывает в камеры и начинает смеятся. То, что на гауптвахте сидят арестанты, его откровенно забавляет. Затем боец с легкостью подхватывает две 16-килограмовые гири и удаляется упругим шагом.

…Снова стук в ворота. За ними стоит группа военных в засаленной одежде. Открываю. Во двор вихрем врывается чернявый офицер и сразу начинает наседать:

— Кто такие? Кто вас поставил? Вы что, бухаете здесь?! — он бомбардирует нас с напарником вопросами, как украинская артиллерия — аэропорт в Чернобаевке.

Отвечать мы не успеваем, что раззадоривает офицера еще больше. Он проходит к камерам, открывает одну из них и набрасывается на арестантов:

— Что вы здесь делаете? А?

— Э-э… Сидим, наверное, — отвечают они растерянно после некоторой паузы. Офицер резко закрывает дверь и выходит на склад.

Там он пристально смотрит на нас и неожиданно вопрошает:

— Что, запчасти воруете?!

Для меня куда большую ценность представляют пустые огнетушители, чем непонятные армейские железяки, в чем я с жаром и заверяю офицера. Он вроде бы верит, навьючивает на пришедшую с ним команду центнер металла и удаляется, напоследок (по моей просьбе) представившись.

Позже я узнаю, что это хороший специалист, который просто очень переживает за вверенный ему участок службы.

…Арестанты охотно рассказывают о своей невиновности и ошибке, которая вот-вот раскроется. Они ведут себя смирно, о побеге не помышляют, буйств не устраивают. Некоторые были в АТО в 2014-2015 годах и, видимо, спутали тогдашнюю вольницу с реальным военным положением.

Но спокойствие рассеивается с прибытием на гаптвахту 48-летнего Станислава.

У нового арестанта — шрам через все лицо, обожженные руки, псалтырь в кармане и зычный голос. Он — бывший заключенный, наркоман, алкоголик и артиллерист, ни разу не стрелявший из пушки.

Станислав может часами распевать в камере песни — вне зависимости от времени суток. В его репертуар входит блатняк («хочу обнять тебя, моя пацаночка»), дембельские песни («ковыляй потихонечку, а меня ты забудь») и другие баллады обиженных жизнью («за что вы бросили меня, за что? где мой очаг, где мой ночлег?»).

В перерывах между концертами он потчует сокамерников и постовых рассказами о собственной жизни. Станислава вовсе не смущает, что отдельные рассказы он повторяет уже десятый раз.

— Когда я сидел, в охране прапорщик был хороший. Он мне даже воду приносил…

— Да не тырил я ту гуманитарку! И автомат уже хотел от грязи отмыть, но этот капитан придолбался…

— Знаешь, как я руки обжог? Мы с пацанами бухали в частном доме. Сначала пиво, потом водку с коньяком. Потом — какую-то херню, не помню, какую. А потом я заснул в обнимку с горящей печкой. Хорошо, что хозяева разбудили, а то бы сдох.

Через неделю Станислав достал всех: соседей по гауптвахте, постовых и офицеров. Руководство части жаждало от него избавиться, но «певун» сопротивлялся: «Я служить хочу!».

Наконец под благовидным предлогом его отвезли в военкомат, откуда в тот же день комиссовали.

Станислав отправился на родной Кичкас, где его уже поджидали старые друзяки с очередным горячим — или даже горящим — банкетом.

А в части все вздохнули с облегчением, будто избавились от зудящего нарыва.

 

24 марта

Поколесив по области, автобус выплюнул меня и двух бойцов-«срочников» у хаты-мазанки на краю села.

Нас в меру радостно встретили несколько офицеров-шутников: «Командир здесь хороший, хоть и бьёт иногда».

Что с нами делать, офицеры на тот момент не совсем понимали. Начинало смеркаться, а потому нас отправили в фургон на ночёвку: «Завтра видно будет».

С разных сторон — но не рядом — постоянно слышались тяжелые вздохи артиллерии. Через полчаса я уже не обращал на них никакого внимания.

В девять вечера нас троих отправили на пост. Однако разбудить срочников мне не удалось. Один, подобно игрушке-неваляшке (вернее, неподнимашке), вставал, бормотал «да, да, уже иду» и медленно сползал обратно в кресло. Второй возмущённо блеял и по-телячьи отбрыкивался от меня ногой.

Что ж, вышел на пост в одиночку. Мне вручили прибор ночного видения и приказали смотреть за проходящей рядом дорогой. Но основной целью наблюдения были беспилотники, о появлении которых следовало немедленно докладывать начальству.

«Ночником» я пользовался в первый раз, и дежурство превратилось в цяцьканье. Я разглядывал в окуляр свои берцы, развалины сельского сортира, окрестные поля, дорогу, богатое звёздами небо и зарево разрывов за ближними холмами.

Беспилотников я так и не увидел — впрочем, за три часа я вообще никакого движения не увидел. Разве что с десяток падающих звёзд, в связи с чем был вынужден перейти к загадыванию второстепенных желаний.

Наутро пропала связь. Одинокая мерцающая полосочка «Киевстара» не давала шанса хотя бы отправить смс.

В поисках мобильного сигнала и места для туалета взобрался на ближайшие развалины. Путь высотой в четыре этажа занял четверть часа: приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не наступить на мину. Причём мину не только реальную, но и оставленную организмами бойцов механизированной роты, стоявшей у развалин двумя неделями ранее.

В конце-концов и несмотря на трудности, обе поставленные задачи были выполнены.

И я продолжил слушать сводный хор сельских петухов с редким вкраплением взрывных ударных.

 

28 марта

⁃ Тётушкин, где твой автомат?

Щуплый срочник стоял перед командиром роты. Он понурил голову, будто стараясь просверлить глазами и без того разбитый бетон сельского двора.

⁃ Повторяю вопрос, — комроты делал вид, что злится, но в уголках его глаз притаились озорные огоньки. — Куда ты дел свой автомат?

⁃ Его у-украли, — заикаясь, проговорил срочник. Его взгляд пробурил земную кору и устремился к ядру Земли.

⁃ И как же это случилось? Ты оставил автомат в казарме, пошёл на обед, съездил домой, возвратился — а автомат украли?

⁃ Н-нет. Я спал. Просыпаюсь — его нет.

⁃ «Е-его н-нет», — передразнил растеряху комроты. — А мне теперь из-за тебя в тюрьму садиться? Ну ладно, а где твои каремат и спальный мешок? Тоже украли?

⁃ Нет. Я их в машине оставил, которая уехала…

⁃ Слушай, ты же вроде Тётушкин, а не Барашкин. Как у тебя это получается?

Дознание прервал громкий звук, напоминающий массовый запуск новогодних салютов. Вся компания оглядывается — в полукилометре от нас стартуют ракеты «Градов».

Зрелище завораживающее, но впадать в очарование надолго не следует. Нужно быстро искать окоп — вот-вот прилетит «ответка».

Тётушкин с облегчением прыгает в убежище, радуясь, что командир отвлёкся от его разгильдяйства. Сверху на нас с недоумением взирает местный пёс Карандаш. Он понятия не имеет об артиллерийских дуэлях.

Ответка в этот раз не прилетает. Бойцы с лёгким удивлением расползаются обратно по своим постам.

Я же только сменился и собирался устроить праздник помывки.

Помыться тёплой водой в полевых условиях — это сродни именинному застолью на гражданке. А мне как раз удалось нагреть на огне ведро воды. Плюс рядом оказались остатки душевой кабины, украсившие собой засохший сад.

В предвкушении грядущей чистоты я прихватил мыло и полулитровую баночку, прошедшую кастинг на роль черпака. Влез на дощатый пол кабинки и окатил себя первой порцией теплоты.

Тут же с неба раздался гул вражеского истребителя, зазвучали крики «Воздух! Воздух!».

Я думал недолго — и начал намыливать голову. Рассудил, что голый и мокрый мужик вряд ли входит хотя бы в первую сотню лакомых целей для лётчика.

Впрочем, ситуация быстро усугубилась обильной канонадой. От уханья близких взрывов остатки душевой ходили ходуном.

Вокруг бегали закованные в броню бойцы во всеоружии. И посреди всего этого движения стою голый я и судорожно смываю мыло водой из баночки.

Мытьё закончилось, когда артиллерия смолкла, а самолет улетел.

Удовольствия от процедуры я не получил от слова «совсем».

 

Series Navigation

<< Предыдущая частьСледующая часть >>